Пётр Никитин "Профессия: разгадывать криминальные тайны"

А несколько дней спустя Горовой изучил полученные конспекты лекций, переварил их в своей голове и понял, что ничего своего, собственно абласовского, в них не было: некоторые взгляды были заимствованы у саратовской профессуры, некоторые – у томской.

Уже на следующем семинарском занятии ключ к решению проблемы, созданной зловредным преподавателем, был найден. Студенты начали бойко оперировать в своих ответах угодными доценту научными концепциями, дефинициями, терминами. Некоторые из одногруппников, вроде Олега Колебанова, бравируя отменной памятью, не стеснялись цитировать целые фрагменты абласовских лекций.

А что Абласов?.. Он млел от удовлетворения…

Чтобы ничего важного ненароком не было упущено, необходимо было выработать план проведения доследственной проверки заявления Красиковой, проще говоря, требовалось очертить круг неотложных действий и определиться с последовательностью и сроками их выполнения.

Алексей отдавал себе отчёт в том, что он не первый и далеко не последний на этом пути, что корифеями криминалистики давно выработан алгоритм действий при распутывании подобных дел, и что на его месте глупо «изобретать велосипед».

Он тщательно перебрал имеющиеся в книжном шкафу методические рекомендации по расследованию отдельных категорий преступлений, рассылаемые время от времени на места областной прокуратурой, а также сборники следственной практики, издаваемые Прокуратурой Союза. Ничего подходящего не нашёл и понял, что рассчитывать придётся лишь на собственные мозги да на опыт прокурора.

Это обстоятельство его не смутило, лишь заставило подобраться, мобилизоваться внутренне. Доводилось начинать работу по криминальным историям с ситуаций и похуже, типа «пойди туда – не зная куда, найди то – не зная что». Здесь же было более или менее понятно, куда идти и что искать.

Поразмыслив над исходными данными, Горовой определил для себя первостепенные задачи и приоритеты.

Предстояло изъять в районной больнице необходимую медицинскую документацию: амбулаторную медицинскую карту умершей Будько Веры Васильевны, историю её болезни (медицинскую карту стационарного больного), акт патолого-анатомического исследования трупа. Провести изъятие требовалось в безотлагательном порядке, чтобы она, документация, чудодейственным образом не испарилась из медучреждения, не растворилась и не сгорела.

Следовало определить круг медицинских работников, имевших касательство к истории развития болезни Будько и её лечению, получить их письменные объяснения.

Требовалось также опросить соседей умершей и женщин, лежавших с ней в одной палате терапевтического отделения больницы.

Перед тем, как выехать в райбольницу, Горовой доложил о своих планах прокурору, получил его одобрение. С формальной точки зрения в этом не было необходимости. Но это лишь на первый взгляд. Предстоящая следователю проверка не была заурядной. Случись у него какие-то неувязки и огрехи, главный спрос руководство прокуратуры области учинит с Курзенкова, как с лица, надзирающего за следствием. К тому же в коллективе районной прокуратуры сложился деловой, но в то же время доброжелательный и доверительный микроклимат – Роман Александрович был руководителем требовательным, однако же никогда не повышал на подчиненных голос, не переходил на ор или непечатную лексику, по одному лишь удручённому взгляду шефа сотрудники начинали понимать о случившихся незадачах. Доверие – оно дорогого стоит, и Горовой приучил себя быть в принимаемых решениях и действиях прозрачным и понятным прокурору.

Придя в районную больницу, Горовой направился в кабинет заместителя главного врача по медицинской части Черновой Екатерины Николаевны. Именно начмед Чернова отвечала в больнице за решение медицинских вопросов, главный врач ведал вопросами организационными. Чернова находилась на рабочем месте. Она внимательно выслушала требование следователя о выдаче документов, не выказав при этом ни малейшего удивления. Видимо, была искушённым человеком, к тому же достаточно проницательным, чтобы предвидеть подобное развитие событий.

