– Ведьм не забоишься? – заговорщически спросила Уля.
– Я? Да ты что? – обиделся Ванечка, пригладил волосенки, чтобы солиднее выглядеть.
– Тогда слушай, что делать нужно, – стала жарко шептать ему о задумке.
Мальчик испуганно округлил глаза и сжал кулачки.
К ночи сели в засаду, поставив в сарай посудины, на парной запах прокрались ведьмы, стали жадно молоко пить.
Ульянка накинула палку с гвоздями на тени ведьм, прижала плотно, а Иван прибил гвоздями. Стали рваться ведьмы, да тени их не пускали. От злости стали они молоко жадно допивать да извиваться, а Ульянка с Иваном им пятки жгут соломенными пучками…
Обессилили ведьмы, взмолились. От молока воротятся. Отпустили их, обороняясь осиновыми кольями…
* * *
С этой ночи перестало у коров молоко пропадать, все вздохнули с облегчением: будут детишки сыты да творог на продажу пойдет, какая-никакая денежка лишняя останется, обувку к зиме купить можно.
Вроде успокоилась Ульянка. Ведьмы досаждать перестали. Получается – не обманула Малахитница, помогла.
Гульнара Василевская. СИНИЛЬГА – ЦАРЕВНА ЗМЕЙ
Ранним утром Василько Искатель привычной своей тропой поднимался в гору. Солнце красной хлебной краюхой только показалось из-за противоположной горы и начинало окрашивать все вокруг розовым цветом, незримо подбираясь своими лучами до деревеньки, приютившейся у ручья на дне долины.
Бабы уже выгнали со дворов скотину. Пастух собрал коров и вел стадо на пастбище.
Василько вышел на поляну, сняв с плеча мешок с инструментами и многодневным припасом, положил рядом лом и присел на камень. Тишина тоненько разбивалась звоном колокольцев на коровах, которые разбрелись по горе и стали совсем маленькие, как божьи букашки.
Буйные травы на поляне были осыпаны капельками росы, которые вспыхивали под лучами приближающегося к Васильку солнца. И вскоре вся поляна сверкала алмазными блестками, ослепив парня слезами, хлынувшими из глаз то ли от нестерпимого свету, то ли от небесной благодати, затопившей все вокруг.
Сапоги обсохли, и Василько двинулся дальше. За ним неслышно потянулся скрываемый высокой травой зеленый Змей.
* * *
Шел в дальнюю дорогу Василько за смарагд-камнем[1 - Смарагд – старинное название темно-зеленой разновидности минерала берилла, травянисто-зеленый берилл называется изумрудом.], который, как поведали старые рудознатцы, встречается в Дальних Горах. Сказывали, что камень тот дивной красоты, густого зеленого цвета, прозрачности ручейной воды и крепости необыкновенной. Василько имел нужное чутье находить самоцветные камни, а потому свободно бродил по горам. Только хитер был барин Алферов – хозяин окрестных рудников. Вроде парень давно уже отпущен на волю, только все равно как привязан к господским приискам. Невеста Василька Талинка, славная и пригожая, все еще была в крепостных. Василько мечтал найти самоцвет и добиться для нее вольной. А еще желал он прославиться так, чтобы имя его знали на всем Урале.
Как ни уговаривала Талинка Василька остаться и помаленьку собрать денег на документ свободный для нее, молодца гнала в неизведанную глухомань жажда отыскать заветный камень.
Дорога к Дальним Горам была опасна. Сказывали бабы, ходившие по грибы-ягоды, охотники за зверем лесным, забиравшиеся в самые дальние урманы[2 - Урман – слово тюркского происхождения, обозначает глухомань, дикое и необитаемое место.], что встречали Змея. Будто страшен он, пламенем пышет-опаляет, и кто встретит его близко – живым не уйти. Будто видели его издалека и сразу бежать от этого места.
* * *
Светлый напрогляд березняк сменился вековыми елями со смыкавшимися макушками, закрывающими небосвод так, что лес стал сумрачным. Василько пробирался через поваленные лишайные стволы. Даже вороны молчали. Наконец появился просвет среди деревьев, запахло свежим духом. Вскоре Василько, оставив не один клок своей рубахи и штанов, вышел из урмана к реке. Вода кипела, аж пар стоял. Скользкие глыбы торчали из воды, но опасней были потаенные, они только барашками замечались, что над ними курчавились. Не перейти реку!
