Сергей Кучерявый "Тени Сути. Альтернативный взгляд на жизнь и деятельность Исаака Ньютона"

– А зачем тогда он председатель?

– В том-то всё и дело, Гук – отличный председатель! Юркий, цепкий, нагловатый, в конце концов, пролезет и возьмёт там, куда другие даже и не решаться взглянуть, но и учёный он талантливый. Заменить его можно, или убрать вовсе, но для этого нам и некоторым Министрам придётся перестраивать всю отрасль целиком, сызнова всё с самого, что ни на есть, ноля, а на это уйдёт одному Богу известно сколько лет.

– Кстати, на счёт Господа вопрос. А Мистер Галлей не слишком уж рисковая лошадка? Он вот уже некоторое количество раз довольно таки открыто говорил о своих атеистических взглядах. Да, он внёс огромный вклад для страны, для флота, составив каталог звёзд, но всякое может случиться, тем более, он ещё и любитель шататься по странам, а вопрос инквизиции, знаете ли, не везде ещё на таком как у нас, цивилизованном, лишь переговорном уровне.

– Да, да, Гофман, вы правы. Надо подумать, как и какой урок, с какой стороны к нему подвести. Вы правы, да, точно.

– Да, надо будет этот урок как-то обыграть, а то, знаете ли, мы дождёмся и, быть может, даже увидим, как однажды обнажённый Галлей побежит по Лондону, словно бы тот Архимед и будет выкрикивать что-то вроде: «Эврика! Эврика!».

– Нет, конечно, – по-дружески слегка улыбнулся Мистер Брэкстон, – этого мы ждать не станем, что-нибудь по ходу проекта придумаем. Мистер Галлей итак чрезмерно импульсивен, а в ближайшие годы тут ещё и комета эта на небе появится. Из ваших же, коллегиальных слов, он уже всех в обсерватории достал с этой кометой. Также из других источников, нам известно, что именно у Сэра Ньютона есть навык точного расчёта небесной механики, поэтому прыткость Галлея пока никак нельзя сильно тормозить. Ведь эти и многие другие озарения Ньютона, они вполне могут так и остаться в каракулях его черновиков, а после, соответственно, всё это канет в лету, отсрочив, таким образом, интересы, и страны, и мира в целом. А запустив миротворца, а именно Галлея в ход, мы и выгоду поимеем и наладим некие связи меж их, так сказать, научными компаниями.

К ним присоединились ещё несколько равных участников их сокращённого круга тайных государственных дел.

– А вы не боитесь, Мистер Брэкстон, что та ценная научная информация из черновиков запросто может попасть не в те руки, а хуже того, если она попадёт вообще во вражеские агентурные сети. Нет, ну вы, конечно, руководитель и больше моего знаете, куда, что и как, но они же ведь тоже не дремлют, я имею ввиду враги.

– Харрисон! Вот теперь я вас узнаю! У вас же есть дети?

– Мистер Брэкстон, у меня уже внуки даже есть, и вы это прекрасно знаете!

– Знаю, знаю, – с улыбкой прищурился Брэкстон, – ну, вот вы, глядя пристально на какое-нибудь из творений своих собственных уже внуков, вы там что-то можете понять, что вы способны обнаружить?

– Ну, дак, там это…

– Правильно, какая-то мазня, с общим направлением. Вот точно так же дело обстоит и с барабаном вместе с дудочкой – у взрослого голова, глядишь, уже скоро может лопнуть от такой какофонии. Ведь так?

– Ну, допустим. А причём тут дети?

– Да, при том, Мистер Харрисон, что мазня на листке одарённого, образно говоря, ума и мазня на листке дитяти – они по своей форме, поверьте, не имеют отличий. И расшифровать, услышать, да разгадать подобные свитки может лишь автор этого папируса. «Большой ум», он же ведь в некотором смысле идентичен детскому уму, а точнее будет выразиться, ни сколько сам ум, а именно лёгкость воображения. Вот он играет, бегает, прыгает, или водит пером по бумаге, и именно в этот момент он не здесь, он там в иллюзии, да и сам он, на самом деле, не он, а герой его воображений. И чтобы понять всю ту учёную белиберду, автору, даже спустя годы, необходимо просто взять и вспомнить, погрузиться в то самое состояние ума, когда он это творил, для автора это не сложно. Это, знаете, из тех случаев, когда вы уже в возрасте или вообще вон, как Харрисон уже стали дедом, вы зачем-то лезете на старый чердак, и находите там случайно какую-то корягу, берёте в руки и с улыбкой зависаете на месте. Вам говорят: «Что это за мусор?», а вы в ответ: «Да, как же? Это же ведь журавль в полёте! Я точно помню! Неужто вы тут не видите журавля?». Так и выходит, что эти образы доступны лишь вашему воображению.

