– А то придёт какой-нибудь отморозок и перестреляет всех наших бабушек и дедушек, которые не успеют убежать, – поддержал Владимир.
– Пока не дадим, – ответил полковник.
На улице было уже совсем темно. Приближалась ночь. По опустевшему Проспекту Карла Маркса, который теперь называется Охотным Рядом, временами проносился ярко освещённый автобус. Народ на баррикаде занимался беседами, поеданием продуктов и слушанием переносного радиоприёмника. Много и противоречиво сообщалось о противостоянии в Останкино, но про Ельцина ничего не было слышно. Зато два раза прошло сообщение, что какая-то воинская лётная часть движется на Москву для поддержки Верховного Совета. Непонятно только было, на чём они движутся: на своих самолётах с бомбами, на автомобилях или просто на пригородных электричках.
– Очень политически активны нынче лётчики, – сообщил Владимир. Тут я увидел, что полковник, который временами куда-то пропадал, снова стоит около нас и беседует с человеком небольшого роста, покрытым сверху большой шарообразной копной волос. Это был Алексей Бенедиктов, который в те времена часто появлялся на телевизионных экранах. На мой вопрос про обстановку в Москве он ответил, что стреляют около здания СЭВ и хазбулатовцы пытаются захватить телецентр в Останкино. Вскоре он ушёл. Стрельба усилилась. Пока полковник тоже не ушёл, я снова стал просить у него оружие, хотя бы для защиты бабушек. Он сопротивлялся. Но в конце концов мы договорились, что я и Владимир сейчас пойдём в сторону здания СЭВ на разведку, а после этого решим вопрос об оружии.
Проспект Карла Маркса выглядел несколько странно. Затемнённые окна, отсутствие машин и людей резко диссонировало с привычным обликом здешних мест. Я как-то гулял по центру ночного Ленинграда и город показался мне красивее, чем днём. У меня даже сложилось впечатление, что присутствие днём людей и машин портило его величественную красоту. Москва, наоборот, без людского наполнения ночью смотрелась мрачновато. Впрочем, один раз нам повстречался парень с забинтованной головой и перекинутым через плечо автоматом.
– Спеши видеть Москву, по которой спокойно шастают гражданские с автоматами, но нет ни одного милиционера, – сказал Владимир.
Когда мы подходили к кинотеатру «Художественный» было уже около пяти утра и светало. Вдруг где-то совсем рядом взревели сразу несколько мощных дизельных моторов и прямо перед нами на Воздвиженку с последующим поворотом в сторону Нового Арбата стала выезжать колонна танков и бронемашин. При повороте одной из бронемашин я крикнул сидевшему сверху солдату: «Вы за кого?»
– За Ельцина, – ответил солдат и умчался на своей броне.
Мы насчитали довольно много бронетехники.
– Пожалуй, тут всё ясно, – сказал я, – Ельцин победил и нам надо спешить этой вестью успокоить наших бабушек.
– Ты, что! – возмутился Владимир. – Имеем шанс присутствовать при событиях мирового значения и не воспользоваться? Ты забыл, что девяносто первый год мы с тобой тоже пропустили, а жизнь такая короткая, что может ничего более интересного в ней и не будет.
В августе девяносто первого года мы с семьями отдыхали в Одессе в пансионате «Маяк». Путч в Москве, отдыхавшие с нами украинцы, восприняли к нашему удивлению совсем не так, как мы. До путча приятные в общении, казалось, очень похожие на нас люди вдруг стали говорить, что в Москве давно надо было навести порядок, что их эти события не касаются и россиянам пора научиться жить за свой счёт и отвыкнуть кормиться за счёт украинского соседа. Так совпало, что наши путёвки кончались двадцать первого августа, и двадцать второго во второй половине дня поезд привёз нас в Москву на Киевский вокзал, но всё уже было кончено.
