Елена Михайловна Басалаева "Иду на урок. Повесть о современной школе"

Она выдала мне ТЗ – технические задания, по которым нужно было составить рекламный текст про какой-то магазин чешского фарфора. Я посмотрела фото на сайте и написала как можно красивее. В том духе, что без этого фарфора у вас и дом не дом. Сама я отнеслась к своим сочинениям очень иронично, зато Алинке, к моему огромному удивлению, они понравились. Она озадачила меня написанием рекламных статей о ремонте холодильников и телевизоров.

– Так это для меня тёмный лес, – возразила я. – Если только с отцом посоветоваться…

– Ну что ты, не понимаешь, как надо делать, – со снисходительной улыбкой ответила Алинка. – Берёшь тексты из инета, рерайтишь их – слова местами переставляешь, прогоняешь через «Антиплагиат», и готово. Цену нормальную платят.

Платили и правда неплохо – сто рублей за тысячу знаков. Но вскоре я бросила это дело, с ужасом представив, что вот такой ерундой мне придётся заниматься всю жизнь. Меня тянуло совсем не к этому.

В книжках по лингвистике я читала про великие открытия, в русских летописях и романах Гюго – про великие события, в трагедиях древних греков – про великие характеры. А в жизни великого и героического было удручающе мало, – всё только мелкая и скучная обыденщина, поиски акций в магазинах, перемыванье костей соседям по общаге, мамины жалобы по телефону на сердце, погоду и цены.

Я хотела подвига, хотела посвятить себя чему-то великому, отдать себя всю людям, как горьковский Данко из рассказа «Старуха Изергиль». Вслух, естественно, об этом никому не говорила. Только надеялась в глубине души, что однажды встречу такого человека – хотя бы одного, с которым смогу без страха поделиться своими переживаниями, которые копились во мне, начиная уж не знаю со скольки лет. Конечно, я завела дружбу (скорее, приятельство) с несколькими девчонками, ходила с ними в бассейн, в кино, гулять в парк или на Театральную площадь. Одна из них как-то пригласила меня поиграть в команде «Своей игры», где четверо участников – все, кроме моей подружки, были парни из военно-инженерного института. Один из них мне очень понравился, и казалось, что это взаимно, однако после нескольких прогулок по набережной он неожиданно прислал мне такую эсэмэску:

– Настя, ты очень хорошая девушка, но давай останемся друзьями. Ты просто слишком умная для меня, тебе нужен кто-то другой.

На несколько секунд я впала в ступор, а потом начала истерически смеяться. Пережить подобное в одиночку было сложно, и я излила душу другой подруге – тусовщице Катьке, которая уж точно знала толк в парнях. Катька, которой я не раз помогала с контрольными и курсаками, посочувствовала мне от всей души и дала совет:

– Ты правда слишком умно говоришь. Парни этого не любят. Я уже давно знаю – они любят, когда их слушают. А ты, наверное, начала этому своему рассказывать что-нибудь про Циолковского или Блока…

– Как ты поняла? – моему удивлению не было предела.

Я в самом деле однажды стала говорить этому парню про то, как однажды Циолковский увидел выписанное на звёздном небе слово «Рай», и загорелся мечтой полететь в космос.

– Догадалась… – вздохнула Катька. – Послушай меня: в другой раз познакомишься – поменьше говори. Лучше вообще молчи. Улыбайся такая и кивай. Короче, соглашайся с ним. Это они очень, очень любят, – Катька сладостно-мечтательно улыбнулась пухлыми губами.

Катюхе нельзя было не поверить, но соглашаться с её правдой мне как-то не хотелось. Я снова с головой ушла в учёбу. К концу третьего курса моя память напоминала старую флешку, где можно было отыскать что угодно, хотя приходилось порой основательно порыться в папках. Я не была идеальной студенткой – наоборот, иногда забывала дома тетради, опаздывала на семинары, не делала вовремя задания – но на экзаменах и зачётах всегда откупалась знаниями и сдавала всё на пятёрки. Если какой-нибудь реферат казался мне скучным, я писала его спустя рукава, едва ли не методом «копировать – вставить». Преподаватели слегка ругали меня, заставляли переделывать, но всегда относились ко мне благосклонно. Честно говоря, я была у них одной из любимых учениц. Да и они казались мне очень приятными людьми, особенно трое – завкафедрой языкознания Алексей Петрович и преподаватели русской литературы Сагунова и Кириллов.