– Мир иллюзий, он безграничен это точно. Об этом, кстати, Платон писал, благо часть Александрийской библиотеки евреи вовремя купили, отчего много сакральных знаний сохранилось и бесконтрольно не попало в мир.

– Я слышу, слышу, и прекрасно помню все ваши конфессионные намёки, Мистер Крейн, на тему вашей религиозной стези, я это помню, – продолжил Брэкстон в рабочей манере, сидя на своём месте, в массивном кресле, – более того, данный вопрос, сроки его реализации требуют, я так считаю, ещё дополнительной обработки. Этот вопрос, вы сами это знаете, он пока терпит, так что Мистер Крейн, Мистер Харрисон, не торопите события, вскоре мы посвятим этому вопросу отдельное собрание, а пока, знаете, много других неотложных дел.

– А ваш, кстати, человек, он уже в казначействе графства? – перевёл тему Харрисон.

– Да, после выходных уже приступит к своим обязанностям, – пояснил Мистер Брэкстон, – он давно с нами сотрудничает. Смотрите, не передавите там его по началу, он немного хрупкий на характер.

За окном уж совсем стемнело, появилась Луна, и на плечи по идее должна была опуститься усталость, но Финн краткими периодами всё же продолжал заметно ёрзать, у него из головы всё никак не выходил Джон, оставленный без наблюдения, ведь этот, не совсем твёрдый духом человек без труда мог вляпаться во что угодно, Гофман всё не переставал натыкаться на свои беспокойные мысли. Но, тем не менее, вечер шёл своим чередом, с виду это был самый обычный небольшой вечерний приём в усадьбе элитного района Лондона. Ничего примечательного то и не было, четверо солидных и несколько разных мужчин сидят в кабинете, выпивают, и что-то по-джентльменски обсуждают, в то время, как на другой, более светлой половине дома, там, под изящные звуки музыки вкушают веселье роскошные дамы и с ними прочий бомонд. В любом подобном доме традиционные мужские собрания нередко связаны какой-то тайной, а быть может, даже уставом или вовсе каким-нибудь орденом, поэтому эти уединённые беседы ни для кого не являлись каким-то вычурным фактом. Это даже в какой-то мере стало быть модным, и многие сообщества, соответственно, уже абсолютно разного сословия, также создавали подобные закрытые собрания. Какие-то из них, разумеется, имели серьёзный характер, а какие-то были и вовсе основаны на общих интересах, таких как, азарт и прочий коммерческий контекст. Вскоре тайный вечер у камина был окончен и мужчины во главе с хозяином к ужину поднялись наверх. Гофмана с ними не было, он редко выходил в свет, да и из-за какой-то болезни живота он был крайне избирателен в еде и напитках. Его всё никак не покидало предчувствие на счёт Джона, в итоге он всё-таки принял решение и молча, отправился на другой берег Темзы, туда, где находился более суетный мир города. Джон, бесцельно гуляя где-то неподалёку от гостиницы, волей не волей, временами по пути натыкался на всевозможные сцены, лица, заведения не самого лучшего района Лондона, где он остановился в целях экономии средств. И, наконец, найдя более ли менее подходящий паб с интригующим названием: «Unhurried Fish», он вошёл, но по-прежнему всё не переставал шугливо озираться по сторонам. Его смущали, то звуки, то запахи то откровенный гомон где-то над ухом, но не смотря ни на что Джон, пусть временами даже немного и брезгливо, а где-то и вовсе испугано, всё же намеренно шёл он вперёд, ведь ложиться спать голодным не было никакого желания. Да и отметить, честно говоря, такое событие ему очень и очень хотелось, пусть даже чуть-чуть, хоть самую малость, но всё же вкусить этот свой новый статус, пусть даже и в подобном окружении ему было необходимо. Куда-то ехать было уже поздно, к тому же дела были намечены на утро, да и, откровенно говоря, жалко было тратить столько денег. Он скромным, малозаметным гостем сел за столик у окна, что-то заказал, и удивлённо про себя усмехнулся, заприметив в конце залы пару китайцев, вероятно, работающих в этом пабе, после чего, принялся традиционно и молчаливо размышлять, да воображать перспективы своей новой жизни. Сумерки к тому часу уже окончательно скользнули на сторону тьмы, повсеместно зажглись фонари, и мерцая в темноте, тёплые огоньки лишний раз подчёркивали своим звёздным ореолом всю густоту и истинную вязкость ночной темноты, что издали так страшит своей пустотой. Правда, точно такими же качествами обладал и густой, тёмный эль, хотя задачи его были отнюдь не печальные, совсем напротив, эль охотно и скоро умел налаживать контакты с миром, особенно соприкасаясь со всей скулящей пустотой желудка, от чего недоверчивый взгляд Джона мгновенно становился менее резок и колюч. Он кушал, хмелел и всё продолжал грезить: «Это же ведь теперь мне и жильё и прочее там, м-да, а главное, уважение, – всё же с каким-то презрением он иногда поглядывал и на улочку, и на рядом сидевших, галдящих людей, – м-да, это же у меня теперь будет нормальная казённая квартира. И в рестораны теперь нормальные я смело стану ходить. Почести там разные, власть же я теперь, как ни как! Да!» – он снова окинул взглядом зал, но на этот раз уже с долей какого-то пренебрежения. Но также в этот миг он заметил, как на него пристально уставилась одна откровенная, с виду очень страстная девушка, и тут же вся его надменность, конечно, пала. Гофману, кстати, в тот вечер не составило особого труда отыскать приезжего интеллигента. В том муравьином районе, где каждая вторая крыса мечтала стать его агентом, на самом деле, там никто и никогда не знал, и даже не догадывался, кто он есть такой и на кого он