«Щебёнка» – родное после Норильска слово, правильно – щебень. В Норильске щебень – дробленая отработанная порода, продукт производства горнодобывающих предприятий.
Самый необходимый материал в работе. Часто возникали проблемы. Приходилось обращаться к начальству
Укладка запасного пути для разъезда встречных составов: С. Грачёв, В. Бостанджиян, И.Ф.Щёголев
Вячеслав Соляников__ Мой Норильск (воспоминания)
У Марины Цветаевой есть небольшое эссе «Мой Пушкин». Я читал его когда-то и думал: законное название. Великий поэт способен не просто оценить написанное другим великим поэтом, но и проникнуть в тайну самого процесса сотворения.
Моё заглавие, на первый взгляд, чистое нахальство. Норильска – города я практически не видел, был в нём один раз – один час времени, и то по делу.
Но… Мы много там работали, отремонтировали 8 км норильской железной дороги. В сделанное вложили часть души и все силы, которые имели в тот период жизни с условным названием «Норильск». Те полтора месяца – незабываемы. И каждый из нас, составляющих Первую норильскую бригаду, имеет право на рассказ с названием «Мой Норильск». Полагаю, я тоже.
Начало было таким
Ранней весной 1969 года мы с Рустэмом Любовским шли домой из Дома ученых в Черноголовке. До этого года наше с ним общение сводилось к участию в вокальном самодеятельном квартете, который сами мы скромно называли иногда ССССР (четыре Славы – Грачёв, Сизов, Харитонов, Соляников + Рустэм Любовский). Идя домой, мы беседовали о чём-то, как вдруг Рустэм предлагает мне: " Слушай, поехали летом на Север! Поработаем бригадой, заработаем на жизнь…» Не помню, употребил ли он тогда слово «Норильск», но я понял, что его предложение не просто слова; в Рустэме чувствовался разведчик-первопроходец, нащупывающий пути реализации намеченной им какой-то операции.
Я легко дал согласие, не шибко веря, впрочем, в реальность предложенного мероприятия. Но Рустэм Любовский, как и Донбасс, порожняки не гонял. И в июне 14 дня 1969 года вечером институтский автобус доставил нас в аэропорт Домодедово; ночь мы провели высоко в небе, спустились и сели в заснеженной Хатанге на другой стороне полуострова Таймыр: Норильск не принял самолёт по погодным условиям.
И только тут я понял, что влип! "Куда ты попёрся, м.н.с.– дурачок, чего тебе было надо в этих снегах и по окна заснеженных избах? Сидел бы дома, играл бы на гитаре…» Примерно такой оптимизм объял меня в то время. Но… Объявили срочную посадку, полетели обратно до Норильска. Чуть меньше часа лёта и вылезаем из самолёта в Норильске.
Тёмные рваные быстро летящие облака, неуютный ветер, снег и сверху и под ногами; внизу снег мокрый и раскисший, идти неловко. Я потом в песне к фильму о нашей норильской эпопее так написал: «Норильск. Утро холодное, Норильск. Снежное крошево, ветер непрошенный. Так мы приехали в Норильск.»
Из аэропорта нас, бригаду черноголовских авантюристов, по железной дороге доставили на станцию «Тундра». Несколько одноэтажных, почерневших деревянных, типа изба, строений. Рядом железнодорожный путь.
День приезда в «Тундру» почти не помню, может быть из-за того, что не спал в самолёте. Не помню, где и что мы ели (а ведь ели), как получали рабочую одежду – тоже не помню. Весь спектр туалетных подробностей, ну хоть убей, не помню. Зато хорошо запомнил небольшое происшествие во время первой поездки по железной дороге.
В вагоне – столовой, со столиками по бокам, мы, несколько человек, готовились разливать чай. Потом как-то получилось, что я остался в вагоне один на один с пустыми кружками на столе. За несколько минут движения я понял, что такое Норильская Ж. Д. Вагон сотрясался, шарахался в стороны внезапно и сильно. Кружки при особо сильных толчках слетали со стола, как выстреленные. Я ударился бедром о столик, но собрал кружки в одну группу на столе, охватил их руками и, присев за стол, стал ждать. Кто меня вызволил из этой ситуации – не помню.
