Уже к вечеру мы зашли в дом, пообедали на скорую руку и стали заливать дыры в полу монтажной пеной. Когда закончили, на улице стемнело, а наши всё не возвращались. Мы начали нервничать, причём, сильнее меня волновался обычно невозмутимый и хладнокровный Генка.
– Да не дёргайся, Ген, – успокаивал я его, а заодно и себя. – Ну мало ли что их задержало? Всё-таки десяток пунктов объехать, да везде задержаться, да везде осмотреться…
– Да ты просто Зойку свою не знаешь, Стас, – отвечал Генка. – Томка сделает всё, как ей скажешь, от и до, точь-в-точь. А Зойка – это армагеддец какой-то – вечно лезет в авантюры… ох и шебутная же баба…
Генка как в воду глядел.
Зоя Павловна Воронцова
Едва мы отъехали от деревни, как Егорыч начал меня отговаривать ехать в Гавриловку.
– Я вчера при мужиках говорить не стал, но уж больно населённое село, Зоя. С одной стороны, вроде, надо съездить – там можно добром затариться… а с другой – ну как, там кто ещё живёт? Может, вишь, и до мордобоя дойти, они в своём праве.
– Степан Егорович, в Гавриловку ехать надо – сказала я. – Там одних продовольственных магазинов четыре штуки, ресторан, культтовары, хозяйственный… Это ж лафа, всё равно, что в город съездить. И потом – у них там за селом механизаторские мастерские, Генке нужен трактор, пригоним ему трактор! Глянем, если там есть жители, то прямо транзитом проедем, даже не останавливаясь.
Егорыча мои слова не успокоили. Он, не переставая бубнил о том, что в Гавриловке все бандиты да уголовники, что там в одна тыща девятьсот лохматом году пропала районная комиссия в полном составе, и концов так и не нашли, что в Гавриловке сейчас живут почти одни татары, с которыми связываться себе дороже и так далее, и тому подобное. Я рулила себе, не реагируя на его ворчание, но Егорыча это, похоже, заводило ещё больше.
Так и ехали до первой остановки в маленькой деревушке под названием Куст. До катаклизма здесь жило семь человек – четыре деда и три бабки, да иногда их навещала какая-то родня. Куст был от Полян меньше, чем в десяти километрах. Проезжие, глядя на дорожные указатели, шутили: ну и места – сплошь кусты да поляны. Проехав по деревне сотню метров, я остановилась и посмотрела на красный обшарпанный и покосившийся на одну сторону дом справа.
Это был мой родной дом. Здесь я провела всё детство, отсюда сосед, дядя Витя, возил меня на своём мотороллере в школу в трёх километрах. На покрытой нынче грязью завалинке моя мама любила сидеть, лузгать семечки и трепаться с соседями обо всём на свете. Она умерла четыре года назад из-за досадной безалаберности: во время приступа аппендицита решила, что живот поболит, поболит и пройдёт… итог – перитонит и скорая, которая приехала из райцентра аккурат, чтобы отвезти её тело в морг.
Егорыч всё это знал и помалкивал, пока я сидела и смотрела в окно. Как всегда, при воспоминании о маме у меня по щекам потекли слёзы. Я нагнулась к рулю, закрыла лицо руками и рукавом вытерла лицо.
Томка, которая сидела за спиной, почуяла что-то и коснулась рукой моего плеча.
– Зой, ты чего? – тихо спросила она.
Я не оглядывалась, но поняла, что Егорыч что-то ей показал, потому что Томка больше не приставала. Через пару минут я подняла голову и собралась было тронуться, когда заметила движение возле дома.
– Что такое? – удивилась я и присмотрелась.
Калитка отворилась и из неё вышла… мама. Она молча посмотрела на меня и правой рукой поманила к себе.
– Егорыч, ну-ка, ущипни меня посильнее, – попросила я.
– Уж лучше ты меня, – сказал Егорыч, и я увидела, что он смотрит туда же.
– Ты тоже её видишь?
– А то… Валентина Петровна собственной персоной, – пробормотал Егорыч.
