1000 и Панов
Славке Панову в день расчёта с нами выдали тысячу десятками, крупные купюры кончились. Он, нимало не смутившись, тысячу в виде двух пачек по 50 штук десяток запихнул в ничтожные нагрудные кармашки нарядной рубашки с мини-рукавами; пачки примерно на треть своей длины выглядывали из карманов. Потом Слава, чуть отойдя, неловкими пальцами (ох уж эти руки Норильска 69) надорвал пачку сигарет, достал одну, с наслаждением закурил, встал в сторонке, расслабив одну ногу, сложив руки под тысячей, и уставился в никуда.
Ну, не было в 1-ой норильской художника-портретиста. А достойная натура – была!
Девушка на пути
Строчка из песни поэта Льва Ошанина:" Норильчонок, девушка с морщинкой гордеца».
Однажды мы рихтовали колею после ремонта. А девушка шла мимо нас по шпалам. Вышеизложенной морщинки незаметно было, но горделивая поступь норильчанки – это было – да! А мы были на её фоне, как грязные изношенные веники на фоне букета цветов.
Ломами мы двинули как раз, когда она шла по концам шпал с другой стороны пути. Эффект был неожиданный: она потеряла равновесие, ее как ветром сдуло со шпал на насыпь. Похоже, испугавшись внезапного движения опоры под ногами, она, как говорят китайцы, потеряла лицо. Придя в себя, по куриному встряхнулась и молча ушла, но уже другой походкой. И вот тут Володя Мартемьянов, выпрямившись и проходя вдоль нашей тихой шеренги с ломами, объявил молодецким голосом с гусарской интонацией: «Дёрнули девочку!» Мы молчали, переживая уникальный эпизод.
Два интимных момента в 1-ой норильской
Исходная 1-го момента – высказывания Валентина (фамилию опустим); я тогда задержался… с омовением, предшествующем сну. Пришёл в спальню (вагон), когда ребята уже залегли по своим местам. Устраиваю на место умывальные принадлежности, а Валька, лёжа и явно продолжая разговор с Толей Дьячковым, высказывает: «Сейчас бы девочку, молодую», – он похлопал рукой рядом с собой.
Команда рихтовальщиков за работой. Позируя, ждут команды горлового: «И-и-и-и раз!»
Один вариант реакции слушателей рельефно выразил Игорь Домашнев. Он проворно развернулся со спины на живот на верхней полке и мечтательно, но громко произнёс: «Эх, и посмотрел бы я: Ну что же ты с ней стал бы сейчас делать!» Никаких вариантов мнений больше не было. Я залез под одеяло.
Второй момент, думаю, потряс всю бригаду. Я не был свидетелем (дело было в другом вагоне – спальне) и тоже при отходе ко сну. Так вот, Володя ЭН (это и последующие имена изменены), лёжа на верхней полке, вдруг громко объявил: «Вот приедем в Черноголовку, надо будет Галку…». На месте многоточия должно быть древнерусское слово, обозначающее действия Володи в отношении изложенной выше Галки, Володиной жены. У Грачёва, поведавшего мне эту былину, искрили глаза и была готовность N1 расхохотаться: «мы чуть с полок не ссыпались…».
Проблема интима в Норильске не мучила. Игорь был прав в скептическом обращении к Вальке (см. выше). Бессонница не имела место. Мучило вот что: если засыпал с прямыми пальцами, – утром их было не согнуть в кулак. Если засыпал с кулаками, – утром их было не разжать. У меня есть фото, Валера Андрианов щёлкнул нас с Колей утром перед работой: Николай приветливо курит, а я с перекошенной рожей сплёл пальцы опущенных рук. Разминаю кисти перед делом – больно.
Понос и 1-ая норильская
Было такое: нечто типа эпидемии. Судя по массовости заболевания (более 10 человек) болезнь была связана с качеством пищи. Это было в самом начале нашей жизни на станции «Тундра», пока ещё к нам не подъехали наши поварихи. Позже, когда пищу стали готовить наши чудо-поварихи Валя Абаляева, Саша Зворыкина и Римма Любовская, массовое поражение личного состава не имело места быть, но индивидуальное – изредка имело; видимо, руки надо было мыть лучше.