Я любила бродить по городу, кататься на автобусах в любых направлениях и мечтать, мечтать, мечтать. Я воображала себя то радисткой в пору Великой Отечественной войны, то женой декабриста, которая следует за мужем из роскошного Петербурга до самой Читы, несмотря на холод, лишения и бесчестья.

Однажды Владимир Васильевич Кириллов разбирал с нами малоизвестный обычным людям тургеневский роман «Новь». Василич (так его звали все студенты) зачитал отрывок, где «постепеновец» Соломин наставлял главную героиню – революционерку из народников Марианну. Соломин говорил, что настоящая жертва – не в том, чтобы не помня себя, броситься под колёса с криками «Ура! За республику!». Он предлагал Марианне другой путь:

«А вот вы сегодня какую-нибудь Лукерью чему-нибудь доброму научите; и трудно вам это будет, потому что не легко понимает Лукерья и вас чуждается, да еще воображает, что ей совсем не нужно то, чему вы ее учить собираетесь; а недели через две или три вы с другой Лукерьей помучаетесь; а пока – ребеночка ее помоете или азбуку ему покажете, или больному лекарство дадите …По-моему, шелудивому мальчику волосы расчесать – жертва, и большая жертва, на которую немногие способны».

– Вот такой, вот такой текст, – бормотал Василич в бороду, делая руками такие движения, будто укачивает младенца. – Вот это, кстати, традиционное христианское понимание подвига. Постоянного, ежедневного труда физического и духовного. Для нашей литературы традиционное. Вот это путь подвижничества…

«Подвига?! Подвижничества?!» – встрепенулась я, услышав до боли желанные слова.

В тот же день в комнате я перечитала это место из романа. Надо сказать, Василич на лекциях поругивал образ тургеневской девушки и даже один раз обозвал её (ту самую девушку, в которой я угадывал и себя) дурой. Но я для себя решила, что это было сказано сочувственно, как слово сострадания её нелёгкой судьбе и неприкаянности по жизни.

Шелудивый мальчик больше не дал мне покоя. Несколько дней я беспрестанно варила в голове мысль о том, что мне нужно делать, чем заняться, чтобы послужить людям, и так, чтобы – взаправду. Решение пришло само: зачем выискивать что-то новое, если передо мной открывается лучший способ применения сил – стать учителем. Таким, как Людмила Борисовна, только даже лучше.

4

Летом я побывала дома только в августе, а в июле устроилась на подработку в детский лагерь. Старшая вожатая и директор считали меня слегка чокнутой из-за бешеной энергии, с которой я выполняла все дела, и за то, что по доброй воле любила играть и разговаривать с детьми. Осенью и зимой я прочитала Ушинского, Дистервега, Корчака и Макаренко. «Педагогическая поэма» вдохновила меня настолько, что на паре тетрадей я даже вывела инициалы своего кумира – А. С. М., то есть Антон Семёнович Макаренко. Я боялась одного: что в нынешних довольно унылых условиях жить в полную силу, так, как этот великий человек, будет сложно.

Училась я очень хорошо, выступала на разных студенческих конференциях, и после успешного окончания практики (меня всё же уговорили пройти её в престижной городской гимназии, где классы делились на подгруппы) завкафедрой Алексей Петрович стал подумывать о том, чтобы взять меня в аспирантуру.

– Такие кадры, как вы, нам нужны, – сказал он, смерив меня внимательным взглядом с головы до ног. – Вы, Настя, очень энергичны, талантливы… Вам можно профессионально заниматься наукой.

Он пригладил редкие волосы на лысине и улыбнулся, наверное, ожидая от меня радостного положительного ответа. Мне не хотелось расстраивать его отказом. Но провести много лет на кафедре за компьютером, пусть и среди очень милых, приятных людей, тоже не хотелось.

– Алексей Петрович, вы знаете… Я ведь решила пойти в школу учительницей, – я от смущения стала сгибать ногти на левой руке. – А вы…как к этому относитесь?

– Это подвиг, – только и сказал А. П.

Мне хотелось обнять его и наговорить кучу благодарных слов за то, что он так быстро всё понял, и заодно за то, что многому научил.

Примерно такого же мнения была о моей будущей работе и Раиса Трофимовна Сагунова.

– Настенька, хочу заметить – я преклоняюсь перед теми, кто трудится в школу.

– Ну уж вы скажете тоже, – недоверчиво пожала я плечами.