работает, но, тем не менее, Гофман, среди всей той кодлы, имел не то чтобы уважение, скорее его просто старались обходить стороной, так, на всякий случай. Поиски Джона в любом случае увенчались бы успехом, но на этот раз не пришлось задействовать совершенно ни какие резервы. Проходя по основным людским маршрутам, Финн попросту не мог не заметить в окне под красным зажженным фонарём не самого консервативного паба уже изрядно покосившуюся знакомую морду, которая вот-вот падёт ниц пред ловкими и умелыми рабочими чарами девиц и их крепких друзей. Но смутили Финна даже не эти банальные, пьяные шалости будущего чиновника, а какую-то настороженность вызывала сама обстановка, что неким скрытным поветрием кружила подле Джона. Благо, черты Гофмана, так или иначе, были мало кому известны, не смотря даже на его такую активную деятельность в подобных районах. Но всё же, Финн надвинул на лицо поля шляпы и, изобразив уже порядком расслабленного, но культурного джентльмена, вошёл вовнутрь, взял пинту эля, и сел неподалёку за обзорный столик в углу возле большой кадки с каким-то раскидистым пальмовым растением. Слив тут же часть пива в цветок, Гофман внутри себя умело включил повышенную концентрацию и, не внимая общего шума, абстрагировано выделил для себя лишь два абсолютно разных, не имеющих друг к другу ни малейшего отношения столика. За ближайшим к нему несложно было понять, кто за ним сидит, а также проследить всю ту преступную цепочку, которую к себе так охотно подпускал интеллигент Мистер Уайт. Вероятно, по не знанию или же просто по недоумию, Джон сам сел за этот пустующий столик под красным фонарём, анализировал, составлял картину событий Гофман. Ведь сей знак, в виде такого фонаря в этом районе как, в прочем и всюду означал лишь одно, что человек желает отдохнуть. После всех тех, не так уж давно минувших свободолюбивых революционных нравов власть то пришла в порядок, а вот социальные отзвуки распутной морали в некоторых закоулках тормознулись и даже успешно успели пустить корни. И далеко не секрет, что всюду, да во все времена, подобная сторона распутной сладости сопровождалась некими криминальными структурами, и, соответственно, вопрос об обработке того или иного клиента решался, как правило, всегда по обстоятельствам. А внешний вид уже изрядно подвыпившего романтика, пусть и с серьёзным лицом, как нельзя краше, располагал к фантазиям тех угловатых лиц из жёстких структур. Но это был лишь первый и понятный столик, а вот второй стол, что находился в центре залы был Финну пока что непонятен. Яркий, заметный, крикливый контингент бесновался и со стороны выглядел вроде как самый обычный пьяный набор вполне себе заурядных рыл, но опытный глаз Гофмана, спустя какое-то время всё-таки сумел разглядеть в том окружении один хищный одинокий взгляд, что добросовестно был замаскирован в том ревущем галдеже. В общем-то паб был довольно-таки опрятен и чист, столы регулярно протирались, а кованные под феодальный стиль фонари светло висели на декорированных кирпичом столбах, коптя и весьма неплохо освещая заведение. Ещё вдоль одной из стен зачем-то стояли два тусклых рыцаря, а точнее их доспехи, а над ними красовался большой корабельный штурвал. Что к чему? Где были все те линии, связывающие воедино название паба с китайцами, и с этим странным интерьером, конечно же, ни трезвому, ни пьяному глазу эту связь было невозможно отыскать, хотя, располагаясь в этом районе Лондона логика, порой могла быть и вовсе излишней. Меж тем весь этот чад был ещё ажурно украшен и музыкальным квартетом, среди которых имелся любимец публики – курчавый скрипач, он, то и дело, ходил меж столов по забитому до отказа пьющему, орущему пабу и извлекал до костей трогающие мелодии. Гофман продолжал тихонько сидеть, время от времени поливая пивком заморский цветок и изредка неприметно вступая с соседями в диалог. Для него весь этот зал, весь этот гомон в принципе-то не значил ничего, в его крепком сознании всё это имело абсолютно второстепенную значимость, видимость и громкость. В его поле зрения, помимо общего вязкого чада, чётко прорисовывался некий треугольник, в котором была одна наивная жертва и два охотника с горящими по-своему глазами, а сам он при этом находился в роли тайного наблюдателя. Сложность заключалась в том, что в какой-то момент среди той шумной компании, он узнал, он вспомнил этот скользкий взгляд. Это был Том, Том Роут – брат книжника Сэма Роут из Кембриджа, который к тому времени уже владел небольшой сетью книжных лавок и весьма мутных ломбардов. Гофман, конечно, на многие его дела закрывал глаза, взамен, разумеется, получая незаконную информацию о многих людях, точнее информацию о их быте, привычках и местах, куда при случае можно было бы их ужалить тем или иным компроматом. «Что он здесь забыл? – это ладно, это паб, это его дело. Но вот какого ему надо от Джона? – размышлял Финн, продолжая сидеть в тени, – Странно! О назначении Джона ещё никому не известно, а сам по себе он-то голодранец. Что может быть в нём такого примечательного? Всего лишь бывший аспирант, работающий ряд лет под боком Сэра Ньютона. Нет, это не деньги! Здесь что-то другое, что-то мутное и мне это кардинально всё не нравится!». Гофман, размышляя периодически продолжал покупать себе что-то из меню, дабы не вызывать ни подозрений, ни гнев торговли, при этом он искоса, не вмешиваясь всё наблюдал, как Мистер Уайт, опёршись на руку уже вымокшим лбом, сидел и мило витиевато беседовал с какой-то напудренной и готовой ко всему дамой.