Запомнилась первая ночёвка в Тундре на полу какого-то служебного помещения: тепло от печки, яркий свет лампочки, негромко скворчит радио, так его никто и не выключил.
Мне везло в «моём Норильске». Я много интересного увидел за те трудные неповторимые полтора месяца. Непосредственным свидетелем ярких нескольких событий был я, два из них произвели особо сильное впечатление на меня. В обоих случаях главные герои- норильские железнодорожники.
Вот случай номер один. Символично, что произошло описанное ниже в самый первый рабочий день. Ранним утром этого дня я проснулся от толчка Рустэма. Он был уже одет. Скомандовал: «Вставай и быстро одевайся» и принялся будить ещё кого-то. Накануне вечером меня предупредили, что завтра я дежурный и встать мне придётся пораньше. Непонятна была только потребность быстроты. Куда торопимся?
Тепло одетые в новую рабочую одежду вышли мы, несколько человек, на утренний морозец. Разобрали штыковые лопаты, одели верхонки, новенькие рабочие брезентовые рукавицы. Подошли к железнодорожным путям, где была группа местных людей во главе с мастером Петром Михайловичем Никритиным (имя это я узнал уже гораздо позже). Они оживлённо переговаривались, порой спорили, проходя мимо стоящего состава. Иногда приседали, что-то разглядывая под вагонами, опять шли и громко говорили, оживлённо жестикулируя. Я в этой лексике ничего не понимал: какой-то спецязык с редким вставлением «крепких» слов. А приглядевшись, я… не знаю, как описать это впечатление. Картина – «чёрный квадрат» отдыхает заодно с Малевичем. Несколько гондол (см. толковый словарь) состава, оказывается, сошли с рельсов. Оторопело глядел я на этот сюрреализм, производящий на меня дикое впечатление: вагоны, стоящие не на рельсах, а рельсы рядом с колёсами лежат.
Привыкнув несколько к реальности ситуации, я стал думать примерно так: и причём тут я и мое оружие, лёгкий штык – лопата? И вообще, что может сделать десяток людей в такой нелепой, чудовищной, как казалось ситуации?
Потом нам, новичкам, объяснили задачу: наши действия сводились к расчистке путей: из-за ошибки при разгрузке гондол щебёнка накрыла рельсы и …авария. На карачках мы примерно в течение часа очищали путь. Тут мастера ж.д. пустили в ход лягуши, горбатые стальные переносные штуки, действия которых сводились к следующему: их под нужным углом пришивали (прибивали) к шпале перед колесом сошедшего вагона. После чего мастер жестами руки, профессиональными сигналами давал на расстоянии команду машинисту. Тот осторожно двигал состав в нужном направлении, колесо сошедшего вагона наезжало на лягушу (она повыше рельса) и съезжало с нее прямо на рельс. При этом с самого начала операции состав расцепили в нужных местах и слегка растащили вагоны. Честно скажу: это было одно из самых удивительных зрелищ моей жизни.
С тех пор прошло 53 года. Черти что творят люди в науке, в технике, но то впечатление от спокойствия, умелости и особого изящества в действиях мастеров, от слаженности их работы – непоколебимо и незабываемо.
Та авария, насколько я помню сейчас, была ликвидирована за 2 с половиной часа. Тогда я понял, что мы (бригада) будем здесь заниматься серьезным делом и несколько «окреп духом».
Второе событие имело тоже аварийное начало, произошло оно в утро нашего отъезда. Руководство дороги организовало для нашей бригады прощальный банкет в ресторане Норильска. Состоялся он вечером накануне нашего авиавылета.