Честно говоря, я понимал, что, если сам в перестрелке не участвуешь, то не стоит быть там, где стреляют, но дурацкое любопытство и что-то мальчишеское в душе сыграло, и мы пошли. После того, как последние бронемашины колонны ушли в сторону Садового Кольца, мы двинулись по левому тротуару Нового Арбата . Канонада становилась громче, но где идёт бой, было не понятно. Мы перешли пустынное Садовое Кольцо и тут же оказались в некоем театре абсурда. На левой стороне Нового Арбата наблюдалась типичная для раннего московского утра картина: по своим делам спешил одетый в спецовку мужчина с метлой, старичок прогуливал мопса, молодые парень и девушка, судя по всему ещё не закончившие в понедельник своё воскресное свидание, в промежутках между поцелуями что то обсуждали, глядя в направлении здания Института Курортологии, расположенного тогда на другой стороне проспекта. Я тоже внимательно посмотрел на это здание и увидел, что около бетонной стенки, подпиравшей холм, на котором оно было расположено, остановилось несколько недавно нас обогнавших бронемашин, из которых пригибаясь выскакивали солдаты. Часть из них, прижавшись к бетонной стенке, сразу начинали стрелять из автоматов в направлении расположенного на той же стороне проспекта здания СЭВ. Около входа в это здание несколько гражданских лиц палили по солдатам.
Когда мы поравнялись со старичком, он, не глядя на нас, сказал: «Я войну в пехоте прошёл, но даже в страшном сне не мог себе представить, что доживу до такого безобразия в центре Москвы. Собака, вон, с перепугу покакать не может». Мы пошли дальше и около моста через Москву Реку увидели бензовоз, за которым около пятнадцати человек прикрывались от выстрелов со стороны Белого Дома. Судя по тому, что у этих людей было полно всякой телевизионной техники и микрофонов, но не видно было оружия, они были в основном журналистами и операторами телевизионных компаний. Вездесущий Бенедиктов был уже среди них. Какой-то мужчина посоветовал нам не болтаться на открытом пространстве потому, что шальные пули от Белого Дома сюда иногда залетают и уже в кого-то попали. Молодой парень с перевязанной головой перебежал Новый Арбат и оказался вместе с нами за бензовозом. Он ещё не успел отдышаться, как его окружили журналисты и стали задавать вопросы. Я прислушался к его ответам.
– Там… молодые ребята погибают… по нам стреляют, – отрывочно говорил парень.
– А ты чего сюда от своих перебежал? – услышал я вопрос Владимира.
–– Ты перебежчик, или просто дезертир?
Парень перестал говорить и куда-то исчез.
– Ты чего на него попёр? – удивился я. – Человек из под обстрела, жить хочет.
– Захотел внести ясность, на чьей он теперь стороне, – ответил Владимир.
Вскоре мне удалось убедить Владимира вернуться к баррикаде. Здесь народ готовился расходиться, поскольку уже все и без нас знали о победе Ельцына, а в ближайшее время должно было открыться метро. Парнишка, который привёл нас на баррикаду, переписывал фамилии «баррикадников», чтобы выдать всем работающим справки, объясняющих их отсутствие в понедельник на работе участием в «мероприятиях по обеспечению правопорядка в г.Москве».
Впоследствии мы с Владимиром неоднократно обсуждали эти события. У меня до сих пор есть сомнения в том, что надо было размещать на баррикаде безоружных людей. Владимир же считает, что именно простые безоружные москвичи должны были дать понять путчистам на чьей стороне народ. Справку о моём участии, или точнее сказать, о присутствии рядом с происходившими событиями, я храню до сих пор.
МАМА
Историчка вежливо постучала и, услышав произнесённое в кабинете «входите», потянула на себя дверную ручку. Дверь открылась и в директорском кабинете кроме Валентины Фёдоровны я увидел человека, которого никак не ожидал и не хотел бы увидеть в этом месте и в это время. За столом вместе с директором сидела моя мама, которая уже собиралась уходить.
Мама в городе Бабушкин, где мы тогда жили с ней вдвоём, была довольно известным человеком. . Половину дня она принимала больных в поликлинике, а в другую половину бегала по вызовам. Это позволяло ей забегать в середине дня домой и готовить обед, который всегда ждал меня после школы в коммунальной кухне около керогаза на нашем кухонном столе.
Город был основан на базе железнодорожной станции Лосиноостровская, около которой строились первые государственные кирпичные дома. Большинство бабушкинских жителей любили свой город, и когда его соединили с Москвой, многие недовольно ворчали: «И зачем это к нам Москву приткнули? Понаедут теперь». Как впоследствии оказалось, ворчуны были правы – понаехали.