Василько прошел по берегу, стал переходить по поваленной ели. Да только бревном Змей обернулся. Как дошел Василько до середины реки, так прогнулся Змей да и ушел из-под молодцовых ног. Понесла парня вода, закружила. И погиб бы он, если б не вспомнил в самую отчаянную минуту о Талинке своей. Тут на подмогу черемуховый куст вынырнул за поворотом. Ухватился за него Василько и вытянул себя на берег. Поблагодарил он Боженьку за помощь, что спасся и инструмент свой не растерял, так и висел у него перевязанный в мешке за плечами. Только хлеб весь размок да пропал.
Обсохнув, Василько стал взбираться в гору, перебрался через хребет и попал в долину меж двух Каменных Поясов. Идет парень вдоль них, то тут, то там камушки отколупывает молотком своим – занорыши[3 - Занорыши – старинное название полости, пустоты, в которой из растворов растут кристаллы.] ищет. В пустоте их и растут самоцветы дивные. А то нападет на цельную жилу. Только все подворачивается огненно-красный вареник, кремневый дикарь да разноцветно-полосатый ногат, а то сверкнет слюдяным блеском златоискр[4 - Старинные названия минералов: вареник – аметист с красноватым оттенком, кремневый дикарь – горный хрусталь, ногат – оникс, златоискр – авантюрин.]. А заветного смарагда все нет.
Задул северный ветер, пригнал снежную бурю. Вмиг заволокло солнце, небо легло молодцу на плечи, а сугробы намело уже по самые колени. Василько упрямо шел вперед против ветра, да уже по пояс снегу. Приткнулся парень к выемке в камнях, чтобы укрыться от непогоды, да стал подмерзать и засыпать. Сквозь сон его тяжелый, вязкий видит он змейку зеленую, как нефрит-камень, с золотой короной да черными капельками-глазами. Змейка крутится вокруг него и снег утаптывает, уползает и снова возвращается, вроде зовет его за собой.
Поднялся через силу Василько да двинулся за змейкой в белой мгле. Чуть отстанет он, змейка сразу к нему и опять тянет с собой. Так и прополз Василько за ней, пока ветер не стих и солнце снова не закрасовалось на фирузовом[5 - Фирузовый от фируза – бирюза, слова персидского происхождения.] небосводе. Змейка юркнула между камнями и куда-то пропала.
Снег растаял и побежал ручьями. Василько напился воды, поел крошек, что нашел в мешке, остальное птичкам вытряхнул. Видит, ежевика висит на кустах. Целую горсть набрал и – в рот, дальше пошел. Впереди горы сгрудились, человеку только боком и можно пройти. Молодец наш неробкий, шагнул в теснину, да тут обрушился впереди и сзади камнепад. Оказался он в каменном мешке – не шевельнуть ни руками, ни ногами. Ночь подкралась. Думы горькие пошли, что не слушал свою Талинку, славу пошел искать, вместо того чтобы довольствоваться малым – жить душа в душу с ненаглядной, скопить денег да и выкупить ей грамоту вольную. Приползла змейка, покрутилась вокруг него и опять исчезла.
Засвистели мощные крылья, чье-то тулово закрыло звездное небо, жар пошел от дыхания, так что опалило парню волосы и брови. Опустился, ровно плетеная веревка, хвост прямо в руки ему. И диковинно говорит чудище, не по-христиански, но только понимает его Василько: «Держись крепче за хвост, да смотри, не выпускай».
Молодец ухватился за хвост, покрытый острой чешуей. Разом чудище взмыло в небо. Смотрит Василько, что несет его крылатый Змей. Внизу остались маленькие деревья да горы, наверху – звезды блещут и месяц переливается. Красота дивная! Видно сверху, как Каменные Пояса тянутся с юга на север, меж ними долина с серебристой рекой. Сколько летели, да и этой небесной дороге пришел конец. Приземлился Змей посреди гор. Василько то ли сознания лишился, то ли уснул. Только просыпается он уже в великой пещере – потолка не видно. Кругом небывалой глубины зеленое мерцание. Отовсюду растут, словно гроздья цветов, кристаллы самоцвета такой чистоты, что Василько видит себя как в зеркале и руку свою, если заведет ее за камень. Кристаллы большие, с рост человеческий, и маленькие, кучные, разные. Тихо. Ходил молодец как в райском саду, любовался и понял, что это и есть смарагд заветный. А еще думу думал, что такую красоту нельзя людям открывать, потому как все сломают, и не останется этого дивного зеленого света.