На столах – марочный коньяк, шампанское, дорогие вина. Закуска – мечтательная (других слов не подберу), включая салат из свежих огурцов (овощи в Норильск летают на самолётах, цена их ого-го…). На банкете присутствуют три ж.д. представителя: такой привычный нам и обязательный Пётр-мастер и «двое в штатском» – начальник норильской дороги генерал Новгородов М. Д. и кто-то из руководства в светлом костюме с простым лицом. Рустэм, представляя последнего, назвал фамилию и в шутку объяснил, что это есть «главщебёнка», именно он обеспечивал нашу работу этим дефицитным материалом.
Оба начальника вели себя просто и достойно. Новгородов открыл банкет, заполнив свою рюмку смесью шампанского и коньяка один-к-одному, и, объяснив громко, что эта смесь называется «Дружба», сказал тост за наше здоровье и нашу дружбу в будущем. На банкете он был недолго, а вот человека, номинированного как «главщебёнка», я увидел вновь и понял только утром перед нашей посадкой в секцию (так в Норильске зовут электричку). Так вот, перед этой самой посадкой минут за 20 до прихода секции выясняется, что двое наших забыли в покинутых вагончиках: один – весь заработок более чем в 1000 руб, а другой – билет на самолёт.
Начальник норильской железной дороги генерал Михаил Дмитриевич Новгородов приехал в гости к нашему отряду
Вагончики, наше жильё, стоят в километре отсюда и хорошо видны невооружённым глазом, но секция придёт вот-вот, а садиться в следующую – опоздаешь на самолёт. Положеньице – квадратный Малевич опять отдыхает. Что делать?! И вдруг к нашей отчаявшейся группе быстрым шагом подходит «главщебёнка». Выяснив в чем дало, он, подняв горизонтально руку и отходя с ней от нас, скомандовал: «Подойдет секция – влезайте и срывайте «Стоп-кран», сошлитесь на меня (называет фамилию… не помню). Горизонтально поднятой рукой он тут же остановил видавший виды проезжавший ГАЗ-51. Оробевшему молодому шофёру негромко сказал: «Вот этих двоих (один из них был Саня Столин) отвези, куда тебе скажут. Дождись и быстро с ними назад».
С замиранием сердца следили мы за «газоном», подъезжавшим к недавно бывшими нашими вагончикам, когда подошла секция. Мы вошли, кто-то прямо в тамбуре сорвал стоп-кран. Стали ждать. Трое в железнодорожной форме явились через пару минут и задали нам вопросы вежливо и строго. Услышав «фамилию», отступили назад и переглянулись. Минуты через четыре подлетел газон, двое наших, мысленно радостно воя, кинулись в наши объятия. Потом показался волшебник («главщебёнка»). Он, видимо, что-то выяснял с шофёром газона. Не входя в вагон и не повышая голоса, что-то коротко сказал троим в форме, те облегчённо вздохнули, развернулись и ушли. Секция, как ни в чём не бывало, продолжила путь в аэропорт. Мы группой, обалдевшей от радости, ввалились в почти пустой вагон и какое-то время, приходя в себя, молчали, думая.
Наш подарок начальнику ж.д. генералу Новгородову М. Д. – фанату футбольного клуба «Спартак» Москва, с автографами любимой команды
Позже Столин рассказал, что 2-ая черноголовская бригада, которая только прибыла из Черноголовки, уже заняла наши вагончики. Уже горел костёр, который сжигал всякий оставшийся хлам. Сашины рабочие штаны с 1000 рублей в кармане чудом не успели сгореть.
Поясню описанное. Норильская дорога – важнейшая деталь всей таймырской жизни. Она связывает порт Дудинку с предприятиями Норильска. Роль порта в жизни Таймыра грандиозна. Морем и по реке Енисей сюда в короткий судоходный период везут всё необходимое для жизни и работы: сельхозпродукты, промтовары, оборудование и машины для производства… – всё, вплоть до пищевого этилового спирта (водку возить накладно – в ней много воды). Соответственно, перебросить всё это по местам призвана железная дорога, иных дорог на вечной мерзлоте не сделать. В то же время надо перебросить всё, что произведено на Таймыре, в порт. Отсюда напряженный ритм работы ж.д. и великая ответственность, но и большие полномочия руководства дороги, которое, как мы успели понять в день отъезда, известно живущим там в лицо и пофамильно.
