– Здорово! Вот здорово!
Два танцора со львом, одетые в алые костюмы, перехваченные в талии изумрудными кушаками, выглядели грозно и торжественно. Отплясав все номера, красный лев величаво улёгся на плечи танцоров, важно обошел комнату и, задрав голову, ухватил с балки красный конверт с двумя юанями.
Рождение Сюэр
Воробьихин хвост кривой —
Быть ей век ничьей женой.
Петушку ещё темно,
Лень кричать «Вставай!» в окно.
Петушок с утра встаёт,
Громко, гордо он поёт:
Брата будит: «Встань с кроватки!»,
А сестру зовёт к зарядке.
Но в кроватях деток нет —
Уж бегут встречать рассвет!
Было утро 18 апреля 1989 года.
На рассвете у подножья гор Дашишань, что в местечке Люшан волости Бабе, звенели два нежных голоска. Брат Маои с младшей сестрой Цзюаньэр косили в горах траву и напевали деревенские песни под аккомпанемент птичьих трелей и гул насекомых. Их отец любил петь, и дети, конечно, тоже этому научились.
Было около десяти утра, ребята напелись до устали и накосили полную корзину травы. Когда они вернулись домой, то первой увидели бабушку, которая с тазиком горячей воды спешила в мамину комнату. На ходу она сообщила им радостную новость:
– Маои, Цзюаньэр, ну наконец-то! Мама родила вам сестрёнку, бегите скорее смотреть!
Счастливый отец Хуан Чжунцзе только вернулся с подработки в Тяньяне. Он был словно обуглен солнцем и невероятно худ, но в отличном настроении. Перьевой ручкой он записал эту памятную дату на внутренней стороне двери. День тогда был самый обычный, но для Хуан Чжунцзе – удивительный, потому что его жена Хуан Цайцинь родила ещё одну чудесную дочку.
Истощённое тело Цайцинь не подвело маленького человечка, который восемь с лишним месяцев рос у неё внутри. Бабушка завернула новорождённую девочку в узорчатое одеялко. Два-три дня она поила малышку сиропом из бурого сахара. Девочка была ужасно миленькая: маленькие пальчики теребили красную ниточку из одеяла, сморщенное пухлое личико – точно румяное яблочко, большие глаза были распахнуты и как будто задумчиво разглядывали бабушку, кормившую внучку сиропом. Эти ясные, прозрачные, как озёра, глаза не моргая смотрели на старую женщину и словно впитывали её улыбку.
Теперь уже старшая сестра, Цзюаньэр, робко подошла и протянула руки, желая поглядеть на малышку, но не смела просить об этом бабушку.
– На, возьми её! Только держи крепко, это ведь твоя сестренка! – Цзюаньэр приняла у старушки тёплый свёрток и слегка растерялась от радости: какой милый ребёночек, просто прелесть! Малышка внимательно рассматривала девочку, взявшую её на руки, да и старшая сестра сосредоточенно глядела ребёнка, не в силах отвести глаз.
Цзюаньэр была словно зачарована и всё вглядывалась в чистую синеву малышкиных глаз, этот нежный синий цвет навсегда поселился у неё в душе.
Но больше всех ликовал, конечно, ещё раз ставший отцом Хуан Чжунцзе. Каждому встреченному на улице человеку он с радостным смехом сообщал:
– Дочурка! У меня родилась дочурка!
– У меня родилась младшая сестра! Теперь у меня две сестренки! – Ещё один мужчина в семье, Маои, был счастлив не меньше! Вместе с Цзюаньэр он выбрал для сестренки красивое имя – Сюэр.
Все домочадцы радовались и хлопотали вокруг малышки, все, кроме мамы. Она тихонько лежала на кровати, бледная, со слезами на глазах, и за всё время не проронила ни слова.
С самого рождения Сюэр достались какие-то крохи маминого молока. А ведь материнское молоко – естественная пища для младенца! Богатые в таком случае покупали в посёлке молочную смесь, но разве у семьи Сюэр были такие деньги? Маму мучила совесть.
