Мирна не знала Берту, но ее неприязнь к этой женщине все увеличивалась. В геометрической прогрессии.
Арман стоял в кабинете, прижав к уху телефонную трубку.
Сквозь разрывы в метели он видел фигуру Мирны, пробирающейся к его дому по деревенской площади.
Рейн-Мари сказала ему, что телефон не работает, но он решил проверить, не восстановили ли линию.
Не восстановили.
Арман посмотрел на часы. Они показывали половину второго; если бы Гамаш этого не знал, то решил бы, что уже полночь.
Три с половиной часа прошло с того момента, когда ему позвонили в машину перед домом Берты Баумгартнер. Три с половиной часа после того сердитого обмена словами.
Когда он думал об этом, к нему возвращался запах влажной шерсти, шепот снежинок, падающих на крышу его машины.
Он сказал, что перезвонит им. Заставил их пообещать ничего не делать, пока он с ними не свяжется. А тут это.
Рейн-Мари приветствовала Мирну, а Арман, положив мертвую трубку, вернулся в кухню – к бульону, сэндвичам, пиву и чтению завещания.
– По радио говорят, что метель накрыла весь Южный Квебек, – сказала Мирна, проводя рукой по волосам. – Но закончится к ночи.
– На такой большой территории? – спросил Арман.
Рейн-Мари всмотрелась в его лицо. Вместо озабоченности он, казалось, чувствовал облегчение.
Свет в окнах квартиры Анни и Жана Ги в монреальском квартале Плато замигал.
Они оторвались от своих занятий и уставились на лампы в потолке.
Свет мигал. Мигал.
Но устоял.
Анни и Жан Ги переглянулись и вскинули брови, потом вернулись к разговору. Жан Ги рассказывал ей о своей встрече сегодня утром с расследователями.
– Они тебя просили что-нибудь подписать? – спросила Анни.
– Откуда ты об этом знаешь?
– Значит, просили?
Он кивнул.
– И ты подписал?
– Нет.
– Хорошо.
Перед его мысленным взором возникли листы бумаги на столе перед ним, их выжидающие лица.
– Ты была права. У них своя повестка. Я боюсь, твоему отцу грозит не только временное отстранение или даже увольнение.
– А что?
– Толком не знаю. Они не предъявляли никаких обвинений, но все время возвращались к наркотикам. К тем, которые он пропустил.
– Они сразу об этом знали, – сказала Анни. – Он им сразу сказал. Предупредил копов по всей стране и в Штатах. Американское управление по борьбе с наркотиками перехватило наркоту, которая пересекла границу. Верно?
– Да, с помощью твоего отца.
– И твоего.
– Oui. Но немалая часть ушла. Килограммы. Здесь. В Монреале. Где-то. Мы несколько месяцев искали. Использовали всех наших информаторов. И ничего. Когда эта дрянь попадет на улицы…
Он не закончил предложение, не зная, что сказать.
– Это просто ужасная дрянь, Анни.
– Я знаю.
Жан Ги отрицательно покачал головой:
– Ты только думаешь, что знаешь, но ты не знаешь. Представь себе худшее. Хуже не бывает.
Она представила.
– И вот это будет лучшим из того, что может случиться, – сказал он.
Анни улыбнулась, думая, что он шутит. Наверняка преувеличивает. Но потом улыбка сошла с ее лица.
Так плохо.
– Я думаю, они догадываются, какая говнобуря поднимется, когда эта дрянь попадет на улицы. Им нужен козел отпущения.
– Им?
– Им. – Он поднял руки. – Я не знаю. Я плохо разбираюсь в этой политической мерзости. Этим занимался твой отец.
– Но дело политическое?
– Я так думаю. Никого особо не беспокоит судьба тех несчастных сукиных сынов, которые будут покупать дрянь на улицах. Они прикрывают собственные задницы.
– А отец знает?
– Я думаю, догадывается. Но он все еще пытается отыскать эту чуму. Он не смотрит в том направлении. Я, честно говоря, думал, когда входил туда сегодня утром, что они мне скажут: расследование закрыто и твой отец восстановлен в правах.
– И что теперь? – спросила Анни.
– Не знаю, – сказал он, тяжело откидываясь назад. – Устал я от всего этого, Анни. Наелся.
– Я знаю. Это мерзость. Спасибо, что поддерживаешь отца.