Деталь: Новгородов вчера специально оставил своего ответственного сотрудника проследить за нашей утренней посадкой: банкет, то, се… мы же усталые до крайности, спиртного полтора месяца во рту не держали… Мало ли что. «Главщебёнка», спасибо ему, проявил себя деловито, решительно, быстро и без всякого начальственного шума и пыли. «Так мы покинули Норильск» – это уже слова из песни, прозвучавшие в фильме о нашей норильской эпопее. Оператор, режиссёр и продюсер Саша Хрущ.
Начиная эти воспоминания, я понимал, что дать сколько-нибудь стройную картину жизни бригады Норильск-69 невозможно. Во-первых, я просто один из рядовых членов бригады, на полноту и объективность описания в такой ситуации рассчитывать нельзя. Во-вторых, с тех пор прошло 53 года, очень многое забылось. В частности, я начисто забыл некоторые бытовые подробности. Не помню, сколько раз мы были в бане за полтора месяца, но одно посещение зато помню очень точно из-за деталей: мы тогда с Колей Денисовым здорово потерли спины друг другу. Не помню, каким образом брился. А вот то, что брился, знаю точно: свидетельство тому фотокарточки и пара кадров фильма Саши Хруща.
Озеро, из которого брали воду для умывания и чистки зубов
И я решил: опишу то, что хорошо помню, от случая к случаю. Каждый случай озаглавлю, как отдельный. Что и выполняю далее.
Чистка зубов Володей Петиновым на станции «Тундра»
Начало работы нашей бригады связано с 4х-километровым участком ж.д. вблизи станции «Тундра». Несколько дней мы жили, точнее спали в одном из одноэтажных домов станции. Главное – там было тепло. С удовольствием возвращались мы в эту обитель после промозглой работы: талый снег, сырость, порой дождь, грязь, хмурое небо. Так стартовала наша работа.
Но дни шли, дело налаживалось. Мы постепенно втягивались в работу: овладевали штыком и совком (лопаты), ломом и подбойниками (инструменты для уплотнения грунта). Погода хорошела. Светлело небо, временами являлось солнышко. Стремительно росла глубокая, около полуметра, лужа напротив нашего жилья. (Позже нашу бригаду перевели на житьё в плацкартные вагончики. Еду мы поглощали в вагоне – столовой).
Эту лужу мы использовали для утренних и вечерних водных процедур: умывание, чистка зубов. Обычно мы вдвоём с Колей Денисовым отыскивали чистый заливчик, обходя лужу. Кружками черпали из него водичку и… за дело.
И вот в одно солнечное утро наблюдаем: рядом с домом стол, на нём двухведерный бак. По очереди подходят люди, отбирают в кружку водички, отходят… – цивилизация, санитария! Но мы помылись в очередном заливчике. Возвращаясь, встречаем Володю Петинова: расположившись рядом с бачком, он старательно «шурует» зубной щёткой. Приветствуем друг друга и на его вопрос: «А вы в луже умывались?» – отвечаем утвердительно. Он достойно сообщает, что использует для этого воду из бачка! При нас, подставив кружку под краник бачка, убедился, что вода в бачке окончилась. Мы с Николаем досмотрели сцену до конца.
В это самое время подошёл Валерий Иванович Андрианов. Зафиксировав наличие отсутствия в баке воды и, ничуть не смутившись этим обстоятельствам, взял бачок за ручку, затащил его шага на три в лужу, зачерпнул воды и, выйдя, поставил его на стол. Потом набрал кружку воды и отошёл. Коля лучезарно улыбнулся, а я поспешил в домик, еле удержавшись от хохота. Выражение Володиного лица в ходе действий Валеры описать невозможно. Это было… Это надо было видеть.