Я живо помню клич перед отходом ко сну Володи (Вартана) Бостанджияна: «Парашютисты, за мной», молчаливая команда поражённых отправлялась по деревянным мосткам к нужнику, удалённому метров на 60 от жилого дома. Почему так далеко? Дома в тундре на сваях, сваи в мерзлоте, сверху единое пространство талой весенней воды. Если нужник недалёк, то сделанное в нём, весной приплывёт под окна жилья. Кто-то скажет: «Ну и что смешного во всём этом?» Смешно было ниже Саше Хрущу (смотри далее).
…Тридцатый километр, у меня эта самая болезнь на букву «пы». Минут 20 назад вернулся я на рабочее место из зазеленевшей красавицы тундры, оставив в ней некрасивый след. Я уже сделал пару таких походов. Ожидая третий, ковырял лопатой рядом с Сашей Хрущом, который иногда повторял: «Посиди, Слава, или полежи». Я знаю: полежать – можно и не добежать в моей ситуации, секунды тут решают всё. И вот оно – опять. Дальнейшее – молчание. Вернувшись из очередного «похода», я застал Хруща обессилевшим от смеха. На просьбу объяснить веселье он сказал: «Да лопата твоя… Да швырнул бы ты её…". Он в сердцах уточнил адрес, куда я мог бы швырнуть лопату. Оказывается, я от боли в животе потерял соображение и пытался вручить Сашке лопату, повторяя: «Подержи, пожалуйста, Саша. Я сейчас». Пока я «гулял», он хохотал. Мне совсем смешно не было. Да и вообще в этом рассказе – что в нем смешного?
Вопрос
«Норильский вопрос» давно стоит передо мною нерешённым. А именно: Почему мы так работали, как оглашенные? Что было стимулом: заработать деньги или что-то другое? Не раз я думал над этим и так и не решил.
Изложу свою индивидуальную «кочку» зрения. В Норильск я ехал изначально «за кампанию». В перспективу большого заработка совсем не верил и поэтому об этом совсем не думал. Думал я так: а когда мне ещё представится возможность «на халяву» съездить к Полярному кругу, глянуть на север своими глазами? А вдруг ещё и вправду заработаем рублей по 150—200 – это же вообще… Число 150—200 определялось моей психологией; моя месячная зарплата тогда была 110 руб. Полгода назад я защитился, но от утверждения меня в качестве кандидата хим. наук до кандидатской прибавки жалованья ещё было минимум полгода. И даже потом, когда я получил эту «тысячу», радости не было особой, так тяжело она мне досталась (понятно, что не только мне одному, но я излагаю свои впечатления).
Слева: надо быстро сбросить шпалы, чтобы освободить путь. Вдали показался поезд. (К. Фирюлин, В. Грачёв). Справа: шпалы К. Фирюлиным и В. Грачёвым разгружены в кратчайший срок
Позже выяснилось, что «тысяча» обошлась мне гораздо дороже, чем всем остальным ребятам: я так изуродовал обе руки, особенно правую, главную руку гитариста, что о серьёзной игре на гитаре (была такая мечта до Норильска, она проводилась мною в жизнь) пришлось забыть. Пачка нот на полке много лет стояла без употребления с 1969 года.
И всё же я никогда не жалел, что съездил в Норильск; деньги тут ни при чём, хотя они естественно пригодились: сын Ромка в этот год пошёл в школу…
Просто хороших ребят собрал Рустэм в 1-ую Норильскую. Не было за время работы никаких ссор, даже в последние дни работы, когда накопилась нервная усталость. Взаимное уважение и поддержка в ходе тяжёлой работы – так там было. Разноплановый юмор – он всегда был наготове. И весьма ценился нашим обществом.