– К сожалению, не сможем предоставить вам историю болезни Будько. Не далее, как вчера, она была направлена в Емельяново по телефонному запросу облздравотдела, куда обратилась с жалобой дочь умершей. Амбулаторную карту и акт паталого-анатомического исследования наши сотрудники сейчас принесут, – сказала Чернова, беря в руки трубку модного телефонного аппарата – миниатюрного, оригинальной приплюснутой формы и необычной ярко-красной окраски, Горовой таких раньше не встречал.

– Понятно. Попрошу вас, Екатерина Николаевна, поставить меня в известность, когда история болезни вернётся к вам. Мне без неё никак не обойтись.

– Будько перед госпитализацией вызывала на дом «неотложку». Вам, вероятно, потребуется сигнальный талон «скорой помощи»? В нём указывается время выезда к больному, установленный диагноз, использованные лекарства.

– Да, конечно.

Напоследок Чернова по просьбе следователя составила список сотрудников больницы, участвовавших в той или иной степени в оказании медицинской помощи больной Будько. Разумеется, в список попали лишь те лица, о которых было известно Черновой. А знала она, по убеждению Горового, не мало. Возможно даже, проводила в коллективе «разбор полётов» по факту смерти Будько.

Прощаясь, Горовой предупредил Чернову о том, что несколько позже начмеду предстоит дать ему свои письменные объяснения.

Вернувшись в прокуратуру, следователь принялся изучать изъятые документы.

Из амбулаторной медицинской карты он почерпнул сведения о том, что при жизни Вера Васильевна Будько страдала сахарным диабетом, гипертонией.

Из протокола вскрытия трупа Будько, составленного патологоанатомом, следовало, что причиной смерти явилась тампонада сердца в результате разрыва миокарда.

Изученные документы изобиловали специфической медицинской терминологией. Смысл многих терминов был для Горового малопонятным. Следователь педантично выписал эти слова в рабочий журнал, а затем позвонил директору медицинского училища, своему доброму знакомому, и получил его разрешение на то, чтобы поработать в читальном зале училища.

После внимательного знакомства с медицинской справочной литературой в его рабочих записях значилось:

Инфаркт миокарда – это одна из форм ишемической болезни сердца, при которой происходит необратимое изменение участка сердечной мышцы. Гибель мышечной ткани происходит из-за кислородного голодания, возникающего в результате острого нарушения коронарного кровообращения. Миокард постоянно испытывает высокую потребность в кислороде, и очень чувствителен к его недостатку, поэтому прекращение или значительное уменьшение кровотока приводит к быстрому некрозу.

Ишемия – явление локального малокровия в различных органах, вызываемое сужением или закупоркой питающих этот орган артерий.

Некроз – омертвение тканей.

Миокард – это средний слой стенок желудочков сердца, который состоит из мышц и выполняет главную роль во всём организме – перекачивает кровь. Больше всего развит миокард левого желудочка, поскольку он перекачивает кровь через большее, по сравнению с правым желудочком, количество сосудов.

Тампонада сердца – это патологическое состояние, при котором происходит скопление жидкости в полостях сердца, что приводит к невозможности адекватных сердечных сокращений.

Коронарное кровообращение – циркуляция крови по кровеносным сосудам миокарда. Сосуды, которые доставляют к миокарду насыщенную кислородом и питательными веществами артериальную кровь, называются коронарными артериями.

Вооружившись некоторыми элементарными познаниями из области медицины, Горовой отправился в архив прокуратуры, где он жил. Был вечер, рабочий день закончился, одолевал голод.

Утром следующего дня Горовой начал опрашивать работников районной больницы.

Фельдшер отделения скорой помощи Жаворонкова рассказала ему, что вечером двадцать пятого июня прибыла на вызов к пожилой женщине по фамилии Будько. Больная жаловалась на головную боль, боли в сердце и плохой сон.