– Какое счастье, Вы себе не представляете! Мадам, Вы.., Вы… Вас зовут Мисс Молли… Ммм, о, Ваше имя словно нектар…

– Вы такой мужественный! Вы такой настоящий! И мне, знаете, очень часто мечтается, мне так хочется остаться наедине с таким как вы и со своими грёзами, я прям мечтаю, да, я люблю мечтать. А вы любите мечтать? Я так хочу оказаться, просто побыть, побыть рядом в тиши, рядом с таким джентльменом как вы. Эх…, мои мечтать…

– Молли! Молли, да, да! Мечты это очень, это очень прекрасно! – Джон уже окончательно входил в стадию пьяного романтика, но на этот раз к его образу прильнула ещё и небольшая напыщенная важность.

Зато вид Гофмана был, как всегда строг и нейтрален. Вообще очень часто складывалось такое впечатление, что этот его довлеющий угловатый вид, что он заимел его ещё в самом детстве, ну, или же чуть позже, вероятно, при иных, при каких-то ну, уж очень, особенных обстоятельствах. А вот где именно, при каких обстоятельствах судьба поспособствовала обрести ему этакие черты – эта была большая неуловимая тайна, впрочем, эта тайна имела в своих активах не только его образ, а поглощала она его в принципе целиком, всю его жизнь, как снаружи, так и извне. А за окном уже совсем наступила ночь. Финн всё продолжал искусно играть роль подвыпившего постояльца, и чем дальше продвигался сюжет этого вечера, тем сильнее, сквозь угол своего образа, он замечал за тем шумным столом точно такого же неподвижного конкурента. Том Роут также фальшиво, как и сам Финн продолжал веселиться в кругу разнузданных лиц, и взгляд его также, продолжал оставаться трезвым и напористым. А тем временем, сама цель всё обрастала и обрастала, то девицами, то соплями, оголяя, тем самым, свою мишень для безразличной тетивы местного сброда. И судя по всему, решений на его счёт пока никаких принято не было, или довести его до подворотни и там вывернуть карманы, или же пойти по другому классическому пути с пьяной любовью и беспамятством поутру.

– Молли, Вы такая…, Молли, а идёмте ко мне! Я Вам про звёзды расскажу, всё расскажу, – Джон, уже отвратительно пошло пытался выдавливать из себя романтика, он всё вожделенно облизывал губы и с нетерпением ожидал пока она кокетливо, как ему казалось, собиралась с ним на выход. Джон с изрядно помутневшим взглядом всё восхищался, он с упоением глядел на то, как же она грациозно запахивается, как она изящно умеет замирать в одной позе, и как тонко при этом, словно бы ангелочек, она слегка теребит указательным пальцем кончик своего носа.