Мамины пациенты жили на городской окраине, куда новостройки конца пятидесятых годов ещё не пришли, и где в основном стояли частные деревянные дома, окружённые иногда довольно большими приусадебными участками. До войны этот район считался привилегированным дачным посёлком. Здесь на улицах не было общественного транспорта. Передвигаться врачу приходилось много и всё на «своих двоих», что зимой подчас осложнялось неубранными с грунтовых дорог и тротуаров сугробами.
Вот и в этот злосчастный день мама приготовила обед и бежала в поликлинику. Она услышала по радио, что завтра ожидается обильный снегопад, и решила по дороге проверить свою пациентку, к которой собиралась завтра, но завтра, возможно, пришлось бы к дому пациентки добираться по сугробам. Этой пациенткой была наш директор Валентина Фёдоровна, которую недавно выписали с больничного. По роковому для меня стечению обстоятельств школа у мамы в том её маршруте оказалась по дороге в поликлинику.
Несмотря на пенсионный возраст, и, как говорила мама, серьёзные атеросклеротические изменения, память у Валентины Фёдоровны была феноменальной. Выражаясь современным языком, можно сказать, что на её устройстве хранения информации записывались данные практически на всех учеников школы. Мою фамилию она вспомнила сразу, как только увидела нас троих в дверном проёме.
– Входите Ирина Георгиевна. Если разбираться, то тут как раз мама Гаранина присутствует.
Историчка подробно рассказала о нашем «возмутительном» поведении на её уроках. Кроме истории с расстрелом царской семьи она вспомнила, что мы с Вовкой считали возможным ввести многопартийную систему правления в СССР и возражали против присвоения звания Героя Советского Союза Насеру и Кастро.
– Каково мне всё это слышать? Но, главное, их слушает класс, и кое-кто тоже начинает задавать подобные вопросы. Мы, я имею в виду партию и народ, конечно, осудили ошибки времён культа личности, но наше терпение не может быть бесконечным. Я считаю, что ими должна заняться комсомольская организация, и если они не раскаются, то ставить вопрос об исключению из комсомола.
Для мамы моё появление в кабинете директора тоже было, мягко говоря, неожиданным. Она в моей школе не была уже года два. Учился я неплохо, в нехорошие истории до сих пор не попадал, а информацию с родительских собраний, на которых про меня не говорили, она получала от Таисии Петровны, вовкиной матери. Нельзя сказать, что мама не занималась моим воспитанием. Просто она считала, что поскольку ни в школе, ни во дворе на меня не жалуются, а хорошие книжки, которые она приносила домой, я читаю, то с моим воспитанием всё в порядке и она может спокойно заниматься своей любимой работой, которая обеспечивала нам двоим нормальное по тем временам существование.
Мои родители развелись, когда мне было десять лет. Отца после войны направили служить военврачом в госпитале в Германии, а семью взять с собой не разрешили. Но в госпитале работало много симпатичных медсестёр. В итоге отец завёл другую семью, но счастлив там не был. Несмотря на то, что мама и после сорока выглядела неплохо, снова замуж она так и не вышла, хотя и могла не раз. По мнению её подруги, Анны Тимофеевны, мама слишком по медицински оценивала потенциальных кандидатов в мужья: у одного давление, у другого аритмия, у третьего гастрит.
– Подумаешь, он много курит и из-за гастрита его часто поносит, – возмущалась однажды при мне Анна Тимофеевна, – зато какой представительный мужчина.
Незадолго перед смертью мама призналась мне, что своих поклонников она сравнивала с моим отцом, но никто из них с ним сравниться не смог.
Слушая в кабинете директора Историчку, мама не сразу поняла, в чём моя вина, но одно для неё быстро стало очевидным – на единственного оставшегося у неё близкого человека всерьёз нападают.
– Вообще то я тоже против убийства детей и, честно говоря, не знаю за что Насеру дали Героя Советского Союза. На фронте, чтобы получить такое звание, надо было здорово рискнуть жизнью за нашу страну, – осторожно попробовала она охладить пыл Ирины Георгиевны. Поскольку мама была на фронте и закончила войну капитаном медслужбы, она имела все основания так сказать.