После осмотра Будько фельдшер пришла к выводу, что у неё гипертония. В этой связи сделала больной несколько инъекций, вскоре ей стало лучше. Когда фельдшер уезжала, с больной оставалась её соседка Чумакова, работающая педиатром. На следующий день Жаворонкова встретила Будько в коридоре поликлиники, та приходила в процедурный кабинет на уколы. Больная плохо выглядела, пожаловалась, что после уколов не сможет самостоятельно дойти до дома. Жаворонкова взяла её под руку и завела в кабинет терапевта Крамар, объяснив ей, что выезжала на вызов к Будько, и что сейчас пациентка плохо себя чувствует.

Терапевта Крамар опросить сразу не удалось, в первой половине дня она вела прием больных в поликлинике и освободилась лишь после обеда. В ожидании её следователю Горовому скучать не приходилось, по другим его делам работы также было предостаточно.

– Я в тот день с утра принимала в поликлинике больных. Одновременно вела приём работников птицефабрики, у которых был медосмотр, они заходили через одного пациента, – рассказала Крамар. – Около полудня в сопровождении фельдшера Жаворонковой ко мне пришла пожилая женщина по фамилии Будько, которая жаловалась на боли в области сердца. Осмотрев больную, я дала медсестре Шелесовой указание сделать ей инъекцию для снятия болей. Потом в сопровождении медсестры направила больную в здание стационара для прохождения электрокардиографии. На направлении сделала пометку «Cito!» (срочно), поскольку заподозрила у неё тяжёлое заболевание – инфаркт миокарда. Спустя некоторое время позвонила в кабинет функциональной диагностики, в котором снимают кардиограммы, однако на звонок никто не ответил. Тогда я набрала номер телефона Фофановой Марины Абрамовны, заведующей терапевтическим отделением и, когда та сняла трубку, сообщила ей о больной Будько. Фофанова ответила, что у неё уже была медсестра кабинета функциональной диагностики Кандыба, по информации которой в кардиограмме Будько отсутствуют признаки инфаркта. Ещё Фофанова добавила, что Будько, видимо, беспокоят старые болезни (гипертония, сахарный диабет) и что ей следует назначить амбулаторное лечение. Вскоре из стационара вернулась медсестра Шелестова и рассказала, что больной по указанию Фофановой был введён коргликон. Когда боли прошли, Будько, узнав об отсутствии чего-либо острого в кардиограмме, ушла домой. Через несколько дней я узнала о смерти Будько, больная к тому времени была госпитализирована в терапевтическое отделение стационара с диагнозом «инфаркт миокарда». Она скончалась от разрыва некротизированной сердечной мышцы, и я поняла, что мои предположения по её заболеванию были верными.

– Уполномочена ли медсестра делать заключение по кардиограмме? – спросил следователь.

– Нет, эту работу обязан выполнять врач.

– А вот, положа руку на сердце, ответьте, всё ли вы сделали для больной Будько должным образом, как того требуют правила медицины и ваша должностная инструкция?

– Я считаю своим упущением то, что, заподозрив у пациентки острый инфаркт миокарда, не вызвала к себе медсестру кабинета функциональной диагностики с переносным электрокардиографом, а вместо этого отправила Будько на электрокардиографию в другой корпус пешим порядком. При диагнозе «инфаркт миокарда» и даже при подозрении на него больным противопоказано активное движение.

Медсестра Шелестова, работающая в районной поликлинике на приёме больных с врачом-терапевтом Крамар, ничего нового следователю не рассказала, лишь подтвердила то, что ранее он услышал от терапевта.

Была вызвана в прокуратуру и медицинская сестра Кандыба, работающая в кабинете функциональной диагностики районной больницы.

– Двадцать шестого июня около двенадцати часов ко мне на электрокардиографию пришла Будько в сопровождении медсестры Шелестовой, – рассказала она. – Больная была направлена из поликлиники терапевтом Крамар, на направлении имелась пометка врача «Срочно!». Сняв электрокардиограмму и не обнаружив в ней признаков инфаркта миокарда, я отправилась в терапевтическое отделение, чтобы доложить о больной заведующей отделением Фофановой, поскольку заболевания сердца по её части. Встретила Фофанову в коридоре, где и сообщила ей о результатах кардиографии. Фофанова смотреть больную не стала, а распорядилась, чтобы старушке в санпропускнике была сделана инъекция коргликона. Я вернулась к больной Будько и сопровождавшей её медсестре Шелестовой и передала им на словах распоряжение Фофановой. Они ушли.