– Вот бывает же в жизни такое… Молли, Вы просто обворожительны! – Джон, выходя из паба, предложил ей свою руку, на что она естественно, ласково по-рабочему отреагировала и прильнула к нему, – всякое бывает, случается, знаете ли, Молли. Вот он всё-таки такой, этот…, – он уже просто и впустую ронял некогда жужжащие в голове умные слова. Кроме Молли, он уже ни о чём более думать не мог, – а и чёрт с ними со всеми! Хоть он и знает, всё ведает, и взад, и вперёд, и я это…, ничего тоже, то ни эта…, да…, – он всё что-то бурчал, мычал идя по дороге, изредка взмывая руками к небу, к звёздам.

Немного погодя, вслед за этой парочкой на ту же, не слишком уж и широкую проезжую улочку торгового района Лондона вышли две незнакомые друг другу компании. Они вышли из того же паба, вышли, как и полагается, шумно, а некоторые из тех, и вовсе откровенно спьяну выпали из того полуночного питейного заведения. Время ещё не слишком уж критично сулило закрытием, но, тем не менее, в один момент на улице, меж невзрачных каменных домов ещё свежей постройки образовалось два, шибко смеющихся, крикливых потока. Шутки, смех, дамы, фонари, путаны, редкий кэб где-то звякнет подковами, ночь, Луна и запах апреля. Привкус дикой весны произвольно витал повсюду, он будоражил грудь, сжимал чувственные сердца, беспощадно кружил головы, и дополненный элем и вином, с малость кривой улыбкой создавал новые влюблённые пары. Том и Гофман – два трезвых игрока одной тайной слежки, ничуть не выделялись из своих компаний, как и все, они неторопливо шли вперёд, балагурили и даже пели, у кого-то в руках откуда-то вдруг появилась звучная мандолина. Парочка Джон и Молли, оторвавшись, свернули на двор отеля, а компании, тем временем, продолжали неспешно топать вперёд, очевидно в сторону площади. Том также шёл где-то подле, но ни бандитов, ни хулиганов на горизонте нигде не виднелось, и Гофман даже начал понемногу отпускать ситуацию, ссылаясь, быть может, на усталость. Он вдохнул ночной воздух, отбросил часть напряжения и, коснувшись лирической волны, тонко и чувственно певшего рядом парня, он слегка проникся, и в его голову вновь влетели старые картинки. Вроде бы нелепость, угловатый с виду мужчина, по року не обретший чувств, идёт и подтаивает от красивой песни. А летели ему из памяти солнечные дни, летний газон, запах хлеба, река, лёгкий ветер, парус вдали, и вкус, то ли вина, то ли губ любимой женщины. Её божественные губы и утончённый Совиньон-блан – они были так схожи, что Финн просто и счастливо растворялся в нём целиком. Солнце, слепящие блики, и её смех, от звона которого внутри клокочет всё, всё, что только может. Она хрупкая, в белом платье, Финн берёт её и играючи подкидывает прямо к Солнцу и тут же ловит и снова целует. Эти мысли, воспоминания в ночи заставили угрюмого Гофмана даже слегка улыбнуться. Улица уже кончалась и с вопросом – что делать дальше, он невольно оглянулся. Смех и шум окружения также продолжались, но в этом во всём уже не было Тома, его вообще нигде не было видно. Гофман замедлил шаг, параллельно проклиная свои тайные слабости, и принялся тщательно оценивать сложившуюся ситуацию, ни внешне, ни внутренне, разумеется, не подавая ни малейшего вида. Он снова пристально и чётко оглянулся, при этом вслушиваясь во всё что только может издавать звуки: в слова идущих рядом, в дома, в кусты, в линию окон, и уже немного отстав от уходящего вперёд шлейфа веселья, Гофман полностью абстрагировался от текущего потока и уже экстренно стал искать и на слух, и на глаз и Тома и Джона. Мандолина понемногу отдалялась, но продолжала свою бойкую песнь, и едва ли не наступила растерянность, как позади себя Гофман услышал какую-то возню, а доносилась она из мелкого, совершенно левого гостиничного переулка. Те вкрадчивые звуки имели больше мужского тона и носили они, судя по всему, уж явно не позитивный характер. Доносилась брань, звуки ударов, какие-то редкие и одинокие возгласы дамы, причём голос тот не верещал как должно было быть в подобных случаях, а он напротив, негромко что-то вещал на своём птичьем языке, сопровождая, тем самым, эту мужскую разборку. Финн смекнул, что к чему и тут же схватил под руку телепающуюся в хвосте уходящей компании вульгарно разодетую даму и направился с ней якобы в отель.