Я открыла дверь и вышла из машины. Мама безмолвно указала мне на дом. Я медленно пошла к ней. Мама повернулась ко мне спиной и скрылась за калиткой, которая стала медленно, качаясь на ржавых петлях, закрываться. Я побежала и успела проскочить, пока она не захлопнулась. Мама стояла на углу дома и смотрела на меня. В следующее мгновение она скрылась за углом. Я в два прыжка достигла угла, успела увидеть, как мама входит в дом и забежала следом.
Но в доме было пусто.
– Что такое… – снова пробормотала я и пошла по комнатам. – Мама, мама! – кричала я.
Никто мне не отвечал. Я ходила по комнатам, которые были моим прошлым. Здесь никто не жил уже четыре года. Сантиметровым слоем лежала повсюду пыль. Вдруг за кухонным столом я увидела отца. Он сидел, тупо уставившись в пустой стакан… Страсть к пьянке возникла в нём по возвращении из Афганистана, где он проходил срочную службу в середине восьмидесятых.
– Зойка-а! – заорал он, увидев меня. – А ну сгоняй к Митрофанычу за самогонкой для бати!
Шестнадцать лет назад, возвращаясь ночью с какой-то пьянки из соседней деревни, отец попал в буран и замёрз в овраге, в который свалился, сбившись с дороги. Нашли его утром соседи.
Отец достал откуда-то пистолет и затряс им в воздухе, а затем положил на край стола и подтолкнул ко мне:
– Возьми вот… Если Митрофаныч будет бузить, пристрели его! – снова заорал отец.
Я в каком-то ступоре схватила пистолет, сунула за пояс брюк и, перепуганная, выскочила из дома. У порога ждал Егорыч. Не глядя на него, я пробежала мимо и выскочила со двора. Он бежал за мной и бормотал:
– Зоя, Зоя, да успокойся!
Усевшись на водительское место, я почувствовала накатывающуюся истерику. Егорыч сел рядом на пассажирское место. Я повернулась к нему и спросила:
– Егорыч, но ты же тоже их видел?
– Кого – их? – удивился Егорыч. – Маму твою видел.
– Ну да, маму, – сказала я. – Как такое может быть, Егорыч?
– Да кто его знает, – успокаивающе сказал Егорыч. – Чего, вишь, не случится…
Потом он посмотрел на меня:
– Ты машину-то вести сможешь?
Я помолчала.
– Смогу, – ответила после паузы.
Томка всё это время сидела сзади, как мышка. Я повернула ключи в замке и мягко отпустила сцепление. «Едь давай», – пробормотала я, и «Нива» тронулась.
В деревеньке признаков жизни мы не обнаружили. То ли старики сидели по домам, то ли их уже вывезли отсюда родственники или социальные службы.
В центре деревни, рядом с уже сто лет закрытой конторой располагалось почтовое отделение. Сюда следовало заглянуть. Я затормозила, и мы вышли из машины. После тёплого салона вдруг обдало холодным воздухом, и я взяла с заднего сидения куртку.
Почта была закрыта. Егорыч обошёл здание сзади и заглянул в окна. Вернувшись, он сообщил:
– Какие-то мешки стоят, коробки, хорошо бы глянуть.
– Ну, открывай, Егорыч, – сказала я. – У тебя ключи есть?
Егорыч хмыкнул и полез в машину. Вернулся он с маленьким ломиком. Вставив его между дверью и косяком, легко выдернул петли, дверь открылась.
Внутри было пыльно, люди сюда не заходили минимум месяц. Повсюду были разбросаны обрывки бумаги и обломки ящиков. Мы стали проверять их содержимое, нашлось несколько шариковых ручек, рулетка, пара мотков бечёвки. Всё это мы бросали в мешок, подобранный тут же на полу.
Затем мы вошли в складское помещение. У стены стояли несколько мешков и деревянных ящиков. В ящиках были гвозди разных размеров, и Егорыч сразу потащил их в машину. А мешки были полностью заполнены пакетиками с зёрнами разных овощей, цветов и так далее. Всё это следовало отвезти в Поляны, а там уже решать, что выбросить, а что оставить для посева. Напоследок мы прихватили ещё весы, несколько ножниц, большой моток крепкой бечевы и десяток рулонов скотча.