– По какому праву вы взялись расшифровывать кардиограмму Будько, делать по ней заключение? Разве это входит в ваши профессиональные обязанности? – строго спросил следователь.

– Нет, в мои обязанности входит лишь выполнение технической стороны дела. Фофанова не умеет «читать» кардиограмму, и мне ничего не оставалось, как высказать ей своё мнение по электрокардиограмме Будько, у меня имеется определённый опыт на этот счёт.

– Не помешало бы выкурить сигарету, – сказал себе Алексей, поднимаясь из-за стола и разминая затекшие колени.

Запирая в сейф собранные со стола документы, Горовой вспомнил как однажды, ещё по первому году его работы в Веденеевском районе, прокурор Курзенков жёстко поучил его в назидательных целях.

Войдя в кабинет следователя в момент, когда тот курил во дворе, и увидев на столе раскрытое уголовное дело, прокурор унёс его в свой кабинет и запер в сейф… а потом, глядя на спохватившегося следователя невинными глазами, долго отрицал, что материалы находятся у него. Алексей тогда изрядно понервничал, хотя и догадывался, что кроме непосредственного начальника уголовное дело некому было взять: в здание никто из посторонних не входил, секретарь Раиса Семёновна была человеком мягкосердечным и никогда бы себе этого не позволила, а водитель Алексей Леонтьевич, неоднократно входивший в здание и выходивший из него, был мужиком серьёзным и не склонным к подобного рода «шуткам». С той поры Алексей взял за правило: уходя из кабинета даже на несколько минут, никогда не оставлять на столе документы, а кабинет – незапертым.

Отогнав воспоминания, Горовой извлёк из выдвижного ящика стола пачку сигарет «Космос», нащупал в кармане зажигалку и неторопливо направился к выходу.

Запирая кабинет, он скользнул боковым зрением по полу… и слегка оторопел – от прокурорской приёмной через вестибюль шла двойная дорожка крупных бурых пятен крови… как если бы она хлестала из двух точек идущего к выходу человека. Гадать не требовалось, это была кровь, свежепролитая, непросохшая – Горовой видел и перевидел её столько и в таких ракурсах, что простому обывателю не увидеть за десять жизней. Он резко поменял свои планы и направился к приёмной.

Раисы Семёновны, секретаря, на месте не было. Кровавый след вёл из приёмной в кабинет прокурора.

Не раздумывая, Горовой распахнул дверь и, пройдя небольшой тамбур, шагнул в прокурорский кабинет.

Прокурор Курзенков сидел на привычном месте, в чёрном кожаном кресле с высокой спинкой, и мирно беседовал со следователем следственного отделения РОВД Зеленским. Обстановку в кабинете Курзенкова, мягко выражаясь, нельзя было назвать привычной, нормальной. Внутреннее стекло в ближайшей от входа оконной раме было разбито (второе стекло – внешнее, за стальной решёткой – было цело), на полу под окном, ковровой дорожке и сиденье мягкого стула поблёскивали осколки стекла. На линолеуме у двери темнела лужа крови, которую половой тряпкой промокала Раиса Семёновна.

– У вас всё в порядке? – сорвался глупый вопрос с языка Горового.

– Почти, …если не считать мелкого недоразумения, – невозмутимо ответил прокурор.

– Может быть, моя помощь требуется?

– Нет, нет! Не беспокойся, Алексей Петрович, – сказал Курзенков. – Продолжай заниматься своими делами.

Потоптавшись несколько мгновений в раздумьях, Горовой удалился.

Выйдя на крыльцо, которое также было залито кровью, Алексей увидел отъезжающий «автозак».

– Что, чёрт возьми, происходит? – крикнул он водителю.