Ну и конечно, была молодость, были уверенность и гордость типа «А я смогу», «да я и это смогу», «я всё могу»! … Даже когда сил уже не было. Примеров последней ситуации помню несколько, приведу один. Помню было на тридцатом километре: жаркий день, но работа уже окончена. Мы медленно тянемся к своим вагончикам: сейчас ополоснуть лицо и руки, ужин, спать… Но нет! Навстречу нам наш возбуждённый мастер Пётр машет руками, при этом чётко заметна виноватая интонация в голосе: «Ребята, срочно надо…, да понимаю, устали…, но надо! Так оставлять нельзя! Здесь всего по семь колодцев на „гитару“, щебёнка рядом.».
Мы молчим. работа серьёзная. Он отвёл нас на участок: метров 50 дороги, новенькие белые шпалы лежат просто на земле, рельсы пришиты. Картина похожа на оскаленные зубы. Колодцы (пространства между шпалами) пустые, аккуратные кучки щебёнки рядышком с рельсами. Видно, что гондолы разгружались только что, стоя на участке.
Уже хорошо – бросать недалеко и удобно. Понеслась! Мы с Игорем Домашневым в паре, сперва он на черенке, потом поменялись… Закидали мы эти колодцы, как последние в жизни. Во время секундного перерыва в работе я (сил уже не было) глянул напарнику в лицо: глаза Игоря дымились от усталости (так, во всяком случае, я это увидел), и мысль мелькнула у меня в голове: «да если крепко сбитый земляк так наелся, то мне сам Бог велел». И мне – полегчало. И мы кидали, кидали и закидали щебёнкой эти колодцы, будь они трижды неладны. А дальше я это день не помню. Зато последующие 50 лет, встречая Домашнева Игоря Анатолиевича в Черноголовке, я ощущал доброе его «дыхание» ко мне, получал крепкое рукопожатие с гулким «Здравствуй, Слава!», внимательный взгляд глаз, внезапно задымившихся на тридцатом километре норильской железной дороги в 69-ом году.
Эпилог
Кратко о том, что мы сделали за время пребывания в Норильске. Мы отремонтировали 8 (ВОСЕМЬ!) километров сложных, потенциально аварийных участков дороги: подъёмы, повороты, мосты, станционные участки. Разнокалиберные по весу и по форме, тяжеленные смолёные чёрные шпалы, положенные прямо в землю ещё в 30-х годах двадцатого столетия, мы заменили на беленькие, квадратные в сечении шпалы из драгоценной лиственницы. Беленьким смоление не нужно, эти шпалы в условиях севера не гниют. Мало того: мы положили под шпалы щебёнку, дроблёный камень, обеспечив на будущее надёжный дренаж. Это важно: промерзание сырого грунта вызывает со временем неконтролируемую деформацию пути и его аварийность.
Помню, стою, смотрю с высокой точки на весь изогнутый участок «Тундры», на котором мы только что полностью закончили работу. Рядом мастер, невысокий мужичок, локальный хозяин этого участка (имени его не помню). Помню, он из Владимира, несколько лет назад вынужденно (болезнь, нервы) сменил место работы (ткацкая фабрика) и жительства на северные («сейчас-хорошо… На свежем воздухе работа…„голова“ – потряхивает головой» «в порядке»).
Слава нашим поварихам В Абаляевой и А. Зварыкиной. Тундра 1969г. Норильск
Так вот, он тоже глядит на свой участок и медленно, негромко выговаривает: «Вот она, лежит путь. Ништо ей теперь. 10 лет ничего не надо будет. А ведь каждый день, бывало, латали. Теперь… Ничего ей.» А я, слушая это, осознаю от нас здесь реальная польза. Реальная! Здорово! Участок на «Тундре» – 4 км. Впереди, как потом выяснилось, было ещё 4 км.
«Метрик за метриком – 8 километров, было под дождём, а было и под ветром,.. " – но это уже из песни к фильму Саши Хруща о нашей жизни и работе в Норильске.
Прошло очень много лет и чтобы вспомнить всех (или почти всех) участников трудовых будней понадобилось очень много времени и усилий.