У неё самой, не успевшей отдохнуть и восстановиться после родов, дела обстояли ещё хуже. В один день мама даже не смогла взять чайную чашку, потому что перестала видеть собственную руку. Страдающая, сокрушённая, опечаленная мама не находила сил, чтобы работать, у неё не было молока для Сюэр – она только и могла, что день за днём лежать в одиночестве. Мама даже не решалась взять Сюэр на руки – боялась, что уронит свою ненаглядную малышку.
– Я не вижу Сюэр! Не вижу Сюэр! Что же делать? – Порой мамино зрение мутнело, а за ним начал мутиться и рассудок.
Папа пытался накормить маму супом с яйцом, но она отказывалась, отодвигала чашку, сжимала губы в тонкую полоску и, заливаясь слезами, отворачивалась к стене – ей невыносимо было видеть измождённое лицо мужа. Иногда она ела через силу, но тогда её тошнило, и несколько ночей подряд она плохо спала.
Другие мамы спустя месяц после родов уже беленькие да кругленькие, а мама Маои и Цзюаньэр, наоборот, почернела и осунулась. Временами дети видели, как она ни свет ни заря сидит у окна с безучастным видом и что-то бормочет себе под нос. Если Цзюаньэр заговаривала с ней, та не отвечала.
– Врождённый порок сердца, да еще осложнения после менингита – всё это не так-то легко вылечить, – сказал папе деревенский доктор.
– Но мы должны! Если здесь её не вылечить, я повезу жену в посёлок! – ответил папа.
С тех пор маму уже несколько раз возили к поселковым врачам, но легче ей не становилось. Молока у неё не было, и Сюэр постоянно плакала от голода. Крик этот был настолько пронзителен, что его было слышно даже в безмолвных горных рощах слив и миндаля, поэтому бабушка, едва вернувшаяся в свой дом, находившийся на довольно приличном расстоянии от дома семейства Хуан, поспешила обратно.
Поглядев на плачущую Сюэр, старушка взяла её на руки и объявила:
– У её мамы глаза плохо видят, лучше не оставлять малышку рядом. К тому же Цайцинь скоро нужно будет лечь в больницу. Так что заберу-ка я пока Сюэр к себе!
Папа было воспротивился, но бабушка рассудила верно:
– Малышке нечего есть. А у нас там соседские жёны недавно родили, не переживай, молоко найдётся. – И папа был вынужден согласиться.
Ему и самому приходилось нелегко: смотреть за целым стадом домашней скотины – тяжкий труд, где уж было найти время на Сюэр! Старшему брату нужно учиться, а старшая сестра ещё мала, поэтому выбора не было: Сюэр отдали бабушке.
Если в деревне не находилось молока, бабушка, пристроив Сюэр себе за спину, шла за ним в посёлок; если и этого не хватало, давала малышке кашу из кукурузной муки. В пять месяцев Сюэр уже ела одну только кукурузную кашу, как взрослые. Малышка Сюэр, почти не знавшая маминого молока, росла на удивление крепенькой, славненькой, её большие глаза как будто могли говорить. Малышка улыбалась всем вокруг, и от её улыбки на душе становилось тепло и сладко.
Иногда бабушка с Сюэр за спиной приходила навестить маму. Больная Цайцинь собиралась с силами, брала дочку на руки и прикидывала: да, вес прибавился. Встав с кровати, она брала лопатку, шла за дом, рыла ямки близ сливовых деревьев и высаживала там пару кустиков азалий.
Азалии потихоньку росли, а вместе с ними росла и Сюэр.
А когда вдоль дороги бурно зацвели дикие травы и пятицветные сливы, на маминых азалиях распустились чарующие яркие цветы.
К этому времени папины сливовые деревья тоже стали большие-пребольшие. Маои срывал с них сливы – и кислые, и сладкие – для Цзюаньэр и Сюэр.