– Придурок один решил вскрыть себе вены в прокурорском кабинете, когда его привели на санкцию, – ответил тот, притормаживая. – Мы ему наложили жгуты, а сейчас везём на перевязку в больничный санпропускник.

Горовой присел на скамейку, закурил сигарету, с удовольствием затянувшись горьковатым табачным дымом.

Не прошло и трёх минут, как на крыльце показался милицейский следователь Зеленский.

– Что за вакханалию устроил здесь твой человек? – спросил его Горовой. – Все полы нам кровью своей залил.

– Я знал, что этот Мамаев больной на голову, но что до такой степени… не мог даже предположить, – поморщился Зеленский. – В общем, история здесь такая.

Мамаев – кемеровчанин, воспитывался в детдоме. На волчью тропу встал в молодые годы, и к своим двадцати четырем годам жизни успел два раза сходить на зону: в первый раз получил срок по малолетке – за групповую кражу, второй раз – за грабёж. Свой последний срок Мамаев отбывал на строгом режиме у нас в области. Однажды ему проигрался в карты наш земляк Игорь Осокин. Долг был небольшим, но и его Игорь не мог вернуть вовремя. Чтобы Мамаев отсрочил выплату долга, Осокин решил «прогнуться» перед ним и познакомил заочно со своей младшей сестрой, фотографию которой Мамаев как-то у него увидел. Татьяна Осокина, она, девчонка красивая, нынче десятый класс закончила, «запасть» на неё молодому человеку не трудно. Её брат и сам парень видный, вот только покуражиться любит по пьяни, из-за чего уже во второй раз тянет срок по «бакланьей» статье…

– Да я его помню. В прошлом году, когда Роман Александрович ушёл в отпуск, и мне пришлось исполнять прокурорские обязанности, довелось в суде поддерживать государственное обвинение по делу Осокина. Он тогда пошёл на срок за хулиганскую выходку – на танцплощадке, ни за что, ни про что избил прилюдно приезжего парня.

– В конце прошлого месяца у Мамаева «прозвенел звонок». Он несколько дней погулеванил в Чернореченске, где отбывал срок, а два дня назад междугородним автобусом приехал к нам в Веденеево в расчёте на встречу с Осокиной Татьяной. Небольшие деньги, полученные при освобождении, он промотал в Чернореченске, а хотелось преподнести девушке подарки – пыль в глаза пустить, показать широту своей натуры. И надумал он разжиться деньгами у кассира нашей автостанции…

– Каким же это образом? – удивился Горовой.

– А он покрутился на автостанции, через зарешечённое окно билетной кассы, выходящее на улицу, заметил, что кассирша из-за духоты держит дверь в свою комнату приоткрытой. Вошёл к ней, ловко отвлёк разговором и незаметно вытащил сторублёвую купюру из бокового ящика стола, который был немного выдвинут, а именно в нём хранилась выручка, как успел заметить через окно Мамаев.

– Откуда только берутся такие раззявы? – покачал головой Алексей.

– Обыкновенная деревенская курица… Но она в скором времени спохватилась, заметив, что вместо трёх крупных купюр, количество которых она держала в голове, у неё неожиданно оказались лишь две. Быстро сообразила, кто виновен в исчезновении сторублёвки. Со слезами позвонила оперативному дежурному РОВД. Нашим сотрудникам, подъехавшим на автостанцию, кассир смогла описать Мамаева: рост выше среднего, короткий, не успевший отрасти, волос, рубашка и брюки чёрного цвета, так любимого бывшими «сидельцами». Опера поспрошали людей в центре села, и одна женщина сообщила, что видела похожего типа в универмаге. Там Мамаева и задержали. Он уже успел значительную часть похищенной суммы потратить и приобрести красивые дамские часики и золотую цепочку с кулоном. Материалы были переданы мне, и я возбудил уголовное дело, задержал Мамаева на трое суток. Тот не отмалчивался, рассказывал кто он и откуда, к кому приехал, вот только вину в хищении денег не хотел признавать. Я, говорит, подходил к кассиру, разговаривал с ней, но денег не брал. Сегодня я предъявил ему обвинение в краже денег и…

– А почему не в грабеже? – полюбопытствовал Горовой.