Но когда Историчка назвала меня и Вовку диссидентами, мама возмутилась. Дело в том, что политика маму не интересовала. Главное, чтоб не было войны. Тогда тех, кто возражал против политики партии и правительства в лучшем случае называли отщепенцами, а далее в зависимости от культурного уровня и близости или желания близости обличителя к власти мог употребляться целый список более крутых определений, среди которых слово «диссидент» отсутствовало. Но оно постоянно присутствовало в программах различных западных «голосов», которые мама не слушала, а Историчка, судя по озвучиванию этого слова, слушала. Мама решила, что её чадо несправедливо обозвали, но всё-таки, сдерживая праведный гнев, спросила: «Что такое «диссидент» и откуда вы это слово знаете?».
Мама потом так и не смогла объяснить, почему она спросила: «…откуда вы это слово знаете».
– На собрании в райкоме партии, – неожиданно вступила в разговор Валентина Фёдоровна, – нам сказали, что в западных радиоголосах так называют людей, выступающих против советской власти.
Директриса повернулась к Историчке: «А в самом деле вы, Ирина Георгиевна, откуда знаете это слово?»
– Я? Я не помню, где то услышала, – тихим голосом, почти шепотом, ответила Историчка.
– У вас сейчас следующий урок, – строго сказала ей Валентина Фёдоровна, – а потом зайдите ко мне – поговорим.
Ирина Георгиевна слегка приоткрыла дверь и как-то боком выскользнула из кабинета через образовавшуюся щель.
Валентина Фёдоровна нашла тогда достаточно веских аргументов, чтобы показать нам какие мы с Вовкой идиоты и как мы должны себя вести в школе, чтобы не испортить свои судьбы на старте.
– Сейчас не будем вас выгонять из комсомола только из уважения к вашим родителям, но в случае повтора такого поведения не обессудьте, – сказала нам директриса и отпустила на следующий урок.
– Повезло нам, что твоя мать её лечит, – заявил Вовка, когда мы вышли из кабинета.
– А в целом она права, – сказал я, – потому, что в нашей стране надо уметь иногда помалкивать, если хочешь чего-то добиться.
Как оказалось впоследствии, сам я, к сожалению, далеко не всегда придерживался этой мудрой стратегии.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Сейчас с Владимиром мы общаемся в основном по скайпу. Регулярно это происходит по дням рождения, девятого мая и на Новый Год. Бывает и просто так – контрольный звонок. Основных тем для общения всего две. Первая – это, конечно, плохое воспитание внуков, которые в свободное от учёбы время вместо чтения хороших книг и занятий спортом торчат со своими гаджетами. Вторая – это здоровье. Здесь тоже есть общее. Например, аденома простаты и плохие суставы присутствуют у обоих. Но в отличии от меня у Владимира других проблем со здоровьем нет. Для прогулок со всем своим семейством он купил яхту, но, главное, купил двухместный самолёт, на котором со своим старшим сыном летает по выходным.
Правда, на днях во время очередного разговора с ним я усомнился, что у него только две проблемы со здоровьем. Сначала он сказал, что Америка – это очень хорошо построенная страна, но он и, даже, его старший сын своими здесь себя до сих пор не чувствуют. И, вдруг, без перехода сообщил, что узнав про уровень цен на региональных авиаперевозках на российских северах и на Дальнем Востоке, он со старшим сыном подумывают о создании там небольшой авиакомпании. Российская налоговая система их устраивает, и уже готов черновик бизнес-плана. Услышав это, я сказал ему, что такая тяга к явному недострою с высоты «хорошо построенного» вызывает подозренье о нездоровье в его почти семидесятилетней голове. Но Владимир проигнорировал моё справедливое замечание и добавил, что уже попробовал на Аляске подходящую авиатехнику и в случае необходимости в конструкторском бюро, где он ещё работает, можно будет эту технику подогнать под российские условия эксплуатации. Впрочем, спорить с ним я не стал. Я подумал, что не стоит отговаривать Бекетовых летать в России, раз они этого хотят.
ГРИШАНИН ДОМ
Повесть
Все приведённые в предлагаемой ниже истории персонажи и события вымышлены и поэтому их возможное сходство с реальными людьми и реальными событиями имеет случайный характер.