Саша Хрущ
Норильск много отнял у меня: испорченные руки поставили крест на желании по-настоящему овладеть шестиструнной гитарой. Но Норильск и дал мне многое. Я не имею в виду деньги, хотя они оказались совсем не лишними. (К деньгам я всегда относился довольно равнодушно, не нервничал, даже если их не было).
Н. Капустин, С. Князев, Саша Хрущ. Р. Любовский перед выходом на работу
Лето 1969 года напомнило мне лето-осень 1958 года, нашу МГУшную северо-казахстанскую целину. Там я обрёл хороших товарищей: Бориса Ужинова, Глеба Абакумова, Колю Денисова. Кстати, завтра ровно 20 лет, как нет Николая Тимофеевича (я пишу эти строчки 30 октября 2022 года), человека, определившего мою судьбу, мой выбор Черноголовки как места работы и проживания.
Норильск тоже расширил круг моих товарищей. Встречаясь в Черноголовке с любым из членов Первой Норильская бригады, я всегда отмечал:– СВОЙ! Один случай особый, о нём подробно. Двигаясь как-то «в четвёрке со шпугой» (это из лексикона указаний нашего мастера Петра: «шестеро с ломом!.. и т. д.) по полотну, набивая щебёнку под очередную шпалу, я сначала заметил (шумно же!), а потом расслышал: Саша Хрущ что-то напевает. А когда я разобрал, что он поёт (видимо, тише стало), то не выдержал и спросил его, откуда ему известна эта песня. Саша объяснил, что это старая история, что он в университете в Горьком пел в квартете, а песню предложил аккомпаниатор Глеб Абакумов. Я тоже объяснил, что мы с Глебом в 58 году 2 недели рыли ямы разного назначения, а вечерами пели в гитарном сопровождении песни в громадном амбаре, ночью там же спали на стоящих впритык узеньких железных кроватях. Хрущ вспомнил: «Да, да, он рассказывал о вашей целине», я тогда понял, что мой разговор с Сашей надолго… Так я нашёл хорошего друга и товарища из отдела Шилова А. Е., в котором работал и мой старый друг Коля.
Саша был удивительно отзывчивым и добрым товарищем. Много раз он выручал меня, я тоже помогал ему, чем мог, но душа у него, честно скажу, была шире моей. И кстати, о песне, которую исполнял Хрущ под аккомпанемент одной ЖЭС и четырех шпуг. Это была «Гитара», песенка неизвестного мне автора. «Вечер гаснет пламенем пожара, ночь на землю сходит, не спеша. О тебе поёт моя гитара, по тебя грустит моя душа». И пожары вечерние ярко пылали в казахстанской степи, и душа моя безответно грустила, не хватало только гитары.
Я понял, что без гитары мне не жить. Борис и Глеб (имена русских святых!) показали первые аккорды на семиструнке… и понеслось. Через год я сменил 7 струн на шесть, через 2 года ребята в общежитии пели под мою гитару: Борис охладел к гитаре, Глеб перешёл в Горьковский университет, а я навсегда остался с двумя гитарами, песней и инструментом, который подарили мне коллеги по лаборатории Е.Т.Денисова по случаю защиты диссертации в январе 1969 года.
Огурцы и щебёнка
Одной из характерных черт нашей норильской эпопеи был непреклонный юмор. Дружеское, не злое, остроумное подкалывание было нормой. Свидетелем и участником одной мини юморины был и я. Шесть человек, в том числе я и «земляк» Валера Боярченко, кончили работу и сели отдохнуть до скорого прибытия мастера и переброски нас на другое рабочее место. Кто-то прилёг, использовав как подушку ноги близсидящего. Очередной ж.д состав останавливается рядом с нами, высовывается машинист и вопрошает: «Вы студенты?» Отвечаем утвердительно, так как кодовым названием «студенты» обозначали тогда нашу бригаду на Норильской ж. д. Тогда вопрошающий достаёт большой фанерный ящик с аккуратно написанным адресом и именем адресата: Грачёву Вячеславу Петровичу.