– Кассир не видела сам момент изъятия купюры из ящика стола, поэтому хищение было тайным, а не открытым.

– Понятно.

– …вынес постановление о заключении Мамаева под стражу, иначе он при первой возможности сбежит, и привёз жулика к прокурору, чтобы получить его санкцию на арест. Курзенков внимательно выслушал мой доклад по доказательствам, аргументацию необходимости ареста и сказал, что намерен побеседовать с обвиняемым с глазу на глаз, как он иногда это делает. Я, говорит, хочу понять, чего он так ломится в тюрьму, из которой только что вышел. Конвой по моей команде завёл Мамаева к прокурору, на всякий случай «забраслетил» его наручниками. Мамаев с порога запел: «Гражданин прокурор, следователь по ошибке навесил на меня недостачу кассира. Я, может быть, решил сделать девушке предложение и начать новую жизнь, а Зеленский хочет все мои планы обломать…». Мне хотелось выслушать до конца мамаевские речи, я немного притормозил, но Роман Александрович махнул рукой, мол, идите. И мы вышли в приёмную. А через несколько минут послышался звон разбитого стекла, даже через двойную дверь прокурорского кабинета он был отчетливо слышен. Мы вбежали в кабинет Курзенкова, увидели осколки оконного стекла, хлещущую из вен Мамаева кровь. А прокурор был невозмутим, как удав, словно ничего и не произошло. Он неторопливо развинтил черный пластмассовый футляр своей гербовой печати, не забыл подышать на печать, а потом тиснул её на постановление со словами: «Я санкционирую ваш арест!». Раиса Семёновна принесла медицинскую аптечку, чтобы ребята-конвоиры могли наложить жгуты на руки арестанта и остановить кровотечение. Но прокурору возня с Мамаевым, видимо, надоела и он сказал: «Уведите его!». Конвой повёл жулика к выходу, а я стал расспрашивать Курзенкова по поводу происшедшего. Он без каких-либо подробностей рассказал, что обвиняемый начал шантажировать его: мол, если не выпустите меня на свободу, то я вскроюсь. Роман Александрович ответил, что на мамаевском месте глупо диктовать прокурору какие-то условия. Тогда жульман двинул скованными руками в оконное стекло…

– А что, если Мамаев, действительно, невиновен? – прищурился Горовой. – Сам же говорил, никто не видел момент кражи.

– Что ты, Алексей Петрович, в деле неплохие доказательства, и прокурор их видел. Продавец универмага говорит, что рассчитывался Мамаев сторублёвкой. Стоимость его покупок в совокупности с оставшимися наличными деньгами составляет чуть более ста рублей, так что этот орёл приехал в Веденеево с пустыми карманами. Потому и пошёл в универмаг лишь после визита в кассу автостанции, – заключил Зеленский, вставая со скамьи.

– А как на всё это реагирует молодая Осокина? Ты не предоставил им возможность пообщаться?

– Я её допросил. Девушка не высказала желания увидеться с прохиндеем Мамаевым, так что зря он раскатывал губу.

В субботу Горовой работал.

Алексей решил обойти соседей умершей Будько и расспросить их по интересующим его вопросам. Суббота была для этой цели более подходящим днём недели, нежели будни – в нерабочий день больше шансов застать хозяев у себя в доме.

Сложив в кожаную папку стопку писчей бумаги и несколько ручек, проверив наличие служебного удостоверения в нагрудном кармане рубашки, следователь отправился выполнять намеченное.

Идти пришлось недолго – домик Будько располагался в центральной части Веденеево, как и здание прокуратуры.

Небольшие, нарядно выкрашенные частные домостроения, ухоженные подворья, где было много цветов, ласкали глаз. «Красная линия», по которой проходили палисадники, строго соблюдалась – сельский совет за этим внимательно следил.