Старший брат ел кукурузную кашу, старшая сестра ела кукурузную кашу, и Сюэр тоже ела кукурузную кашу. Но после жиденькой кукурузной каши Сюэр всё равно оставалась голодной.
Когда Сюэр хотелось есть, папа с братом шли в горы. В горах они собирали миртовые ягоды, дикие персики и мушмулу, а дома чистили плоды от кожуры и давали ароматную мякоть Сюэр. Но и после этого она не чувствовала сытости.
По ту сторону гор
Очередное утро прошло в трудах.
Свиноматка опоросилась, а папа как назло уехал далеко, и все домочадцы бегали как ужаленные. Дедушка и бабушка принимали роды, а старший брат с Сюэр на руках стоял у свинарника и считал. Раз-два-три… Целых восемь поросят! Один поросёнок стоил двадцать юаней, значит за восемь можно было выручить аж сто шестьдесят юаней! Бабушка так и светилась радостью.
Наглядевшись на поросят, Маои с Сюэр пошёл в коровник смотреть телят: они росли крепкими и весёлыми. А как же иначе? В любую погоду папа Хуан Чжунцзе ни свет ни заря будил Маои, и они, каждый с заплечной бамбуковой корзиной, шли косить для них свежую траву.
Маои частенько уходил с папой весь в инее, а возвращался уже с ног до головы в росе.
Коровы и телята ласково смотрели на отца и сына, на свежую травку, что те принесли, и не переставая мычали грустными и протяжными голосами. И голоса их были так же прекрасны, как и папины горные песни.
Вернувшись со склона, Маои сперва всегда давал травки самому маленькому телёнку, а когда тот начинал жевать с аппетитом и уже не смотрел на Маои, мальчик шёл на кухню просить у мамы еды для себя. Двое мужчин, не жалея сил, заботились о животных в свинарнике и коровнике. Ведь если скотина регулярно наедается досыта, тогда она наращивает мясо и жир для человеческой семьи.
Овцы и куры, пасшиеся в долине, тоже прямо-таки лоснились от здоровья и силы.
Папа говорил:
– Нельзя относиться к коровам и пони как к скоту!
Взять, к примеру, двух этих больших пони.
– Пони – передовики семейного хозяйства! – неоднократно говорил папа Маои. – Я отношусь к ним как к своим детям. В горах Дашишань без двух таких сыновей никак! Два двуногих сына маловаты будут, не смогут делать ту же работу, что эти четвероногие!
Добрые пони не зазнавались от такой любви. Каждый день они покорно шли с хозяином в горы, а вечером тащили обратно урожай – зерно, фрукты и ягоды. Иногда Маои, следуя отцовскому примеру, вёл пони, гружённого собранными в горах кукурузными початками, дикими плодами и, конечно, травой для коров.
А порой Хуан Чжунцзе не ходил в горы, и Маои, набравшись храбрости, усаживал на большого пони Цзюаньэр, а сам шёл с Сюэр на руках. Довольный и важный, он шагал рядом с пони и пел во весь голос, щекой прижавшись к щёчке Сюэр. А когда петь надоедало, Маои принимался кричать – обычно он выкрикивал названия растений на склоне, которые были ему известны.
Мирт, персик, мушмула, слива…
Когда брат глядел на горные растения, то, как ни удивительно, не замечал ничего, кроме их разноцветных плодов, а ведь дело тут было в том, что чаще всего он ходил в горы с урчащим от голода животом. Однако, собрав плоды, он не набрасывался на них сразу же, а сперва выбирал самые спелые и сладкие, мыл их в горной речке и кормил сначала Сюэр, а потом Цзюаньэр. Красные – персики, груши и дикая клубника, жёлтые – сливы и мушмула, фиолетовые – мирт. Ягоды приземистого мирта из зелёных постепенно превращались в жёлтые, из жёлтых – в красные, из красных – в пурпурные. К началу осени они уже полностью созревали и становились фиолетовыми.
