Грешным делом
Яков Пикин
Когда-то пластинки с западными исполнителями стоили больших денег. Иногда треть месячной зарплаты. Чтобы донести до людей музыку, создавались ансамбли. Или ВИА. Каждая уважающая себя организация, завод, институт и даже имели свою группу. Они выступали на праздниках, играли в фойе на конференциях и, конечно, на свадьбах. Поскольку за свадьбы группам платили, между ними была конкуренция. Профессиональные коллективы поэтому самодеятельные недолюбливали. Они отбирали у тех хлеб. Редко кого из непрофессионалов приглашали в настоящий филармонический ансамбль. Хотя случалось и такое. Но наш рассказ как раз о непрофессиональном музыканте, который волей случая попал в профессиональную группу. На зоне Отдыха, где играет Лео, он знакомится с тремя девушками и влюбляется в одну из них. Как только это происходит, в его жизни начинают происходить изменения, которые уводят его далеко от тех целей, которые он поставил перед собой вместе с мамой.
Яков Пикин
Грешным делом
ЭПИГРАФ
Город спит в ночи, и Луна ушла за тучи
Озаряя тускло небосклон
Я иду себе, напевая "рокки-чуччи"
Как самый отъявленный пижон.
(проигрыш)
Через Би-Би-Си нам известны все джазисты
И хиляю я с чувихою любой
И недаром я зовусь поп-гитаристом
А на самом деле я советский бизнес-бой
О, yes!
(проигрыш)
И под Юрай Хипп мы торчим своей конторе
Сухачём дешёвым наполняя животы
А потом, как всегда, накачавшись до упора
Обалдевши в кайф мы орём до хрипоты
Oh, yeh!…………………………………..
(из дворового фольклора советского периода)
©
ПРОЛОГ
Колонка бас- гитары хрипела так, будто свинье пропороли бок. В ламповом усилителе УэМ-50, у которого для большего охлаждения сняли верхний металлический кожух, бешено мигали от напряжения лампы.
Техник школьного вокально –инструментального ансамбля «Сезон» Миша Хомяков, по прозвищу Микки, вот уже пол -часа безуспешно пытался наладить усилитель, чтобы тот нормально работал, но у него это всё никак не получалось. Наконец, бросив в отчаянии отвёртку, он положил ладонь на лоб и замер, как замирают теоретики науки над слишком сложной задачей.
– Миша, сделай что–нибудь! – Умоляюще произнёс стоящий над ним на сцене с гитарой наперевес лидер школьной группы Тарас Зимкин, у которого от волнения и стресса на верхней губе и носу выскочили бисеринки пота:
– Через пол –часа народ запустят, а у нас усилитель не работает!
– Ну и что? Ко второму подключим, там два входа, – часто заморгал в ответ на его слова Микки. Он всегда быстро моргал, когда рядом с ним кто –то терял терпение.
– Ты обалдел? – От возмущения закричал фальцетом Зимкин. – Чтоб бас с «Йоникой» из одной колонки шли?! Да там такая каша будет, не то, что народ, что сам чёрт музыки не услышит!
– Что же я могу сделать? Он живёт своей жизнью, со мной не советуется! – Показав на усилитель, снова часто заморгал Микки.
– Найди где -нибудь лампу, Миша! – Заорал уже Зимкин. Вообще –то он мог в самые критические запросто мог впасть с истерику. Не лучшее, кстати, свойство для полководца.
– Да где я тебе её сейчас найду? – Ещё пуще заморгал Хомяков, сразу став похожим на испорченную лампу.
– Где угодно! – Сжав покрепче гитару и сделав в его сторону поклон, с красным от натуги лицом, прохрипел Зимкин. – Мне всё равно. Хоть в директорском кабинете!
– Слушай, а это ведь идея! – Микки перевёл взгляд с Зимкина на своего друга, бас- гитариста Лео, а потом ещё на Ва Жировских, который всё это время, стоя в уголке и поглядывая на них обоих, отрабатывал сольный проход на гитаре.
Подскочив со стула, Хомяков крикнул:
– Эврика, чуваки. Знаю! Ждите, сейчас вернусь!
Он побежал, уже почти дойдя до дверей, снова вернулся, схватил из ящика под столом отвёртку и, сказав:
– Минут десять порепетируйте на неподключенных. Я скоро.
И на всех парах помчался к выходу.