– Эй, эй! Руки! Руки убрал! Тебе чего надо? – дерзила она, но руку при этом она от него не отдёрнула.

– Заткнись! – отрезал Финн.

– Ммм, да ты грубиян, Мистер, – и дерзила и кокетничала дама.

– Заткнись, я тебе сказал! Работай, давай! Молча, работай!

– Ммм, грубый, сильный, приказывает! Всё, всё, молчу! Идём, идём же скорей!

К отелю шли они уже достаточно быстрым шагом, откуда, если верить слуху и доносились хлёсткие звуки уже не просто пьяного спора, а хорошей бойни. Подле крыльца никого не было видно, и Гофман, не отпуская дамы, шагнул в сторону при гостиничного сквера, за границу фонарного света, где правила лишь ночная мгла.

– Эй, куда? Слышь, я в парке не буду! Эй!

– Заткнись, я тебе сказал! Просто побудь рядом!

– Какой дерзкий…

И едва ли они поравнялись с торцом здания, как взору открылась картина: в смятении перед ними стоит путана и не знает, заорать ей или нет. Если заорёт, то появятся свидетели, а случись, кому умереть в той драке, то обязательно выяснится, что те двое с ней заодно. И как быть? А чуть поодаль, в густой темноте проглядывалось, как три мужские фигуры бьются не на жизнь, а не смерть, причём одна из тех фигур явно имеет превосходство. Этот один, словно бы с цепи сорвавшись, по очереди метелил тех двух, а те, то поднимались, то падали, и вновь нападали на него с кулаками. Но вскоре тем двоим видать надоело собирать тумаки, и отблеском где-то мелькнул нож, а затем он звякнул о тротуар. Каждый шаг измерялся мгновениями и дело уже шло на секунды, Гофман, не зная пока что делать, прижал девицу к себе, якобы они влюблённая пара и здесь в сквере под Луной они завершают свой вечерний променад и что им совершенно недосуг до прочих мирских баталий, да и вообще им не до людей. Один, из тех двоих, получив шикарнейшую оплеуху, крутясь, падая, спотыкаясь сызнова ловко ускользнул куда-то прочь в противоположную сторону от стоявшей в полутьме Молли, а второй совсем почти обессилив, подле кустов стоял на одном колене и что-то бранно вопил. И пройдя незаметно ещё буквально несколько шагов, взору открылось лицо того третьего – это был Том. «Так, эта здесь, те двое, судя по всему, её сообщники, этот Роут тут, а где сам Джон? Где Мистер Уайт? Секретарь, мать его, казначейства! – Гофман в злости и недоумении говорил про себя, в поисках вертя головой, пока его спутница пыталась что-то там ласково лепетать, – так, где же этот придурок?».

– Молли! Молли! – откуда-то со стороны кустов шёл этот невнятный мычащий голос, – Вы Молли не просто это, то, это.., Вы, Молли, Вы, Вы – богиня!

Пьянючий Джон, первым поймав разбойничий кулак, тут же навзничь пал на землю, откуда подниматься он не желал, так и ползал, сидел-стоял на четвереньках, толком не понимая, что тут вообще происходит. Тут же подоспел Том и подал ему руку, что-то спросил, проверил мол, цел ли, всё ли на месте, и убедившись, что всё в порядке, повёл его к номеру, попутно пригрозив стоявшей в растерянности этой псевдо Молли. А Гофман, всё не отпуская Миледи, стоял и недоумевая продолжал наблюдать всю эту странную картину со стороны. Джон продолжал что-то мычать, с трудом передвигая ноги, он всё звал Молли, причитал и собирал всё до кучи, засыпая на ходу, пока не последний человек из криминального мира Кембридж сити волочит его, судя по всему, до безопасного ночлега. А для чего и зачем так понадобился ему этот Мистер Уайт, да так, чтобы и следить за ним, вероятно, не один день, ехать за ним и защищать его к тому же, зачем? – это был тупиковый вопрос для Гофмана, для профессионального человека—тени.

.