Тут Василько услышал и увидел, что отовсюду с легким шуршанием стали вползать в пещеру зеленые змеи с черными бусинами-глазами. Молодец услышал свое имя откуда-то сверху. На высоте огромный Змей покачивал головой с золотой короной, тот, что вытащил его из каменного колодца.
– Ты храбрый молодец, не испугался преград и нашел драгоценный камень. Я спас тебя, дочка моя младшенькая за тебя очень просила, приглянулся ты видно ей. Только к людям я тебя отпущу, если женишься на моей Синильге, – Змей качнулся в сторону своих дочерей-змеек.
Одна из них быстро глянула на парня, и Василько узнал ту самую змейку, что вывела его в снежную бурю, а потом в каменном завале навестила.
– Хороши твои дочери, только обвенчан я, – отвечает Змею.
– Если уйдешь своевольно, все забудешь – и невесту свою земную, и умение свое.
* * *
Потянулись для Василька дни – потерял им счет. Живет в Змеевых чертогах, камни изучает. Многие нашел, что рядышком, семейно сидят. Получается, что так вместе и родились в недрах земных из горячего минерального пара. Тут были и хрустали белые, фатисы вишневые и тунпасы желтые[6 - Фатисы вишневые и тунпасы желтые – старинные названия минералов аметиста и топаза.]. И все сверкает и переливается, глаз и сердце радует. Но краше всего смарагд. Василько запоминает, на слюдяных листочках пометки делает.
Невеста новая его, отцом Змеем назначенная, крутится рядом, то отведет его в новый закуток пещеры, что Василько безмолвен становится от красоты подземной, то приляжет у его ног, а головку положит к нему на колени, пока он работу делает.
Василько привык к ее ласке, не хочет обидеть, да не может про Талинку свою ежечасно не думать. «Не могу я жениться на тебе, Синильгушка», – говорит, а сам вздыхает, березки, деревеньку свою вспоминает.
Однажды Василько гулял один по извилистым ходам пещерным да и заблудился. Не слышно змеиного шелеста. Куда идти? И метки по стенкам ставить забыл. Вдруг слышит, вроде поет кто-то. Девичий нежный голосок. Не Талинки его… Не словами звучит, а мелодией, хрустальной и печальной.
Пошел на голос, завернул направо и видит, как сидит перед прозрачным смарагд-камнем, смотрится в него, как в зеркало, девица-красавица. Одета в одежды, украшенные сверкающими камнями, на голове корона золотая. Поет, косу плетет. Рядом зеленая лента лежит на земле. Увидела в отражении Василька, вскочила и подбежала к нему, взяла за руку, подвела к своему зеркалу, усадила. Видит парень, что не лента зеленая на земле лежит, а кожа змеиная чешуйчатая.
– Ты ли это, Синильга?
– Признал, – улыбается и гладит его по лицу и волосам. – Не удивляйся, Василько. Малым дитем осталась я сиротой. Родителя моего в руднике завалило, а матушка со мной пошла к родне своей, да в дороге с горя умерла. И быть мне съеденной волками, если бы Змей, названый батюшка мой, не пролетал в тот час над нами. Он забрал меня и вырастил со всей лаской, обучил колдовству.
– Скучаешь ли ты по людям? – молвил Василько.
– Я не скучаю, потому что не знаю жизни людской. Не скучала прежде… – помолчала. – Знаю, что ты тоскуешь по своей невесте и воле вольной. Помогу я тебе выбраться из чертогов батюшки моего названого. Вот тебе посох. Не смотри, что простой, он заговоренный. И дорогу покажет, и в бою честном будет тебе что меч. Только уговор – батюшку моего не убивай.