– Нет-нет, это на самом деле моё мнение… Я всего один школьный урок провела в своей жизни. Сегодня дети такие шумные, такие…развинченные! Они же совсем, совсем не умеют слышать…

Раиса Трофимовна в который раз принялась рассказывать историю, как её однажды попросили провести занятие у семиклассников, и они своим шумом, гамом и вообще недисциплинированностью заставили её так распереживаться, что после обеда у неё поднялась температура.

Я самоуверенно подумала, что это уж Сагунова такая чувствительная, а со мною ничего подобного случиться не может.

Уже где-то перед выпуском Алинка, к тому времени набивший руку копирайтер, спросила:

– Настька, а ты куда пойдёшь работать?

– В школу, – сказала я уверенно.

– В шко-олу? Ты же вроде умная.

– Это тебе показалось, – ответила я запальчиво.

Зато Катюха была за меня искренне рада.

– Это суперская работа! Тебя же дети любят. Я бы сама пошла учителем, но, – Катька засмеялась, – боюсь, что серого вещества не хватит!

– Да брось ты, – я ободряюще похлопала её по плечу.

– Не, не… Я лучше кружок какой-нибудь буду вести. Эх! Настька, заканчиваем учёбу, ура! А я вот с Серёгой рассталась на той неделе. Да и фиг с ним, раз он такой тормоз… Давай в Тиндере зарегимся, а?

– Да ну, – отмахнулась я, в глубине души уже зная, что соглашусь на это предложение.

Катька ржала в голос, зачитывая мне вслух то, что писали парни и мужики с сайта знакомств. С несколькими из них она поболтала по телефону, с одним согласилась встретиться. Я немного переживала за неё: всё-таки ушла без телефона неизвестно с кем… Но Катька вернулась посреди ночи слегка пьяная и ещё веселей обычного. Тогда я страшно позавидовала её лёгкости и захотела хоть на какое-то время стать, как она. Благо, мою фотку на Тиндере оценили тоже. Я выбрала двух кандидатов, которые казались мне серьёзней других, и договорилась о встрече с обоими. Первый стал жаловаться мне на жену, которая не любила его друзей и не разрешала приводить гостей в дом. Мне стало жалко его, и захотелось сказать:

– А я хорошо к гостям отношусь, пусть бы приходили.

Он посмотрел на меня недоверчиво и заявил:

– Такого не бывает. Бабы – они всегда своё гнездо берегут, а чужих выгоняют. И детей чужих не любят. Только своих.

Разведёнец довёз меня обратно до общаги и укатил, оставив наедине с трагикомической мыслью о том, что я, оказывается, не существую. На какое-то время я растерялась и, помнится, пару дней вообще не заглядывала на сайт знакомств. Однако упрямство, которое всегда жило во мне, взяло верх, и я дала себе клятву, что уже в этом году непременно найду «кого-нибудь» (увы, именно так я это и формулировала) и не останусь одинокой. Что я, в самом деле, хуже Катьки?!

Ждать пришлось совсем недолго. Второй парень с Тиндера, которого звали милым именем Вадик, пригласил меня на бильярд, а потом на прогулку по длинному острову Татышеву. Он всё рассказывал и рассказывал о своей семье, о друзьях, о деревне (да, парень тоже был деревенский), а я, помня совет многоопытной подруги, кивала и слушала. Мы забрели в какое-то глухое место, где не было ни одной живой души, только шумящие широкими листьями высоченные тополя.

– Слушай, а ты не боишься, что я маньяк? – внезапно спросил Вадим.

Я оглядела его крепкую приземистую фигуру, стриженные ёжиком светлые волосы, мясистый нос, глубоко посаженные голубые глаза. Взгляд вроде добрый, но кто его знает…

– Поздно уже бояться, – устало выдохнула я.

Он расхохотался.

– «Поздно уже бояться!» Ты интересная! Я вообще такой, как ты, никогда ещё не видел. Расскажи немного о себе?

Я рискнула рассказать, но не вдавалась в подробности: сообщила, что родом из Новоангарска, что заканчиваю универ и собираюсь стать учителем.

– Хорошая работа, – одобрил он. – У меня мама воспитатель в детском саду.

Наверное, последние несколько месяцев, а то и лет, мне так не хватало поддержки, что после этих простейших слов я с благодарностью обняла его. Он понял это по-своему и неловко меня поцеловал. Я не стала его отталкивать: хотелось наконец расслабиться и плыть по течению: пусть всё идёт, как идёт.