В это время директор школы и по совместительству мама Тараса Зимкина Людмила Александровна Зимкина выходила из своего кабинета в сопровождении завуча Марии Ивановны Сутуловой. Они обе торопились на расширенный Педсовет, где должны были, кроме всего прочего обсуждать вопросы предстоящих школьных экзаменов у выпускников, а также поведение отдельных учащихся, которые позволяли себя прогуливать в преддверии экзаменационной поры.
У входных дверей школы они вдвоём на минутку задержались, привлечённые шумом толпы молодёжи на улице, нетерпеливо ждущей, когда их запустят на школьный танцевальный вечер.
– Ваня, смотри, чтобы не было пьяных! – Крикнула она на ходу старшему из ребят, дежурившему у входа, парню атлетического сложения по фамилии Лихолетов.
– Не волнуйтесь, Людмиласанна, с запахом никто не пройдёт. – Отозвался Ваня, школьный силач и любимец учителя физкультуры. – А когда их уже можно будет уже впускать то?
– Давай минут через десять, – посмотрев на часы, сказала директор. Потом, обернувшись к завучу добавила:
– Не понимаю, кто придумал эти вечера? Была б моя воля, я бы их запретила!
– Ой, не знаю, Людмила Александровна, если запретить, они, думаете, себе тогда другого развлечения не найдут? – Спросила ничуть не более либеральная, но куда более предусмотрительная Мария Ивановна:
– Да прямо в ближайшем подъезде, может быть, даже вашем. У меня вот тут недавно прямо такое устроили, ужас…Я иногда, знаете, когда лифт сломается, по лестнице иду, так господи, чего ж там только нет – и бутылки, и окурки, и лужи, простите за такие подробности! Чем так, пусть уже лучше приходят в школу и танцуют на глазах у всех!
– Это да, с такими доводами не поспоришь, – с серьёзным видом кивнула Людмила Александровна.
На улице в это время, переминаясь с ноги на ногу, и с нетерпением поглядывала на школьные двери, дымилась паром толпа молодёжи. Падал снег. Поглядывая сверху вниз, нецензурно кричала на толпу ворона с дерева.
Справа от школы белела запорошенная уже первым снежком спортивная площадка с понуро висящими на щитах баскетбольными кольцами, козлом для прыжков, и гимнастическими брусьями. Какие –то подростки у леса, нахохлившись и вибрируя от холода, гоняли по кругу окурок, ёжась при порывах ветра и воровато поглядывая по сторонам.
Стоял ноябрь, с самого утра воздух замутился туманной сыростью, а небо затягивалось промозглой хмарью. Неуютно и тускло горела под школьным козырьком вмурованная под толстое стекло овального плафона лампа. В такую погоду хотелось зайти в тепло и долго оттуда не выходить. Но перед этим неписаный закон требовал до посинения губ и носов стоять перед закрытой дверью на холоде и ждать, чтобы заработать на это право.
– Чего они там тянут? – унылым голосом спросила одна девушка другую, шмыгнув носом. –Так же и околеть можно!
– Не знаю, – выдав зубами дробь, ответила ей подруга.
Подруге было лет пятнадцать, не больше. На ней была куртка из кожзаменителя, почти не греющая, но зато выглядящая модной. Из-под неё наружу выглядывал рыжий хомут вязаного свитера. Тот же свитер выглядывал и из рукавов куртки, раструбы которых девушка, шмыгая от холода носом, то и дело вытягивала, чтобы спрятать в них озябшие, посиневшие от холода пясти рук. Голову девушки украшала морская зимняя форменная шапка с кокардой вместо краба. Пальцы её, не развитые, с коротко постриженными, покрытыми голубым лаком ногтями, были унизаны дешёвыми из пластмассы кольцами и перстнями из нержавеющей стали.
Из-под куртки сзади у неё виднелся эрзац синих отечественных джинсов той заурядной марки, которые в отличие от настоящих никогда не «тёрлись», не меняли цвета, а лишь безобразно вытягивались, превращаясь со временем в нечто бесформенное. На ногах у девушки белели кеды, глянув на которые любой и не беспочвенно мог начать крутить пальцем у виска, потому что в холод такие кеды не грели, а напротив охлаждали, впрочем, большинство сверстников девушки отнеслись бы к такой обуви вполне снисходительно, учитывая общий низкий уровень жизни и зарплатный минимум.
Ответив подруге, и одновременно с этим снова выдав зубами дробь, которой бы позавидовал наверно сам Джон Бонэм из «Лед Зеппелин», девушка посмотрела на подругу и слабо улыбнулась. Подруга тоже улыбнулась ей в ответ, плотнее прижав к щекам воротник пёстрого габардинового пальто, какие охапками продавались в Детском мире по цене сорок пять рублей за штуку, натянула на уши связанную какой -то бабушкой шапочку, из купленной за пятерик ровницы на рынке, и одновременно закопав нос в мамин мохеровый платок, который, надо сказать, в таких погодных условиях был вообще совершенно бесценной вещью:
– Холодно, атас!