Прежде чем отпустить Василька, Синильга залатала все прорехи его рубахи, уложила ягод и рыбы вяленой в его мешок. Дождалась, когда Змей полетел свои владения осматривать, повела своего друга по подземным коридорам. Вышли они на божий свет далеко от покоев Змея. Хоть и светло было в пещерах от сияния самоцветного, а солнечный день оказался ярче. Зажмурился Василько, вдохнул полной грудью воздух вольный, заулыбался.
Синильга обняла на прощание Василько: «Помни про мой наказ, батюшку моего не трогай, а про меня не забывай».
Понесся Василько по долине к родной своей деревеньке, в руках посох заговоренный, за спиной мешок с инструментом и припасами от Синильги, на груди в кисете, ею вышитом, камушки самоцветные смарагда лежат.
Бежит как летит, ноги почти земли не касаются. Посох твердо правит его дорогой. Уже всю долину проскочил, добрался до перевала, что Каменные Пояса отделяет от быстрой реки. Перебрался через бурные водовороты в реке да скользкие глыбы, опираясь на посох свой крепкий. Вот уже и деревня его видна с высоты, и дом свой он различает.
Раздался высоко в небе свист. Видит Василько, как с неба спускается Змей. Снял свой мешок, оправил рубаху за пояс, посох приготовил. Ждет.
«Не послушался ты меня, Василько, теперь не ропщи!» – протрубил Змей и полетел низко прямо на молодца.
Едва успел пригнуться Василько, срезало бы чудище его головушку своими жестяными крыльями. Пока Змей разворачивался, парень успел посох перехватить и крепко на ноги свои опереться.
Снова полетел Змей низко да мощно, аж с деревьев листва облетела, а травы пригнулись. Тут уж Василько не растерялся, ударил посохом по брюху Змееву, да так, что крякнул он и долго разворачивался, рыком изрыгался. Из тулова Змеиного кровь капает. Капельки те змейками оборачиваются и врассыпную расползаются.
Василько видит, что посох и взаправду заговоренный, от удара его сила утраивается.
И в третий раз полетел Змей на парня. Василько вывернулся и уже сзади ударил по крылу жестяному да так сильно, что проткнул его насквозь. Змей завалился набок, молчит, крылом дергает, взлететь не может. Подошел Василько близко, Змей беззащитный и поверженный молчит.
«Нельзя мне тебя трогать, слово я дал Синильге, младшенькой твоей. Возвращайся в чертоги свои да сельчан моих не обижай», – опустил свой посох Василько, повернулся и стал спускаться в село.
Только Змей из последних сил своих прыгнул отчаянно и ударил лапой своей когтистой по голове Василько. Парень и упал ни жив ни мертв.
* * *
Талинка, пока ждала Василька своего, нашила приданого, осветлила избу, побелила печь, икону в углу почистила маслицем, отскребла ножом полы да стол, самовар надраила – блестит, все в нем отражается. Набрала цветов полевых, насушила, развесила по углам, как обереги от дурного глаза. Дух стоит свежий напитанных солнцем трав! А еще и работу работала. Да и от парней надо было отбиваться, что стали на нее заглядываться, как Василько ушел за смарагд-камнем.
В то утро, что бился Василько со Змеем, встала рано, все в окно смотрела, ждала чего-то. Тут уже и на прииск пора. Еду готовила она для рудокопов, убирала потом. С работы пришла и опять в окно смотрит. Томится сердце, сжалось. Не выдержала, взяла корзинку и пошла – уже темнеть стало – на гору. Сама не знала почему. В такую темень уже ни грибов, ни ягод не набрать.
Тут и нашла Талинка своего Василька в беспамятстве. Сбегала за мужичками, те перенесли жениха ее в дом, уложили.
* * *
Уже и осень облетела вся листьями, и зима скрипит морозными шагами под валенками, а Василько все в себя не придет – потерял память и умение свое. Сидит безучастный, даже в окно не смотрит. Поставит Талинка перед ним тарелку с кашей, скажет есть, парень и поест. А все равно что не ел. Иссох. Взор у него стал глубокий, только не вовне, а в себя.
Сколько ночей не спала Талинка – наутро развешивала мокрую от бессловесных глухих рыданий подушку, сколько не говорила с женихом… Василько все молчит.
* * *
Снова весна пришла. Талинка усадила с утра Василька перед избой на солнышко и побежала на прииск. Тут змейка подползла к Васильку, забралась к нему на колени, а потом и по груди его, обвила голову парня, как венком, посидела так и уползла.