Днём я готовилась к защите диплома, а вечером мы с Вадиком гуляли по широкому, длинному проспекту имени газеты «Красноярский рабочий» (все местные зовут его попросту Красрабом) и отходящим от него боковым улочкам, и Вадим всё время обращал моё внимание на разные дома:

– Это – сталинская постройка, это – ещё времён немецких пленных. А то, где мы были вчера, такие синие дома – Каменный квартал. Говорят, на этом месте нашли стоянку первобытного человека. Там сейчас сорок седьмая школа построена на месте разрушенного храма… Много всего интересного в Красноярске! Я же на архитектора поступал, двух баллов не хватило. Представляешь, какая несправедливость?! У тебя будет высшее образование, а у меня нет. Не очень хорошо для пары.

– Да, не очень, – соглашалась я, про себя удивляясь тому, как быстро мы стали парой с какими-то совместными планами.

Диплом я защитила на «отлично». Мама прислала денег, чтобы я после выселения из общежития смогла снять какую-нибудь комнатку у бабушки. Но Вадик, придя поздравить меня и заодно Катьку, без обиняков объявил:

– Переезжай ко мне. Мы с ребятами снимаем большую двушку на Спутнике.

Катька завизжала от восторга и принялась нас поздравлять. Я была в смятении. Домой мне возвращаться не хотелось; как-то объяснять Вадику, что я собиралась пока пожить отдельно, казалось слишком тяжело. Я не хотела терять его: время от времени всплывал страх, что другого парня может и не быть, да и Вадик иногда казался таким добрым, домашним, простым, что хотелось обнять его и не отпускать от себя.

«Пора, пора, – говорила я себе. – Так у всех бывает. А если станет плохо, соберёшься и уйдёшь».

Но, впервые проснувшись с Вадиком вместе, я со всей отчётливостью осознала, что никуда от него не уйду – это будет просто не в моих силах. В моём чувстве к нему было что-то материнское, какая-то снисходительная нежность. У него была аллергия на апельсины и шоколад, и мне доставляло особое удовольствие отказывать в этих продуктах и себе. Я с нежностью вспоминала наши прогулки в первое время знакомства, даже самые мелочи: эсэмэски с трогательными пожеланиями доброго утра и приглашением встретиться, сиреневый полумрак угасающего дня над Коммунальным мостом, рассказы о случаях из детства и взаимный беззаботный смех, горячий кофе с нарисованным сердечком на стакане и не менее горячие поцелуи на скамейке парка в тени раскидистых лип. Ничего подобного у меня, как ни крути, раньше не было. Это он показал мне, что можно (хотя бы иногда) жить просто так, без постоянного следования великой цели, – жить и наслаждаться. И свою радость от этого открытия я приняла за любовь к Вадиму.

Сначала я не видела в своём парне никаких недостатков, но спустя пару месяцев начала их замечать. Вадик любил похвастаться настоящими и не очень успехами, старался казаться эрудитом, но говорил неграмотно; брался рассуждать об истории, ничего не смысля в ней; любил подчёркивать, что читает со старших классов регулярно и превозносил романы Лукьяненко как образец словесного искусства. Однако я понимала, что он хочет показаться сведущим ради меня, и его дилетантские суждения поначалу вызывали больше умиления, чем раздражения. Больше всего я ценила в нём то, что он всячески поддерживал моё желание стать учителем, и вообще оберегал, как мог. От скуки – сериалами, от дождя – огромным зонтиком, от излишней возни на кухне – покупкой мультиварки. Это было неожиданно и приятно, ведь раньше мне обычно самой приходилось за кем-то следить.

Мама была не в восторге от Вадика, сказала, что можно было найти кого-нибудь «посерьёзней» (то есть с зарплатой побольше) или хотя бы повыше ростом, а насчёт учительской работы посоветовала ещё раз подумать:

– Доченька, это же такой труд, такие нервы… Мало того, что ученики хамы, так ещё и бумаг полно. Я же с Людмилой Борисовной говорила… Она тоже подтверждает, что трудная работа…

– Но сама-то она работает, – возразила я.

– Ну, в её время особо выбора не было, а теперь есть.

Вадим вмешался в разговор:

– Вы знаете, ваша дочь очень талантливая. У неё обязательно получится.

Мама посмотрела на него с укоризной:

– Не в этом дело, получится или нет. А сколько труда приложить и сколько денег получить за это… Не пришлось бы плакать. Говорили мы с отцом, надо было на логопеда поступать.

– Э, надоела ты, мама, – отма