Непривязанных собак никто из соседей Будько в своём дворе не держал, и это радовало. С недавних пор все без исключения собаки, большие и маленькие, цепные и комнатные, вызывали у Горового чувство раздражения. Оно появилось после похожего визита – тогда его больно укусила под коленом маленькая собачонка, злобная козявка, тявканью которой Алексей не придал значения, проходя мимо.

Ладить с людьми Горовой умел: важного начальника из себя не корчил, голову людям намеками, полунамеками или откровенными выдумками не морочил – этим грешат оперские, иногда по необходимости, а иногда просто, заигрываясь. Алексей откровенно, насколько это было возможно, объяснял односельчанам цель своего визита… и находил у них понимание.

К его большому сожалению большинство опрошенных семей, таких было пять-шесть, имели слабое представление об обстоятельствах болезни и смерти Будько – если что-то и знали, то с чужих слов. И всё же время не было потрачено впустую.

В числе других он нанёс визит супружеской чете Лебедевых. Немолодые супруги поведали следователю, как вечером двадцать шестого июня к ним пришла Будько и попросилась на ночлег. Соседка плохо себя чувствовала, жаловалась на боли в груди и под левой лопаткой. Говорила, что утром была в больнице, но ей отказали в госпитализации. Ближе к полуночи Будько стало совсем плохо, и Лебедев вызвал «скорую помощь». Приехавшая женщина-медик сделала соседке укол, но забрать её в больницу наотрез отказалась, ссылаясь на отсутствие мест в стационаре. На следующее утро Будько попросила Лебедеву отвести её в поликлинику к невропатологу Савенко, к которой раньше доводилось обращаться за медпомощью. Они отправились в поликлинику. …Невропатолог освободилась лишь к обеду, она повела Будько в другой кабинет, где женщина-врач прочитала имевшуюся на руках у Будько кардиограмму и тут же выписала ей направление на госпитализацию в терапевтическое отделение. Лебедева проводила больную соседку до санпропускника, где её приняла медсестра. Вечером принесла ей в больничную палату поесть, Будько собиралась идти в столовую, пожаловалась, что врач к ней ещё не подходил…

Вернувшись на рабочее место, Горовой позвонил в санпропускник райбольницы и выяснил, что двадцать шестого июня дежурным фельдшером отделения скорой помощи была Ревякина. Номер её домашнего телефона следователь без труда отыскал в телефонном справочнике и, позвонив, пригласил женщину в прокуратуру.

– Вечером двадцать восьмого июня у вас в больнице в результате разрыва миокарда и последующей тампонады сердца скончалась Вера Васильевна Будько, а за двое суток до этого вы, как дежурный фельдшер «скорой помощи», выезжали к ней по вызову. Можете объяснить, по какой причине отказали больной в госпитализации? – спросил следователь.

– Я помню эту старушку, – сказала фельдшер Ревякина. – Двадцать шестого июня я выезжала на дом к семье Лебедевых, у которых в тот вечер находилась их больная соседка Будько. Старушка жаловалась на головные боли. Осмотрев больную, я ввела ей дибазол для понижения артериального давления, которое было у неё повышенным. Потом уехала. В госпитализации я отказала Будько потому, что не считала её положение тяжёлым, ведь терапевты, у которых она была на приёме в дневное время, не сочли необходимым класть её в стационар, о чём мне рассказала сама больная.

– Вы рассказали о жалобах Будько на головные боли, а супруги Лебедевы, которых я успел опросить, утверждают, что соседка жаловалась на боли в груди и под левой лопаткой. Что скажете?

– Я помню у Будько повышенное артериальное давление, сама его измеряла, и жалобы на головные боли. Возможно, была речь и о болях в области сердца. У меня в ту ночь был не один срочный вызов к больным, не трудно было что-то и запамятовать.

– Если исходить из ваших слов, то вы не увезли Будько с собой в больницу по той простой причине, что не сочли её положение тяжёлым. Лебедевы же говорят о ваших ссылках на отсутствие мест в стационарном отделении больницы. Где правда?

– На тот момент в стационаре, действительно, не было свободных мест.