безумно ходит кругами,
Но счастье – когда
посреди войны-мира
Солнцем клеймёна щека!
Но счастье, когда посреди войны-мира,
на площади гневной в окурках,
Как в родинках, – на белолицей, пьяной,
сковородной площади той
Солнце одно
пронзит насквозь
и нафталинные шкурки
На выгнутых внутрь
плечах старухи,
звавшейся – Красотой,
И шерсть-завитки горластых собак —
шавок, жучек, полканов,
Что ветром носимы,
перекати-полем, все мимо,
в ногах у костров-людей,
И белые, красные камни Кремлей,
церквей: царят над веками,
И тянут к веселому Солнцу сосцы
святых, золотых грудей.
Сошествие во Ад
Настанет день – снега пронзят стопу.
По хрусту выбитых ступеней,
Неся суму на рыбием горбу,
Я в Ад спущусь, кухарка поколений.
У всех царей и смердов на глазах
Сойду во тьму болотную и жижу.
Есмь грешна, потону в людских слезах.
Сквозь их алмаз – навоза не увижу.
И будет тяжко падать медный снег
На лёд, расчерчен циркулем метели.
Ко мне сойдёт не Бог, не человек,
А я лежу в пелёнках, в колыбели —
На Ада дне,
где чад, и дым, и смрад,
Где корчусь в кружевных тряпицах в крике! —
Я в Ад сошла! Я не вернусь назад!
Не убоюсь я ни холопа, ни владыки!
Вот лоб мой освещает, как свеча,
Сноп самоцветов на груди скелета,
Мех волчьей шубы с царского плеча,
Всю в мыле петлю, дуло пистолета —
И смехом искажённое лицо,
В слезах, в дождях, всё мокрое, слепое, —
Моё лицо, тугое, как кольцо,
Объемлющее Время ледяное.
А я целую всё, что мне мне под рот
Кладётся, тычется в ладони и колени —
Коврижку сохлую, игрушку-самолёт,
Бумагу ломкую церковных песнопений,
Для штопки пяток деревянный гриб,
Барометр, он грозит Великой Сушью,
Дитячий крик или старуший всхлип,
Парилку: точно Ад, там дымно, душно,
Пихтовый веник там гуляет по спине,
Там гаснет лампы золотая шишка, —
Целую всё,
а всё горит в огне,
Сгорает вмиг, невидно и неслышно,
А я целую, Ад, огонь слепой,
Всё, что любила до конца, до края…
Ад, мучь не мучь, я остаюсь собой,
Ведь я качалась в колыбели Рая!
Да, там, где мне берет вязала мать!
Где я гусей гоняла по деревне!
Где восставала яростная рать
Святых узоров из пещеры древней!
Мой дивный Рай! Я там не умерла,
Ни в корчах дифтерита, ни в подвале.
Летела рюмкою с закраины стола —
И в брызги, вдрызг! И снова наливали!
Ты, Ад, нишкни! Меня не испугать.
Ни голодом, ни ложью, ни войною.
Я и одна – отверженная рать,
И знамя красное, и небо ледяное.
Да, знамя алое, всё в золотых кистях,
В Раю несла его, вцепляясь в древко,
Перед народом, презиравшим страх,
Нахальная, отчаянная девка!
Безумица, да, оторви и брось!
Сама я шила красный бархат рытый!
Молчи, мой Ад. Замри. Не надо слёз.
Жизнь – настежь. Да и смерть – открыта.
…и только на коленях достоять.
Всё вытерпеть.
…вот колоколец донки.
Ты, сатана, ты смех отца не смей отнять,
Рыбалки радость, радугу ребёнка,
И тёплый дождь, и рыб ночной парад…
Звон, тишина, и чешуя напропалую
Из-под ножа летит…
…и многоглазо Ад
Глядит, как жадно нежный Рай целую.
Войско в полях
Огромна ночь. Огромен звон.
Огромен родов свет, пелён
Измятых комья, зимний Мiръ.
Явились мы сюда людьми,
А кем уйдём? А я с тобой.
Удел любви такой:
Всё видеть, будучи слепой,
Стать музыкой, пребыв глухой,
Стать Божией грозой.
Вы – да это же – мы. Вы идёте из тьмы.
Не объявлена эта война.
Небо – грома гробница, и взята взаймы:
Мрамор, облачных стрел пелена.
Грозовые граниты и молний кресты.
Птичий плач и звериная месть.
Вы идёте из тьмы. Не на вы. Не на ты.
Просто войском идёте. Вы – есть.
Подымаете выше знамёна. В зенит.
В каске вор, столпник в кепке чужой.
А хоругвь чудь-парчой на морозе звенит:
Хоть стреляй, хоть молись всей душой.
Кто несёт вместо флага топор-приговор.
Кто вздымает больничный халат.
Это войско моё. Это воинский хор.
Бархат. Стеганки. Звёзды горят.
Алюминьева кружка – на дне вещмешка.
Пот тузлучный под фетром кирас.
Мы идём, мы пылаем, мы жжём на века
Иней-вьюгу – отчаяньем глаз.
Кто безногий – шагни. Кто слепые – гляди.
Крик надсадный – из глотки немой.
Панихиду по нас приюти на груди,
Каждый мёртвый – сегодня живой.
Ты, предатель, припомни, вчера ты казнён.
Ты приставлен к награде, герой.
Наша кровь – на шелках погребальных пелён.
Нашей кожей – младенца укрой.
Нашей песней крести. Нашей клятвой молчи.
Нашей стынь на морозе слезой.
Нам сегодня сражаться на поле в ночи,
Во созвездья вцепясь пятернёй.
Мощно войско идёт! Тут князья и волхвы.
Каты, снайперы, тати, врачи.
Исцелить ли, убить – тише свежей травы,
Оплывающей тоньше свечи.
Страшно войско катит, наплывает на жизнь,
На просторы небес и земли.
Ты, боец, ноет рана, шагай и держись,
Мы, солдаты, небес корабли.
Не объявлена эта царями война,
А гляди, всё идёт да идёт —
Выпей битвы вино до осколка, до дна,
Ты разбейся, лазоревый лёд!
Отражайтесь до дна в меч-реке, времена!
Месяц, змею башку отсеки!
Наша сеча – навек. Наша воля – одна.
Защитите её, мужики.
Эти стяги – мои. Это войско – моё.
Затяну окровавленный жгут.
И дрожу я и рвусь, на морозе бельё,
Пусть срывают, затопчут, сожгут!
Я реву нынче в голос! И нету стыда!
Щёки мокрые бьёт сизый снег!
Я на этой войне умираю всегда,
И сегодня помру, и вовек.
И, когда обнажусь до скелета в бою,
Сердца танец сквозь рёбра видать, —
Крикну: ладанку, люди, возьмите мою,
Всю любовь, всю мою благодать!
Возлечу над разрывами иней-цветком.
Упаду я на землю парчой —