Приходит Талинка домой, а у Василька ясный взгляд, прежний! И уже взялся чинить покосившуюся дверь. Говорит, говорит и смеется! Спросил про кисет. Талинка, как нашла беспамятного Василька, не глядя сунула кисет его в сундук. Тут достала и отдала жениху своему.
Василько высыпал на ладонь камушки смарагда, вся изба осветилась зеленым мерцанием.
– Боюсь людям показать, – говорит он Талинке. – Уйдет под ломом и киркой вся эта красота. Сами будем любоваться-радоваться.
Вскоре сыграли свадьбу Талинки и Василька. Гуляли всей деревней целый день. Накрыли столы под ясным небом, гусей нажарили, пирогов напекли, квасу, меду нанесли. Мужики да бабы, ребятишки – все радовались за молодых.
Посреди свадьбы приползла незаметно змейка, забралась на березу над столом и оттуда смотрела на жениха.
Поднял Василько голову и встретился со змейкой глазами, опустил, запечалился. И уже больше не смеялся и не пел. А на громкое «горько» лишь коснулся губами невесты своей.
Наутро, когда все разошлись по домам, а Василько вышел за околицу, подползла к нему змейка: «Будь счастливым и удачливым, любимый мой, а про меня забудь. Теперь я никогда не смогу девичий облик принять. Такую цену заплатила я батюшке, чтобы память тебе вернуть».
Свернулась в последний раз у него на ладони клубочком, а потом сползла и исчезла в траве.
* * *
Миновало уж лет десять с той поры. Василько в гору пошел, все самоцветные жилы новые находил. Давно купил он жене своей вольную. Детей народила Талинка, расцвела, живет за Васильком – поет.
Только когда жена засыпает, Василько выходит на крыльцо и смотрит на Дальние Горы, Синильгу свою ждет.
Вера Наумова.
ПОСЛЕДНЯЯ В РОДУ
Марьюшка Сизова стояла на берегу реки Поленовки. Солнце почти скрылось за вершинами деревьев, а луна еще не взошла. Уходить не хотелось. Век стояла бы, речку слушала. Скорее девице не хотелось домой. Батюшка еще не вернулся из поездки на дальний прииск, а дома Марьюшку ждала только мачеха Авдотья Федоровна да Аглая, злокозненная сводная сестра. Марьюшка вздохнула, взяла корзину с постиранным в реке бельем и направилась к дому. По пути Даниловну, слывшую в поселке ведуньей, успела навестить: не надо ли чего одинокой старухе?
– Что ж ты затемно? – накинулась на нее мачеха.
– Да что мне сделается, маменька? – попыталась возразить Марьюшка.
– Лихие люди по лесам шастают, старателей обирают. Аль не слыхала? Да брось белье, к ужину поспеть надоть.
Марьюшка накинула передник и стала накрывать на стол. Аглая, сидя в углу с куделей, следила за ней взглядом из-под белесоватых, но длинных ресниц. Всем взяла Марьюшка: телом ладная, глаза синие, как дальнее озеро, голос звонкий, словно ручей весенний.
– Отец вернулся? – спросила Марьюшка.
– Задерживается, – ответила Аглая и отвернулась к окну.
* * *
В горнице пахло свежезаваренным чаем и овчиной, деревом и дымом от трубки, которую недавно курил урядник Иннокентий Васильев.
– Поселок у нас маленький, все друг друга знают, – произнес Васильев, наливая чай приехавшему из Екатеринбурга исправнику Андрею Марфину.
– Так неужто никто ничего не видел? – исправник взял кружку и обернулся к хозяину прииска Михайле Барышеву. – Кто знал, что Сизов на прииск с деньгами поедет?
– Только я, – кивнул Барышев.
– Он часто ездил с такими суммами? – спросил исправник.
– Первый раз, – ответил Барышев. – Обычно я возил деньги рабочим. А тут…
– Мог сбежать с вашими деньгами? – вмешался в разговор Васильев.
– У него семья в Поленовске. Жена и две дочери.
– Уверены в его честности? – не унимался урядник.
– Как в себе. Более пятнадцати лет безупречной службы.