Когда большой пони и трое ребятишек возвращались домой, бабушка обычно уже выставляла на квадратный стол глубокие миски с кашей из кукурузной муки. Голая каша на ужин не нравилась ни Цзюаньэр, ни Сюэр, но старшему брату она казалась сладкой и вкусной. В ней чувствовались густой фруктово-ягодный аромат и смех двух его сестренок, тоже пахнущих фруктами и ягодами.
Маои привык перебиваться кукурузной кашей, свыкся с постоянным физическим трудом и тем, что учёбой он занят только время от времени. Он обожал те мгновения свободы, когда катался на большом пони по окрестностям. Ещё совсем ребенок, он не мог увидеть мир за пределами Дашишань, как его отец, и не понимал, почему тот ворочается по ночам в постели без сна, не замечал тревогу и грусть в его глазах.
Однажды вечером, вернувшись домой после нескольких дней отсутствия, Хуан Чжунцзе прямиком направился к своим родителям.
Бедному Люшану было не удержать Хуан Чжунцзе – он поведал родителям план, который вынашивал уже целый год:
– Матушка, я хочу найти место, где можно посадить манго. Позову с собой земляков, сделаем целую плантацию, как Мо Вэньчжэнь из деревни Шансин.
Про Шансин бабушка, конечно же, знала. В 1986 году жители одного местечка в деревне Шансин из их уезда (кажется, более ста человек) переехали в деревню, где были свет и водопровод, чтобы трудиться на плантации манго и выращивать сочные жёлтые и зелёные плоды. Секретарь деревенской партийной ячейки[6 - Партийная ячейка – основа деревенской администрации, координирующая деятельность всех деревенских работ и обеспечивающая реализацию важнейших национальных проектов; секретарь деревенской партячейки несёт ответственность за планирование, оптимизацию и функционал ячейки.] по имени Мо Вэньчжэнь бросил жителям того местечка призыв, и оно враз опустело.
Почему все те люди пошли за ним? В Шансин в год на человека приходилось около ста цзиней[7 - Цзинь – мера веса, равная примерно 500 граммам.] крупы, то есть не более трех лянов[8 - Лян – мера веса, равная одной десятой цзиня, или 50 граммам (применительно к территории континентального Китая).] в день – особо не наешься. Больше тридцати местных девушек сбежали в другие края и вышли там замуж. Люди слышали, что за пределами Шансин есть и земля, и вода, и деньги, что там много еды, а между страдами можно подрабатывать, так отчего бы не рискнуть и не пойти за Мо Вэньчжэнем? Конечно, надо идти!
– Манго начинает плодоносить только через несколько лет. Что наша большая семья будет есть всё это время? – поинтересовалась бабушка, которая смыслила в манго побольше Хуан Чжунцзе.
– Я стану вторым Мо Вэньчжэнем. А если что и не пойму, так спрошу у Мо Вэньчжэня, я буду учиться у него! – не сдавался Хуан Чжунцзе.
– Мо Вэньчжэнь – деревенский партийный секретарь, а ты? Он образован и технически подкован, а ты? Как ты собираешься добиться всего, о чём говоришь? У тебя трое детей, сперва их вырасти! – резонно твердила старушка, и это была правда, жестокая правда.
Дашишаньское местечко Люшан ничем не отличалось от деревни Шансин – мало воды, мало земли, мало еды и тоже в глухом бездорожье. Столько похожего, но всё-таки: если они смогли, то почему мы не сможем? Хуан Чжунцзе никак не мог взять этого в толк. Он ведь мечтал, как Мо Вэньчжэнь, перевезти земляков в другие места, чтобы каждая семья из Люшана зажила наконец по-человечески!
Но обремененному маленькими детьми Хуан Чжунцзе это было и впрямь не под силу. И причина отнюдь не только в отцовском бремени, а ещё и в том, что, как сказала бабушка, Мо Вэньчжэнь – партийный секретарь, у него были знания и навыки, а у Хуан Чжунцзе – нет. У него не было ничего, кроме горячего, искреннего желания изменить Люшан.
Хуан Чжунцзе вдруг стало невыносимо горько и стыдно за свою необразованность.