Список Первой норильской бригады 1969 года:
Абаляева Валентина, Андрианов Валерий Архипов Валерий, Боков Алексей, Бостанджиян Вартан, Буравов Лев, Грачев Вячеслав, Денисов Николай, Довбий Евгений, Домашнев Игорь, Дьячков Анатолий, Ефимов Олег, Зварыкина Александра, Капустин Николай, Куликов Иван, Лазарев Валентин, Любовский Рустэм, Любовская Римма, Мартемьянов Владимир, Панов Вячеслав, Петинов Владимир, Петров Юрий, Рубцов Владимир, Скворцов Владимир, Соляников Вячеслав, Столин Александр, Тонков Евгений, Тумашов Юрий, Филипенко Владимир, Фирюлин Константин, Хрущ Александр, Шувалов Виктор, Шпуга Михаил Георгиевич.
Апофеоз Норильска-69: кассиры В. Мартемьянов и В. Бостанджиян раздают заработанные деньги
Олег Ефимов__Норильск 1969
К сожалению, к моему позднему возрасту воспоминания о стройотрядах в Черноголовке стали отрывочными, фрагментарными. Я путаю даты, забываю имена и даже последовательность событий. Ну вот эти отдельные эпизоды.
Предложение о поездке в Норильск от Рустэма Любовского было для меня подходящим. Обычно я летом отправлялся в горы, в альплагеря, где работал инструктором, или в экспедиции. Так продолжалось 14 лет. Но после экспедиции на пик Коммунизма в 1968 году ситуация поменялась.
Наш профсоюз, который относился к Минсредмашу, перешел к Министерству общего машиностроения. Для меня и моего друга Анатолия Рабинькина это означало смену нашей команды альпинистов на новую в обществе Зенит, где мы пока никого не знали.
В связи с этой неопределенностью я решил сделать перерыв в летнем альпинизме и дал согласие Рустэму на Норильск. Это тоже романтика, ветер странствий, заполярье, о котором я много читал, имена исследователей Урванцева, Ушакова, строительство горнохимического комбината под руководством Завенягина, труд заключенных, описанный Солженицыным.
Ко всему этому хотелось прикоснутся. Из своего отдела кинетики и катализа я пригласил Колю Денисова, Витю Шувалова, Славу Панова и Сашу Хруща – моих друзей, увы, уже ушедших из жизни. Кроме того, я напросился в передовую группу в составе самого Рустэма, Бостанджияна и, кажется, Тумашева.
Норильский аэропорт нас встретил неприветливо после зелени и раннего тепла в Черноголовке: по взлетному полю мела поземка. Нас радушно встретил в своей квартире редактор местной норильской газеты, который заодно был близким знакомым одного сотрудника нашего института Веретенникова и нашим контактным лицом в Норильске. Прием был прост и незамысловат. На столе стояли бутылки нашего и хозяйского коньяка и в качестве закуски черная икра, которую брали столовыми ложками. Под столом спала сытая хозяйская собака.
На утро нам предложили варианты: работу в Норильске на комбинате либо железную дорогу в тундре. У меня уже был опыт работы на горно-химическом комбинате в Усть Каменогорске. Еще та романтика, и, почувствовав знакомый запах сернистого газа, я немедленно настоял на тундре.
Станция, на которую нас отвезли, так и называлась «Тундра». На ней красовался лозунг «Будущее принадлежит людям честного труда». Все ясно и пояснений не требуется.
Предоставили большое помещение, совершенно пустое, и выдали матрацы. На них и разместились ребята, прибывшие вслед за нами. Пока без женщин поварих. Их роль взялись выполнить Слава Смирнов и Юра Шекк (увы, их тоже нет в живых). Нам показали, где в снегу прикопаны туши северных оленей. Они с наступлением весны кочуют севернее, спасаясь от гнуса, и пересекают рельсы по деревянному настилу, так как боятся железа. В толкучке многие погибают и замерзают. Но оленина, менее жирная чем говядина, на вкус приятна и хорошо сохраняется под снегом. Так или иначе, жизнь пошла, и работа началась почти сразу. Нас подняли разгружать подкладки для рельсов. Какое это время суток было сказать трудно. В Заполярье световой день не прерывается. К этому быстро привыкаешь. Особенно когда видишь за окном ребятишек, играющих в футбол в полночь.