НИЧЕГО БОЛЕЕ СЕРЬЁЗНОГО НЕ БЫЛО
Это помещение Европейского Центра Ядерных Исследований (ЦЕРН) часто использовалось для различных совещаний, на которых обсуждались как текущие вопросы, так и программы предстоящих экспериментов. Холодов неоднократно здесь бывал. Сегодня из российской группы учёных пригласили только его. Народу было немного, человек двадцать. Все мужчины. Большинство западных коллег с весьма озабоченными лицами шушукались друг с другом. Судя по всему, некоторые из них уже были «в теме».
Напряжённость в зале усилилась после того, как директор центра Жак Буфалье подошёл к маленькой трибуне и сообщил, что все приглашённые к настоящему моменту находятся в зале и поэтому перед обсуждением возникшей проблемы пора перейти к мерам обеспечения конфиденциальности.
– Для начала, – сказал Буфалье, – я предупреждаю всех здесь присутствующих о необходимости строгого сохранения в тайне информации, которую нам предстоит обсудить. В связи с этим хочу добавить, что все, кто останется сейчас в зале, примерно на неделю будут существенно ограничены в своих контактах с лицами, находящимися в настоящий момент вне зала. Эти контакты будут возможны только по разрешению, полученному от меня или уполномоченного мною лица. Тех коллег, которые не уверены в своей способности работать в таком режиме, попрошу уйти.
– Месье Буфалье, – послышался голос из дальнего угла зала, – вы нас уже не только заинтриговали, но и запугали. Неужели всё так серьёзно?
– Мистер Дженкинс, уверяю вас, что в вашей жизни ничего более серьёзного не было и не будет.
Американский физик Роберт Дженкинс был одним из немногих близких к Буфалье учёных, работающих в ЦЕРНе. Поэтому одна только продемонстрированная Дженкинсом неосведомлённость о сути предстоящего обсуждения ещё более насторожила собравшихся.
Выждав ровно минуту, Буфалье оглядел зал. Никто даже не собирался уходить. Шушуканья затихали. Установилась напряжённая тишина.
– Господа, я рад, что никто из вас не покинул этот зал и тем самым мы все здесь присутствующие выразили готовность разделить труд и ответственность в решении возникшей проблемы. Для начала попрошу всех выключить аппаратуру, имеющую средства связи, и сложить её в стоящие у ваших кресел корзины. На лежащих в корзинах листах бумаги надо написать ваши фамилии и номера телефонов или адреса в Интернете, по которым мы сообщим вашим близким информацию о вашем новом положении. На этом же листке можно оставить текст сообщения, которое вы хотели бы передать вашим близким. Предупреждаю, этот текст обязательно подвергнется цензуре. Через четыре минуты я продолжу.
Буфалье отошёл от трибуны и присел около стоявшего рядом стола, с которого взял стакан и бутылку минеральной воды.
Собравшиеся в зале снова засуетились. Из сумок и карманов различные ультрасовременные изделия информационных[ технологий стали перекладываться в пластмассовые корзины. Кто-то просил одолжить авторучку, комментируя это тем, что уже несколько лет пользуется только клавишами, «мышками» или сенсорами.
Экспериментальные исследования на адронном коллайдере по предложенной Холодовым теме, которые начались сегодня утром, на предварительных обсуждениях ни у кого не вызвали замечаний по безопасности. Даже Дженкинс, который в частном разговоре с Холодовым сказал, что такую мелочь возможно и не стоило тащить на коллайдер, голосовал «за». В конце того разговора он бросил странную фразу, которая тогда несколько удивила Холодова, а сейчас выглядела ужасающе пророческой. Уже сообщив, что очень спешит на встречу с «одной невообразимо сексуальной сотрудницей архива ЦЕРНА» он улыбнулся и сказал: «Впрочем, наш мир, как плохой хрусталь, такой хрупкий, что даже мелочь может разбить его вдребезги.»
Сначала казалось, что ошиблась измерительная система. Только после нескольких проверок выяснилось, что действительно стартовал процесс, похожий на образование «чёрной дыры», но пока на микроуровне. Даже после выявления этого потрясшего всех участвовавших в эксперименте факта, ещё пару часов назад казалось, что к концу текущего дня проблема будет решена. До прихода на совещание Холодов сообщил жене, что сегодня на несколько часов задержится на работе. О возможности недельной задержки он с ней не говорил. Теперь, понимая, что представился, вероятно, последний в жизни случай для передачи весточки Светлане, Холодов пытался составить для неё и сына короткое, но ёмкое сообщение.