И тогда он, возможно, впервые задумался над очень непростым вопросом: как дать своим детям образование? Ведь они растут и должны учиться, ну хотя бы Маои! В местную школу можно было ходить в ясные дни, да и в небольшой дождь в целом тоже, а вот случись ливень – уже не пройдёшь, потому что дороги сильно размывало. Нельзя, чтобы сын всё время косил с ним траву или играл целыми днями напролет. Если самому Хуан Чжунцзе не суждено стать вторым Мо Вэньчжэнем, то, может, у его сына или дочерей это получится?
И Хуан Чжунцзе решился на отчаянный шаг.
Палящее солнце стояло в зените, когда он, прихватив сынов ранец и по комплекту сменной одежды для себя и Маои, выдвинулся с ним в путь. Хуан Чжунцзе понимал, что не станет вторым Мо Вэньчжэнем, однако горы Дашишань он всё-таки решил покинуть. Зачем? Чтобы стать хорошим отцом – таким, который нашёл для детей приличную школу.
Но куда же было отправиться на поиски? Единственным вариантом для них с Маои казался уездный город Тяньян, что в сорока с лишним ли[9 - Ли – китайская единица измерения расстояния, в настоящее время считается приравненной к 500 метрам.] от гор Дашишань. Уездные школы всегда были лучше деревенских. Хуан Чжунцзе собирался расспросить как следует своего единственного тамошнего родственника Хуан Гуанцзюня – старшего брата Цайцинь и второго дядю[10 - Второй по старшинству дядя Маои со стороны матери.] Маои. Хуан Гуанцзюнь был рабочим и трудился в уездно-городском отделе технического обслуживания дорог. Он прожил в городе уже много лет и наверняка смог бы что-то посоветовать, рассуждал Хуан Чжунцзе. Со свёрнутыми и закинутыми за спину матрасом и одеялом, крепко держа за руку взмокшего от жары Маои, он шагнул на порог дома Хуан Гуанцзюня.
Увидев Хуан Чжунцзе с ребенком и поклажей, второй дядя был озадачен. Растерянность его, однако, длилась совсем недолго: он мигом позвал вторую тётю.
– Передвинь кровать, может, втиснем сюда ещё двух человек? – Вместе они быстро разместили постель нежданных гостей в чулане и принялись обсуждать, как бы отправить Маои учиться.
Довольно быстро из разговора стало понятно: второй дядя тоже мало что знает про местные школы. Оказалось, что он работал будочником в отделе технического обслуживания дорог и такими вещами особо не интересовался.
Однако Хуан Чжунцзе ни капельки не расстроился, поняв, что второй дядя не сможет им помочь, и каждый день чуть свет отправлялся в город изучать местные учебные заведения. Ознакомившись со всеми школами, он выбрал наконец одну, о которой были самые лучшие отзывы.
Уездный город совсем не то, что Дашишань. Там одни только горы и ничего кроме гор, а здесь, помимо хороших школ, есть также рынок сельхозпродукции, завод по выращиванию саженцев плодовых деревьев и шелкопрядильная фабрика. А у шелкопрядильной фабрики – собственная школа с детсадом, младшими и средними классами[11 - Китайская система образования включает детский сад, который дети посещают с трех до шести лет, начальную школу с первого по шестой классы, среднюю школу первой ступени (7–9 классы) и среднюю школу высшей ступени (10–12 классы).]! Как только Хуан Чжунцзе подошёл к школьным воротам, то уже не захотел уходить. Ученики говорили на чистейшем путунхуа[12 - Путунхуа – официальный язык Китая. В стране существует множество местных диалектов, которые сильно отличаются друг от друга, поэтому для удобства общения законодательно был принят единый язык – путунхуа. На нём ведется обучение в школах, техникумах и вузах, он используется в официальных СМИ и т.п. В реальности же малообразованные жители глубинки зачастую плохо понимают путунхуа, что в числе прочего затрудняет их продвижение вверх по социальной лестнице.], их голоса были сильными и ясными, как у взрослых, они деловито шагали на урок, одетые во всё новенькое. Да, городские ребята совсем другие! Он узнал, что это школа для детей иногородних рабочих шелкопрядильной фабрики. Других ребятишек, даже живущих неподалеку, в неё не принимали.