    Кембридж. Англия.
    Лето 1682г

Странное дело, эта самая жизнь! Вот все ждут, когда время придёт, а оно ведь только уходит. У каждого, естественно, есть свои взгляды на жизнь, на Свет Белый, и ощущения этой самой жизни также, у каждого свои. Возможно, в чём-то они, конечно, и поддельны, притянуты какой-то общей нитью к выбранным скрижалям времени, к ориентирам эпохи, но, по сути, эти ощущения, что есть в человеке – они неповторимы. У каждого свой задел, свой шаг, свои лучи, отрезки и повороты, вроде всё понятно и прозрачно, но бывает и так, так случается, что увлёкшись чем-то очень глубоко, взор человека ограничивается и погружается в какое-то другое, своё измерение. Солнце взошло, а его никто и не заметил. Большинство невидящих Солнца, да, они конечно, натурально, топчут пути рутины, тянут, так сказать, лямку и тот естественный ход времени им уж давно так рьяно не бросается в глаза, но существуют в том остатке большинства и иные тому причины, за исключением, конечно же, влюблённых, их слепота – это вообще отдельная вселенная, неподдающаяся изучению. Есть так же и ментальные погружения в глубины, откуда разум человека достаточно редко обращает внимание на какую-либо обыденность. С подобным, как раз таки, часто сталкиваются творческие и учёные личности, особенно в моменты переживания своих длительных непролазных экспедиций к своим целям. Они с потом и болью пронизывают все, те пути своим характером, своей тотальной вовлечённостью в дело, отчего со стороны эти учёные и творческие люди часто и кажутся многим, будто бы они попросту витают где-то в облаках. Так вот однажды в подобный капкан вовлечённости и попал Эдмунд Галлей, ему всё не давала покоя одна комета. Он и раньше-то был с головой погружен в ночное звёздное небо, а из регулярных путешествий он максимально ёмко привозил, нет, не дары, а цифры, статистику, научные наблюдения и полезные открытия, но на этот раз, его научная прыть и амбиции первооткрывателя обрели уже совершенно иную степень кипения. Последние года три, практически сразу после публикации его каталога звёзд южного неба, он стал словно бы одержимый. Галлей безвылазно увлёкся историей одной кометы, которая спустя чуть более семидесяти лет должна была вот-вот снова показаться на небосводе.

В Кембридж сити мерно двигался вперёд самый обыкновенный день. Он привычно нёс в себе всю летнюю суету, обильно витающую исключительно близ университетских площадей. Ну, а в целом, был день как день – ничего особенного: равномерно пасмурное небо, стабильность в давлении и традиционная неспешность улиц, правда, местами пульсировали абитуриенты и эмоционально переживали родители. Галлей к тому году, будучи уже весьма известной личностью в мире науки, по-прежнему продолжал сохранять внешний облик молодого человека, впрочем, эта его моложавость также приходилась и на его эмоциональный, порой очень даже импульсивный фон, хоть ни что из того абсолютно никак не умоляло всех его талантов. Примерно после обеда, он пулей вылетел из дверей Тринити-колледжа, затем стремглав протиснулся сквозь толпу студентов, и чуть ли не подпрыгивая, направился к Ньютону.

– Скоро, скоро, уже скоро! – с порога вещая, влетел он в кабинет, – вы не представляете! Скоро, буквально вот уже в самом начале осени она будет уже зрима! – он безудержно слонялся по комнате, жестикулировал и восторженно тараторил, – Сэр Ньютон, вы даже себе представить не можете, насколько ваш вклад, ваш телескоп повлиял на меня! Да и не только на меня! Но я…

– Да, да, приветствую вас Мистер Эдмунд, – не поднимая головы, и не отрывая пальцев, Ньютон одновременно сверял что-то в трёх или даже четырёх книгах и в паре толстых тетрадей, раскиданных по столу.

– Сэр, друг вы мой, я только что из библиотеки, точнее даже сказать, из архива. Признаться, я даже уже счёт дням потерял, – Галлей продолжал нервозно метаться по комнате, мимолётом таки решив, заодно засунуть свой нос в обеденный серебряный поднос, что стоял на другом конце стола, – о! А это что тут у вас? Булка? Или пирог? Ммм, с капустой! Я позаимствую? – уже жуя, спрашивал он.

– Вы же в Лондон уехали, Мистер Галлей? Какая библиотека, какой архив?

– Ммм, – недовольно покривился он, – Сэр Ньютон, вы, как всегда, в своём репертуаре! Я чуть зуб не сломал! Этой булке, этому пирогу, чёрт, дня два не меньше! Вы снова, вероятно, чем-то увлеклись и позабыли о делах насущных.

– Что там с библиотекой? – совершенно спокойный, будто бы даже и не слышавший того отрезка бытовых эмоций, он продолжал свои рабочие сверки, при этом он умудрялся ещё и что-то записывая в отдельно лежащую тетрадь.

– Библиотека, а да! Прилетит! Уже скоро, совсем уже скоро прилетит!

– Кто прилетит? Серафим?

– Ну, я же вам уже говорил, рассказывал! Помните? Я и писал вам, комета прилетит, появится! Обозримо она вот-вот уже появится буквально в этом году! На востоке она, конечно, будет лучше наблюдаться, где-нибудь там в Варшаве или Киеве, но любоваться ей мне недосуг, я же не художник какой-нибудь. Я и явился к вам так внезапно, мне говорить с вами нужно, может вы натолкнёте меня на мысль, может откроете мне что-нибудь. Вы же всегда тем и отличаетесь, что мыслите нестандартно, оригинально, чего мне сейчас, знаете, очень не хватает.