Жан Ги кивнул, но ничего не сказал.
Он снова услышал увещевающий голос Мари: «Все это уйдет, старший инспектор. Когда вы подпишете. Тогда вы сможете продолжать жить своей жизнью».
Глава седьмая
Бенедикт, Мирна и Арман сидели, уставившись на страницу перед ними.
Потом они подняли головы и переглянулись.
Потом, словно по команде, посмотрели на Люсьена.
– Это какая-то шутка, верно? – спросила Мирна, а Арман рядом с ней снял очки для чтения и посмотрел на нотариуса.
– Не понимаю, – сказал Бенедикт.
– Все предельно ясно, – сказал Люсьен.
– Но это же чепуха, – сказала Мирна. – Лишенная всякого смысла.
Арман перевел взгляд на документ. Они наконец добрались до восьмого раздела завещания, при этом нотариус читал каждый предшествующий раздел, каждый пункт, каждое слово своим гнусавым голосом. Из-за усталости и утренних стрессов, после еды, в тепле, исходящем от печки, и под заунывный голос Люсьена им приходилось напрягаться изо всех сил, чтобы не уснуть.
Гамаш несколько раз замечал, как веки Бенедикта смыкались и голова падала, а потом молодой человек с трудом прорывался назад к действительности. Широко раскрыв глаза, он держался, пока его тяжелые веки не смыкались снова.
Но теперь сна у него не осталось ни в одном глазу. У всех них.
– Здесь сказано, – Мирна посмотрела на страницу, ткнула пальцем в нужную строку, – «Я завещаю трем моим детям по пять миллионов долларов каждому».
Она снова жестким взглядом посмотрела на Люсьена.
– Пять. Миллионов. Долларов, – повторила она. – По вашему мнению, есть в этом какой-то смысл?
– Каждому, – заметил Бенедикт. – Всего… пятнадцать миллионов.
– Пять, пятнадцать, сто миллионов, – сказала Мирна. – Какая разница. Чепуха.
– Может быть, она имела в виду деньги «Канадской покрышки»[12 - Имеются в виду купоны лояльности, выпускаемые компанией «Канадская покрышка» («Canadian Tire money»).], – сказал Бенедикт, пытаясь быть полезным.
Нет, не имела.
– И что мы должны делать с этим? – спросила Мирна.
Она показала на завещание, потом воззвала к Арману, который смотрел на нотариуса, подняв брови.
– У нее есть такие деньги? – спросил он.
– У Берты Баумгартнер? – добавила Мирна. – Мы все в одном доме были сегодня утром? Эта женщина с явно богатым воображением вряд ли была миллионершей.
– Может быть, она была… как это говорят… – сказал Бенедикт.
– Скрягой? – спросил Арман.
– Сумасшедшей, – сказал Бенедикт.
– Мы еще не закончили, – сказал Люсьен.
Он загундосил дальше, но теперь они слушали внимательно, следили за каждым словом, а дары следовали один за другим.
Продаже подлежал ее дом в Швейцарии, а также здание в Вене. Вырученные деньги подлежат разделению между детьми и внуками. При этом миллион долларов получал местный приют для животных.
– Это мило, – сказал Бенедикт.
«Секция 8», – подумал Арман, просматривая цифры на странице. В армии США так называлось подразделение для умственно непригодных. Может быть, Бенедикт нашел точное слово.
– Титул, конечно, переходит, – читал нотариус, – моему старшему сыну Энтони.
– У-у? – протянула Мирна.
Слова к этому времени уже не давались ей, и она перешла к звукам.
– Титул? – спросил Бенедикт. – Это что такое?
– Может, имеется в виду право собственности на дом? – сказал Арман.
Лампы в кухне замигали.
Все присутствующие умолкли, уставившись на светильник, стоящий на сосновом столе, мысленно давая ему команду гореть.
Но подача мысленных команд, как они это обнаруживали на примере мадам Баумгартнер, и их исполнение – нередко две разные вещи.
Свет снова замигал, потом зажегся в полную силу.
Они переглянулись и облегченно вздохнули.
И в этот момент электричество во всем доме вырубилось.
На сей раз без всяких подмигиваний. Прекратились и все звуки. Перестал верещать холодильник, затихла печка, смолкли часы. Они сидели в тишине за кухонным столом.