Прошло ещё четыре минуты. Буфалье снова стоял за трибуной.
– Джентльмены, – начал он на английском, – как вы все знаете, сегодня мы попытались осуществить один из наших плановых экспериментов на адронном коллайдере. Этот эксперимент мы были вынуждены прекратить едва начав. Официальная причина – неисправность в электрике одного из разгонных устройств, и об этом уже сообщают мировые СМИ. Истинная причина остановки эксперимента в другом.
Голос у говорившего неожиданно захрипел и он снова взялся за предусмотрительно захваченные со стола стакан и бутылку с минеральной водой. Холодову даже показалось, что в стерильной тишине зала стал слышен дребезжащий звук от соприкосновения стеклянного стакана с бутылкой.
– Ввиду пока не установленной причины, но скорее всего из-за сбоя в программном обеспечении системы управления, скорость разгона частиц значительно превысила плановое значение и довольно быстро дошла до предельно возможной для нашего коллайдера величины. Защитная система остановила разгон с опозданием. Частицы успели столкнуться. После остановки коллайдера мы стали анализировать последствия случившегося и обнаружили, что получили антиматерию, которая стала вступать в процесс аннигиляции с окружающим нас веществом. После вызванного аннигиляцией первого микровзрыва снова образовалась антиматерия, которая вновь вступила в аннигиляцию и дальше процесс зациклился. При этом в каждом новом цикле участвует большее количество антиматерии, чем в предыдущем. До сих пор многие полагали, что количество антиматерии имеет тенденцию к сокращению по сравнению с количеством обычной материи. Создаётся впечатление, что сегодня мы запустили обратный процесс Практически искусственно в лабораторных условиях дан старт процессу автогенерации антиматерии, в ходе которого окружающий нас мир перерабатывается в антимир при постоянно возрастающей силе взрывов. Возможно, что это начало процесса образования «чёрной дыры». Положительны здесь лишь два фактора: мощность взрывов пока ничтожна и процесс почему-то изрядно растянут во времени. В итоге мы можем воспользоваться этой растяжкой, чтобы спасти…
Буфалье на мгновение замолчал, вытер выступивший на лбу пот и продолжил, – спасти, я не преувеличиваю, наш мир.
ПРОШЛОЕ АНТОНИНЫ
Антонина Сенникова, в девичестве Гвоздева, не была красавицей. Точнее, она никогда не была красавицей. А если ещё точнее, то она, по мнению подруг, даже в молодые годы была почти уродиной. Впрочем, некоторых из подружек это обстоятельство вполне устраивало, поскольку рядом с ней в разных компаниях, например, на деревенских танцах даже очень неказистые девушки смотрелись вполне прилично.
То, что квадратные голова и туловище, соединённое с короткими ногами, не являются общепринятыми эталонами красоты, Антонина поняла ещё в двенадцать лет и тогда же выплакала все положенные по этому поводу девичьи слёзы. С тех пор со слезами было покончено навсегда. Пробиваться в жизни решено было своим трудом и умом.
В школу Антонина всегда ходила как на праздник потому, что там её за трудолюбие и хорошие оценки уважали одноклассники и учителя. Соседи даже говорили, что «Тонька растёт ни в мать ни в отца, а в заезжего, толкового молодца». Но оставаться после школы жить в деревне она не хотела. В родительском доме часты были гости с вином и водкой. Застолья нередко кончались ссорами, от которых в маленьком, неустроенном доме скрыться было негде, и поэтому запах алкоголя Антонина не любила с детства. Устроить свою семейную жизнь даже в их большой деревне, она считала невозможным, поскольку на неё здесь и по пьянке не обращали внимания, а редкие не уехавшие в города малопьющие молодые люди для неё были вовсе недосягаемы.