Размечтавшийся и пунцовый от возбуждения, Хуан Чжунцзе стал донимать своих родственников:
– Вот бы моим детям здесь учиться!
– И думать забудь! Как ты собираешься пристроить туда детей? Родители тех ребят приехали из крупных городов – Шанхая, Циндао или Пекина; они помогают нашим техникам. Это интеллигенция со всей страны! Это – «Школа отпрысков», разуй ты глаза! Разве твоих деревенских детей из волости Бабе, из местечка Люшан возьмут туда? Да ты никак жаба, мечтающая отведать лебединого мяса!
И что бы ни говорил им бедный Хуан Чжунцзе, дядя и тетя всё смеялись над ним: не бывать этому, ни за что не бывать!
Но не таков был Хуан Чжунцзе, чтобы сдаваться. Всю ночь он ломал голову, как убедить нужных людей принять его детей в школу.
А на следующий день попросил дядиного знакомого свести его с секретарём партячейки деревни Пинпо, где располагалась шелкопрядильная фабрика. Шагая за партсекретарем, Хуан Чжунцзе изложил ему свое предложение:
– У вас тут столько горных склонов пустует – я посчитал, больше тридцати му… Как жаль, что на них только стариков хоронят! Я хочу взять эти земли в подряд – расценки ваши, без торга.
– Пустырь в подряд? Вот это действительно интересное предложение! Ещё никто не изъявлял желания взять здесь подряд, так что, пожалуй, тебе удастся получить эту землю.
– Но у меня есть условие – мои дети будут учиться в вашей школе. Если это возможно, тогда по рукам!
Мужчины решили, что продолжат переговоры после того, как вопрос будет обсуждён на всеобщем деревенском собрании.
По итогам собрания задумка Хуан Чжунцзе сработала – деревня согласилась отдать ему землю в подряд для возделывания, а деревенская администрация посовещалась с руководством «Школы отпрысков», и те неохотно, но согласились зачислить Маои. Хуан Чжунцзе немедленно подписал договор и на следующий день отнёс его в школу. Сегодня приняли Маои, а потом обязательно примут и Цзюаньэр! Он был в этом уверен.
Но чтобы дети могли здесь учиться, необходимо было наладить стабильное поступление денег в семейный бюджет. Найдя пустоши для освоения, Хуан Чжунцзе радовался так, словно подобрал золотой слиток на дороге. Благодаря этим землям он твердо обоснуется рядом с фабричной «Школой отпрысков»! Вскоре он нашёл место, наиболее подходящее для того, чтобы разбить лагерь: неподалёку от пустыря прямо на склоне – менее чем в двухстах метрах от здания школы. В планах его было как можно скорее перевезти сюда всю свою семью, чтобы вместе возделывать эти земли, пока дети учатся.
Получив свой надел, Хуан Чжунцзе тут же принялся наводить там порядок. Он пригласил двух каменщиков, и на пустыре быстро вырос сарай с соломенной крышей, чтобы хранить инвентарь. В разгар лета во время перерывов там можно было присесть, прилечь, спрятаться от жестокого солнца, а когда приедет вся семья – сарай может служить жилищем для свиней, пони, коров и овец.
Бедняк, каких еще поискать, Хуан Чжунцзе верил, что всё получится. Он ни разу в себе не сомневался. Верил, что если уж сам не станет вторым Мо Вэньчжэнем, то детям это несомненно удастся, может быть, они даже превзойдут Мо Вэньчжэня. А ещё он верил, что среди его отпрысков хотя бы один окажется способным. Вот о чем с гордостью думал Хуан Чжунцзе, пока осваивал каменистые земли пустыря.
При мысли о будущем сердце Хуан Чжунцзе радостно трепетало.