К сожалению, никаких продуктов в почтовом отделении не обнаружилось.
Следующим пунктом была деревня Свиново. Здесь, по последним сведениям, жило человек сто, поэтому, кроме почты, постоянно работал магазин. Ехать было километров семь.
Подъезжая, я немного снизила скорость, так как бывала тут всего пару раз, и где у них магазин толком не помнила. Именно поэтому я сразу заметила тело, лежащее в стороне от дороги сразу за въездом в деревню. Я остановила машину и посмотрела на Егорыча.
– Стрелять умеешь? – спросил тот.
– Приходилось, – ответила я. – В детстве с отцом ходила на охоту.
– Тогда сидите обе в машине. Вот тебе ружьё для-ради… если что, сразу стреляй и постарайся в меня не попасть. Мотор не глуши, увидишь опасность – сразу по газам, обо мне не думай, я выберусь.
– Так… – начала было я.
– Так не так, перетакивать не будем, – резко перебил меня Егорыч.
Он открыл дверь, осмотрелся. Потом привстал немного, опершись на дверцу, и посмотрел над машиной в противоположную сторону. Только после этого вышел и направился к телу. Подойдя, он снова осмотрелся, даже руками ощупал траву (ищет растяжку, подумала я). Положил руку на шею лежащему, подождал полминуты и крикнул:
– Покойник!
Затем он перевернул тело и стал осматривать. Задрал свитер, расстегнул рубашку, обшарил карманы. Через минуту он снова был в машине.
– Зарезали, вроде… На груди рана, похожа на ножевую, под трупом кровь. Вот едрён-батон!
Мы поехали дальше. Мне стало немного не по себе, а Томку просто трясло. Похоже, она уже жалела, что поехала со мной. В середине села мы проехали мимо ещё нескольких тел, но останавливаться не стали.
– Кто же это их? – скорее сказал, чем спросил Егорыч.
Возле здания с вывеской «Продукты» мы остановились. Неподалёку валялся труп человека в военной форме с рваной раной на шее.
– Едрён-батон… – пробормотал Егорыч. – Будто волк загрыз.
Он взял ружьё и вылез из машины. Обойдя вокруг, махнул нам рукой – выходите. Дверь в магазин была распахнута. Егорыч прислушался и заглянул внутрь.
– Я останусь здесь, – сказал он. А вы идите, посмотрите, есть ли там что-нибудь. Лады? Лады.
Мы с Томкой зашли в магазин. Мне было страшно, но я понимала, что Томке ещё страшнее. Поэтому я шла впереди и вела себя нарочито небрежно. Но и у меня всё в душе перевернулось, когда я подошла к прилавку. Между прилавком и стеной на полу лежала мёртвая девушка, наполовину раздетая и, похоже, изнасилованная. Томка выглянула из-за плеча и завизжала. Егорыч тут же оказался рядом.
– Иди-ка, в дверях постой, – сказал он Томе. – Увидишь кого, не кричи. Зайди сюда и скажи тихо.
Томка кивнула и пошла к выходу.
Егорыч посмотрел на женщину.
– Молодая совсем. Что же за нелюди тут побывали?
Он заглянул в кассу. Денег в ней не было.
– Грабители, да ещё, вишь, и тупые. Зачем им сейчас эти бумажки?
На полках магазина стояли кое-какие продукты: растительное масло, тушёнка, супы в банках, конфеты, сахар… Я начала складывать всё в принесённые из машины мешки. Набилось два мешка. Затем я прошла в складское помещение, проверила подсобку. Здесь всё было разгромлено. На полу валялась бензопила, возможно, исправная, я подняла её и понесла в машину. Егорыч уже отнёс мешки в «Ниву», Томка сидела в машине. Сели и мы с Егорычем.
– Больше здесь задерживаться не станем, – сказал Егорыч. – Опасно, трупы повсюду совсем свежие, девчонка в магазине даже остыть не успела, её убили не больше двух часов назад… Возможно, убийцы ещё бродят по домам, а у нас, вишь, взвода десантников с собой нет. Сейчас только заедем кое-куда и уезжаем отсюда.