После окончания школы Антонина решила стать бухгалтером и поехала в Москву поступать в Финансовую Академию на бесплатное отделение. В тот момент это было единственное известное Антонине учебное заведение, готовившее бухгалтеров. Несмотря на школьные успехи, все экзамены она сдавала только на тройки. Когда Антонина забирала свои документы из приёмной комиссии, то интеллигентная пожилая дама сказала, что готовиться надо было с московскими репетиторами, а не полагаться на знания от деревенских учителей. Дама дала телефоны репетиторов по разным предметам и назвала примерную стоимость их услуг.
– Когда будешь звонить, скажи, что от Регины Васильевны, – добавила дама.
Антонина поблагодарила Регину Васильевну за сочувствие и поняла, что, если снова будет пытаться поступить в институт в следующем году, то для оплаты репетиторов надо много заработать.
По окончании приёмных экзаменов пришлось покинуть бесплатное место в студенческом общежитии и поселиться в гостинице. При вселении Антонина быстро подсчитала, что после оплаты двух суток проживания в этой сравнительно дешёвой по московским меркам гостинице деньги останутся только на обратный проезд до дома, на телефонные звонки работодателям и на поездки по городу. Приобретение одной бутылки молока и батона хлеба становилось возможным только при экономии на московском транспорте или телефоне.
Два дня Антонина звонила и ездила к разным работодателям. Заманчивых предложений трудоустройства, сулящих пачки денег людям даже без специального образования, в Москве в то время было много. Но каждый раз оказывалось, что сначала надо что-то заплатить, что-то купить, кого-то ещё привлечь к этой работе, а уж потом приступить непосредственно к самой работе, о которой во время предварительных собеседований практически ничего не сообщалось. Поскольку деньги на возвращение домой решено было не тратить на другие цели, то о предварительных оплатах для трудоустройства можно было не беспокоиться.
Упорный поиск работы всё-таки дал результат. Удача улыбнулась как раз, когда вечером второго дня, выписавшись из гостиницы, с маленьким рюкзаком за плечами она от Сельскохозяйственной улицы шла к Ярославскому вокзалу, чтобы сесть на поезд. По дороге старалась не смотреть туда, где продавалось съестное. На полпути её застал летний ливень. Ближайшее подходящее для укрытия место оказалось под козырьком сторожевой будки у входа на стройплощадку строящегося жилого дома. Здесь уже пережидал дождь толстый седой мужчина. Антонина, как только забежала под козырёк, так сразу и спросила его о наличии вакансий на стройке. Мужчина оказался прорабом, по имени Кирилл Александрович. Он сказал, что на стройке есть несколько вакансий и согласился принять Антонину разнорабочим. Надо сказать, что голос у Антонины был довольно низкого для девушки тембра, поэтому поначалу прораб подумал, что перед ним крепкий парнишка в спортивной куртке, брюках и кроссовках. Распознав, что перед ним не Антон, а Антонина, махнул рукой и сказал: «Ладно, чёрт с тобой, раз договорились, то приходи завтра. Будешь маляром или учётчицей».
С тех пор прошло почти двадцать лет. За это время Антонина была и маляром, и учётчицей, и поварихой, и, наконец, окончив платные курсы, стала бухгалтером. Поступать в институт было всё как-то не с руки: сначала матери, при совсем спившемся отце, надо было помогать вырастить младших брата и сестру, а потом не захотелось бросать работу, кроме которой ничего интересного в жизни и не было. Впрочем, она регулярно занималась самообразованием: читала книги по строительству, бухгалтерии, бизнесу, освоила работу на компьютере.
Жить приходилось и в строительных вагончиках и в разных общежитиях. Потом, когда стала хорошо зарабатывать, начала снимать комнаты поближе к своей очередной стройке. Антонина за эти годы так и не привыкла к длительным поездкам на заполненном людьми московском общественном транспорте. Особенно тяжело было в метро, где в часы пик летом к толпам людей прибавлялась ещё и духота. Если новая стройка оказывалась далеко, то и Антонина меняла своё место жительства. В последние годы такая жилищная ситуация тяготила всё больше.
На работе Антонину ценили. Она привыкла подавлять в себе мысли о женихах, о семейной жизни. Во многом благодаря этому её голова была свободна для освоения необходимых на стройке знаний и выполнения производственных задач. Выполняла она эти задачи вполне успешно. Привыкшая к деревенскому труду, Антонина могла иногда и на стройке участвовать в тяжёлых работах наравне с мужчинами.