Надо сказать, что весна в тундре наступает стремительно. Вдруг появляются большие проталины со свежей зеленью, на них – одуванчики «Хлопок тундры» с плотной белой головкой и, наконец, загораются оранжевые жарки, букетами из которых мы встречаем наших поварих Римму Любовскую и Валю Абаляеву (опять тот же грустный рефрен, и сколько же я живу, где Вы мои дорогие?!). Впрочем сугробы для оленины в тени строений долго держатся.
Работа не такая уж замысловатая, особенно под руководством опытного мастера. Срываем старые 12,5-метровые рельсы (еще Демидовские), укладываем балласт – крупную щебенку, меняем шпалы, затаскиваем новые уже 50-метровые рельсы, кладем на подкладки и зашиваем их большими гвоздями (наверно со времен Христа).
Заколачивание гвоздей, называемых костылями, требует особой сноровки, лучше делать это за 2—3 удара. С этим легко справляются местные женщины, а мы частенько мажем мимо и долго потом добиваем. Впрочем, Игорь Краинский (наш электрик – светлая ему память) бьет точно, но никому не доверяет свой молоток (свой секрет).
Ну и конечно, затем следует работа со шпалоподбойкой для уплотнения балласта под рельсами. Штука тяжелая, вибрирует, разбивает суставы рук, вечером их приходится размачивать в теплой воде, при сгибании они щелкают.
Шпалоподбойку окрестили кличкой «шпуга» по фамилии одного из наших отрядовцев. Не знаю почему, мужик скромный, тихий, был взят для писания нарядов, но в этом качестве не пригодился. Просто попал на острый язычок кажется Славе Соляникову. Было и еще одно изобретение со времен египетских пирамид – совковая лопата с привязанными к совку проволоками, соединенными под резиновую рукоятку. Напарник направлял лопату под особым углом Эйлера – Скворцова (Скворцов, математик из наших, предложил термин), другой напарник рывком тянул совок за рукоятку на себя и щебенка легко перебрасывалась по назначению.
Л. Буравов, В. Бостанджиян, В.Рубцов, В. Боярченко, 1969г., мастера работы на электрошпаловиброподбойке (электрошпуге)
Все вместе это называлось «лопата Дружба» (иногда Шлюха). Я прихватил из альпинистского снаряжения страховочный пояс и карабины. Это позволяло легче перетаскивать тяжелые домкраты на лямке, переброшенной через плечо. Особенно это нравилось красавцу и богатырю Славе Грачеву.
В общем смекалка, конечно, помогала. Рельсы требовалось укладывать правильно, и вначале за этим следил мастер, пользуясь специальным прибором меркой с уровнем, но потом он стал доверять эту работу и некоторым из нас. Так же, как и определять плавный уклон пути – «стрелять», ложась на рельсы и прицеливаясь на мерную рейку.
Для выполнения поворотов нужно было строить «эпюру». За ее расчет взялся Саша Столин, математик и теоретик. Посмотрев на его работу, мастер вздохнул – «слишком мудрено, проще на глазок». Получилось. Большой шутник Саша Столин сильно картавил (как и я). При передвижке рельсы ломами он был «горловым» – давал команду, но вместо «и раз» Саша кричал «и два». Самым веселым горловым был Саша Семенов (тоже светлая память), он сопровождал команды легким солдатским «матерком» и работа шла на ура.
Меня интересовало как эту самую северную в мире дорогу строили зэки. Мастер сказал, что рельсы укладывали прямо на снег, он зимой под ветром становился твердым как камень, а летом правили, подсыпали щебенку. Вот поэтому наша работа и называлась подъемкой. Надо было нарастить толщину слоя балласта, иногда довольно значительно, кажется до 30 см и выше. Это позволяло сохранять вечную мерзлоту под балластом – хорошим теплоизолятором.