– Поговорить…, то я только за, но на это, – Ньютон, то тянул, то делал паузы в словах, так и не отрываясь от пристального процесса сверки данных, – на это…, на это надо выбрать время. Ведь ваш вопрос то наверняка потребует не один час на толкования? – он вновь записал что-то в толстую тетрадь и задумчиво встал у окна, – а времени… Чёрт, а может всё дело во времени? В сроках? Оттого и реакции такие…

– Сэр, вы тут? Вы это сейчас кому говорите? – с иронией напомнил о своём присутствии Галлей.

– Конечно же, всё дело во времени! Вы умница Мистер Галлей! – Ньютон с улыбкой и каким-то торжеством, впервые за весь их этот диалог, наконец, теперь уж прицельно и точно посмотрел в глаза Мистера Эдмунда. Воспрянул, он точно также в порыве схватил с подноса другую оставшуюся часть того же самого чёрствого пирога и начал привычно жевать, крошить, и энергично топтаться и ходить от стеллажа к столу, а от стола к окну. При этом он всё что-то позитивно приговаривал: – поговорим, обязательно поговорим, но не сегодня, мой друг, это точно. Поговорим, поговорим!

Галлей только хотел втиснуть какой-нибудь альтернативный вариант событий дня, как сзади раздался голос.

– Лучше всего это будет устроить завтра. Завтра у вас, Сэр Ньютон пары стоят только с утра, и главное, лаборатория завтра будет не столь активна. Завтра, в обед, – бесшумные шаги, внезапный человек за спиной, его голос – всё вместе, словно бы изморозь прошла по спине Галлея. Он, разумеется, тут же обернулся и увидел молодого человека, почти его ровесника, который продолжал увлечённо доносить информацию, – Сэр Ньютон, это невероятно, но процесс пошёл! Правда, пока медленно, но пошёл! Я только что из лаборатории.

– Да, Галлей познакомьтесь, кстати. Это мой талантливейший друг, студент, алхимик и помощник – Сэр Чарльз Монтегю. А мне, прошу прощения, срочно пора идти.

– Сэр, а как же…?

– Завтра, завтра, Мистер Эдмунд, всё завтра!

Ньютон вновь схватил со стола тот недоеденный им, и в очередной раз, брошенный иссохший чёрствый пирог, надкусил и ускоренно покинул кабинет, оставив Галлея, достаточно уже известного учёного на поруки юному, но на редкость талантливому и знающему многие аспекты из разряда, так сказать, что за гранью, студенту Тринити-колледжа Чарльзу Монтегю. Он с самого первого дня обучения не являлся каким-то обычным студентом, хотя многие люди, постигающие в разные времена гранит науки Кембриджа, они в своём большинстве также никогда не являлись обычными, но, тем не менее, Чарльз Монтегю имел совсем уж особые пути своего развития, и в настоящем, и в будущем. Но опять же, это его превосходство было связано не только со знатным родом Монтегю. Конечно, данный статус говорил о многом, но ко всему прочему, Сэр Чарльз, вероятно, изначально имел в себе какой-то талантливый ряд врождённых способностей ума. Он без преувеличений обладал какой-то особенной чувствительностью понимания мира, отчего он с ранних лет уже воспринимал некоторые вещи как данность, и исходя из того, ему также были чужды многие теории однобокого восприятия мира, на которых, собственно, и зиждился всем давно привычный консерватизм. Да, многие с презрением относились к ходу его мысли, так как все размышления преимущественно шли от философии, хотя по итогу всё это инакомыслие очень уж твёрдо и материально выгодно подтверждало весь его скромный гений. Мистер Эдмунд Галлей, естественно, он был вхож в то небольшое импровизированное философское сообщество, и находясь или в Лондоне, или в Кембридже, они с Ньютоном обязательно где-нибудь да пересекались, но всё же эксцентричный Галлей больше тяготел к конкретике, а те смыслы, ветви науки, темы природы Бога и бытия – ему, честно говоря, были не всегда понятны. «Каждый талантлив по-своему», – частенько говаривал он, уходя от долгих размышлений в компании. Но, тем не менее, это ничуть не сказывалось на его авторитете в астрономическом и инженерном научном искусстве. Галлей хоть был и регулярным гостем в кабинете Ньютона, и, конечно же, он наверняка слышал и, быть может, даже где-то и виделся с Сэром Монтегю, но так чтобы лично с ним знакомиться, ему не доводилось.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70503637&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.