Пробормотала девушка, едва сдерживая дрожь.
– Блин, да вечно у них всё в последний момент! – Стукнув тоже зубами, сказала их третья подруга, черноволосая, приземистая и крепко сбитая, с мощными, как у борца сумо руками. У девушки были узкий лоб, узкие глаза, узкие брови, узкая переносица, от которой вырастал широкий нос в форме седла, выпуклые губы, двойной подбородок и толстые, как осенние яблоки, щёки. Звали её Римма.
Одета Римма была в косуху из кожзаменителя табачного цвета, маловатую ей по размеру, из -под которой мощным тараном выпирали две боевые торпеды не по возрасту развитой груди. Под косухой у девушки ещё был свитер бледно -сиреневого цвета с горлом типа «хомут». Шапки у неё не было. Вместо этого на голове возвышался начёс, который она без конца взбивала красными от холода пальцами, проверяя, не опустился ли он вниз, но добиваясь этим, как часто бывает в сырую погоду, прямо противоположного результата. Снег всё шёл, а посушить волосы было негде.
Ходить в то время без шапки зимой было особым шиком, но отважиться на это могли далеко не все, а только «очень крутые» и «совершенные оторвы», к числу которых девушка себя видно причисляла. Снизу она была одета в чёрную юбку с разрезом посередине, из-под которой виднелись, как у многих в это время года, толстые шерстяные рейтузы.
Рейтузы в те времена не просто грели, а были ещё и своеобразной страховкой от проникновения шальных мальчишеских рук, которые, дай им только волю, обязательно к тебе лезли, особенно если кавалер перед этим выпил пару глотков портвейна. Вообще –то обычные рейтузы продавались в магазине с резинкой на поясе, но эти были усовершенствованы. Вместе с резинкой в паз тут была ещё вставлена толстая верёвка, которая завязывалась на поясе узлом. Мало кому из представителей мужского пола удавалось найти этот узел и развязать его.
Девушка без шапки время от времени одёргивала юбку то ли боясь замёрзнуть, то ли не желая ещё больше оголить толстые, похожие на оковалки ноги, облаченные в эти мглистого цвета шерстяные рейтузы. Она всё время шмыгала носом, вытирая его то и дело манжетой куртки.
– Оделась, главное, блин, как в кино. – Ворчала она, выпуская пар изо рта и поглядывая на двери.. – Думала, сразу пустят.
– Да, ты, Риммк, вечно прямо как будто сейчас лето на дворе выступаешь…– захихикала более удачливая в плане одежды её подруга. – В лёгком весе!
Обе девушки, и та, что в шапке с кокардой и та, что в габардиновом пальто, зашлись тихим, как пламя свечки, вымученным смехом.
– А чего побаиваться -то, – глядя в сторону и тем показывая, что она не желает стать предметом насмешек, шмыгнула носом Риммка. Но, видя, что подруги продолжают, дрожа хихикать, решила окоротить их, заявив громко, но не настолько, чтобы к ним стали поворачиваться:
– На себя бы посмотрели! Кикиморы болотные! Закутались, как бабки, а всё туда же – на танцы они, блин, собрались!
Девушки, прямо как колокольчики на ветру, зашлись снова тихим душевным хихиканьем, и, пошмыгав после этого носами, снова устремили свой взор на школьные двери, которые пока ещё оставались закрытыми.
У самых дверей школы в это время тоже толпился народ. Некоторые старшеклассницы там были в дублёнках, что позволяло им прийти раньше и ждать с комфортом. Возле них приплясывали мальчики, хорошо и даже модно, но будто специально не тепло одетые, в драповые полупальто, короткие шарфики и вязаные шапочки. Это были мажоры. К их одежде вопросов не было, потому что все понимали, одеты они так вовсе не от бедности, а просто у них был такой форс. Звали таких мальчиков в школе «голубки». С ударением на последний слог.
Стоять на холоде в лёгкой одежде, делая вид, что тебе чертовски весело, был способен далеко не каждый. А если это удавалось сделать к тому же изящно и красиво, то девушки в дублёнках начисляли за это дополнительные баллы, поскольку они были нормальными и понимали, что стоять на холоде в летних полуботинках, которые промерзают насквозь через минуту, после того, как вы них выйдешь, было своего рода подвигом.