Мы проехали метров сто по единственной улице и завернули в переулок. У третьего дома от угла Егорыч сказал остановиться. Ружьё оставил мне, а сам, постучав в окно, зашёл во двор. Через минуту скрипнула дверь. Пистолет, который я взяла в родительском доме, упирался стволом в живот, было неудобно. Я достала его из-за пояса и спрятала под сиденье.
Егорыч вышел через пятнадцать минут. Махнул мне рукой, и я завела мотор. Когда мы уже выехали из деревни, заговорил:
– Приятель тут живёт мой старый. Жил… – поправился старик. – Прямо у меня на руках умер, был в бреду, почти ничего не сказал. Я ему говорю: «Кто тебя, Валерка?». Он только: «баптисты» и умер. Откуда у нас тут баптисты?
– Сам же говоришь, что он в бреду был. Они, вроде безобидные, да и нет у нас тут баптистов никаких.
– Да может и в бреду… он ещё рукой показывал куда-то в сторону… сюда, куда мы едем. Да только вряд ли соображал.
– А ты уверен, что он сказал «баптисты»? Может что-то другое?
– Вроде, баптисты. Но он, вишь, еле языком ворочал, может и что другое.
Дальше мы ехали в Гавриловку, до неё было километров двенадцать. Гавриловка когда-то была крупным селом, здесь были не только продуктовые магазины и почта, но даже «Культтовары» и Дом культуры. Однако в последние два-три десятилетия и Гавриловка пришла в упадок. Причиной тому была удалённость от железнодорожных путей – в двадцать первом веке населённый пункт без железнодорожной станции был обречён на постепенное умирание. Сюда можно было доехать только автобусом и даже им телепаться от райцентра было два часа.
В настоящее время там должно было остаться около трёхсот человек, в большинстве, татар. Исторически ими была заселена часть села. Со временем русские отсюда стали разъезжаться, татары же так и остались. Они жили своим анклавом, и Егорыч был прав – связываться с ними не стоило.
– Зоя, давай, слышь, разворачивай, поехали домой, – снова завёл он свою песню. – Ну их, татар этих, напоремся ведь… для-ради… – бурчал и бурчал старик.
Я посмотрела на него, но отвечать ничего не стала. На той стороне села находились ангары с техникой. Нам нужно было только проскочить село, и мы получили бы трактор, о котором мечтал Генка. Конечно, оставался ещё вопрос, как его доставить в Поляны, но я предпочитала решать проблемы по мере их возникновения.
Выскочив из-за резкого поворота прямо перед въездом в село, мы увидели опущенный шлагбаум и трёх мужчин с автоматами. Я хотела затормозить и быстренько свалить, но нас уже засекли. «Ну говорил ведь», – забурчало рядом. Один из мужчин знаком приказал подъехать и остановиться. Я попыталась было развернуться, но мужчина отрицательно покачал головой и поднял автомат. Пришлось подчиниться. Я подъехала и опустила окно.
– Куда едем, ля? – грубовато спросил подошедший татарин.
– Объезжаем район, сообщаем об эвакуации, – нашёлся Егорыч. – Связи-то нигде нет.
– Из райцентра, что ли? – спросил второй.
– Да, у нас задание этот сектор отработать.
– Нам ничего сообщать, ля, не нужно, – сказал первый татарин. – Надо будет эвакуироваться, мы эвакуируемся, пока необходимости не видим.
– А вы знаете про катастрофу? – спросила я.
– Катастрофа-матастрофа, – передразнил меня он. – Это всё, ля, выдумки. Настоящая катастрофа в том, что грабители разъезжают по сёлам и беспредельничают.
– Это не выдумки, – сказала я. – Вы что, не чувствуете, как похолодало?
– Сегодня похолодало, завтра, ля, потеплеет. Эй, не пудри мне мозги. Разворачивайся и уматывай в свой райцентр.
Я обрадовалась и хотела было последовать этому совету. Даже успела развернуть нашу «Ниву». Но тут заговорил третий татарин, который до сих пор не вмешивался.