Засыпка ж. д. полотна после баластёра
Жили зэки в бараках, как и положено людям честного труда, и кормить их старались по возможности прилично, рабочую силу берегли. Охраны было мало, все равно бежать было некуда. Специалистов набирали просто, арестовывали старшие курсы из Московского института инженеров транспорта (МИИТ) и посылали в Норильск (за что? – тогда с этим проблем не было).
Будущий нарком Завенягин считался хорошим хозяином комбината. Наладить такую работу в Заполярье архисложно. В дальнейшем он стал одним из руководителей атомного проекта. Люди, отсидевшие и выжившие в Норильске, делятся воспоминаниями неохотно, уезжать на юг России (это предлагается) не хотят. После лишенного микробов полярного воздуха они на юге часто болеют и живут недолго. Один из мастеров рассказал мне, что приехал в Норильск на железную дорогу из большого сибирского города добровольно, захотел сменить городскую нервотрепку на спокойную обстановку в тундре. Мужик простой и непритязательный, но деловой.
Нас водили на экскурсию на комбинат. На переплавке никеля мы обзавелись красивыми, похожими на сталактиты никелевыми чушками. Любопытно, что инженеры с производства стараются устроиться на шахты простыми шоферами на грузовики БЕЛАЗы. Там хорошо платят и воздух свежий.
Центр Норильска Гвардейская площадь и прилегающие улицы спроектированы в Ленинграде (не Санкт-Петербурге) и на него похожи. Дома на сваях – берегут вечную мерзлоту, стоят квадратом – спасение от ветров, каждую весну красят заново, зимой ветер сдирает краску. Я однажды ездил за кастрюлями для поварих и не удержался купил для них маленькие розочки. Их привозят с Большой земли самолетом. Молочных продуктов много – сметана, творог, но все из восстановленного молока, то есть порошка. Поэтому все густое. Все равно вкусно.
Через некоторое время нас из Тундры перевезли на участок дороги вблизи аэродрома Алыкель и мы стали жить в вагонах по двое в купе. Мы жили с Сашей Хрущем очень дружно. Но однажды к нам попросился кажется Эдик Ягубский, он жил в купе с мастером Петром Михайловичем. Мастер мог на ночь принять стакан водки и богатырски захрапеть. «И кричит усатый злодей, эй, Рустэм, поднимай людей» – это о нем написал Сережа Щепинов. Злодеем он казался только утром, в остальное время «был он друг нам и отец, сколько верст намеряно». Но Эдик все-таки очень страдал от храпа. Впрочем, в эту же ночь после вселения к нам мы услышали с верхней полки отчетливый, интеллигентный храп нашего постояльца. Заразился от мастера бедолага.
В гости к поварихам приходили солдатики из небольшого караула, стоявшего около «парусов» огромных металлических антенн, находящихся невдалеке от нас в тундре. Точное назначение этих сооружений я не понял, но солдатики говорили, что перед ними можно погреться (какой же это диапазон радиоволн?), но долго нельзя – детей не будет.
Около нашей стоянки было озерко, верхний слой воды был теплым, но ноги нащупывали лед. Для купания нужно было быстро скинуть плащ, одетый на голое тело, окунуться и сразу залезть под плащ. При промедлении мгновенно тело покрывалось слоем комаров. Тоже происходило при прогулке в туалет.
На насыпи мы надевали на голову авоськи, смоченные репудином. Мимо ехали вагоны с детишками на отдых. Детишки хохотали, глядя на нас. В футбол местные играли часто без маек, было тепло, комары своих не жрали. Мы тоже смеялись – когда проголодаешься, просто вдохни поглубже, комариного мяса хватит. Приятный теплый ветерок из тундры приносил нежный запах цветов. Летом тундра очень красива.
Короткая минута перекура у Володи Филипенко с любимицей отряда. Справа: Особенно доставалось от комаров Володе Рубцову. Уж очень они его любили