Мы подтверждаем принадлежность вышеизложенного персонажа к нашей бригаде, и ящик-посылка с просьбой передать ее адресату переходит к нам, а поезд следует дальше. Посылка была так называемая «Фруктовая» – без обвязки и сургучных печатей. Я слегка подумал и решил: освободить надо ящик от содержимого, а туда загрузить совок-другой щебёнки и в таком виде вручить посылку нашему дорогому товарищу Грачеву В. П. Все, кроме «земляка», холодно приняли эту идею (усталые), но мы с Валерой сделали всё идеально и быстро: штыком вскрыли частично крышку с адресом, в образовавшуюся щель высыпали огурцы (содержимое посылки) в мой ватничек. Потом аккуратно ввели в ящик надлежащее по весу количество щебёнки и аккуратно приколотили короткими гвоздиками крышку рукояткой штыка: гвозди точно вошли в свои гнёзда.
Буквально через несколько минут на нашу мелкую диверсионную группу набежал адресат посылки, крича издали: «Вы посылку не получали?» Получив ответ и самую посылку, Грач взвалил её на плечо и ушёл по шпалам, а наша шестёрка получила возможность безнаказанно порадоваться за товарища. Потом выяснилось, что вышеупомянутый машинист не поленился сообщить по дистанции, что посылка уже передана студентам. И была картина в финале рабочего дня: Впереди Грачёв В.П, за ним высокий Юра Петров с посылкой на плечах вышагивают по только что подбитым нами шпалам. Петров оступился, посылка звучно «грюкнула». Юра встал на месте и смачно выразился: «Грач, в посылке щебёнка». «Ерунда,» – махнув рукой и ответив скороговоркой, -«там зелёные яблоки», Грач прошёл мимо нас. Петров следом возобновил движение.
Мы тоже двинулись к нашим вагончикам, к обеду, к короткому отдыху. Ватник с огурцами бережно был доставлен к моей лежанке (вторая полка), огурцы были высыпаны на чистенькое зелёное шерстяное одеяло и прикрыты тем же ватником, а я пошёл мыться и несколько задержался на водных процедурах.
Вернувшись, я приподнял край ватника над огурцами и обнаружил россыпь щебёнки прямо на одеяле, это вместо огородных даров. Я не сильно огорчился (за всё надо платить), вынес щебёнку на одеяле, прямо из вагончика высыпал её на шпалы (зачем добру пропадать), вытряхнул одеяло. После чего привёл своё спальное место в порядок. В столовом вагончике (ребята уже дружно ели) дошёл до Славки и сказал ему на ухо: «Грач, огурцы в чистом ватнике – это изящно; щебёнка на одеяле – не есть здорово». «Ладно, ладно», – ответил он- " иди на своё место. Там…» рядом с моей заполненной (именно так) тарелкой лежал симпатичный, большой и пупырчатый огурец. Финал: Двое из шестёрки шпионили и наблюдали вскрытие посылки со щебёнкой. Ответом на моё: «И как это было?» последовало шпионское потряхивание головой с закрытыми глазами.
Повесть о том, как Саша Столин стал мужчиной
Читатель подумает, что речь пойдёт о чём-то аморальном; бог с ним, с таким читателем, хотя элемент аморальности в повести, конечно, будет: дело было в сугубо мужской не самой нежной кампании, место действия – участок ж.д. в районе симпатичной речки Далдыкан; как там бы сказали – на Далдыкане. Картина вполне обычная для того периода работы: Жаркий солнечный день (t> 30 градусов С – это-то в Норильске!!). Громко трещит ЖЭСка и четыре шпуги, человек 15 заняты работой.
А. Столин. Дежурство на кухне. 1969 г., ст. Тундра
Я подхожу к этой группе, конкретно к двум оживлённо беседующим человекам – Володе Мартемьянову и Саше Столину. Последний что-то говорит и аргументирует слова руками, Володя что-то отвечает, и, не глядя на него, продолжает орудовать штыком. Их слов мне не слышно – ЖЭС всё перекрывает. И вдруг: Саша кончил говорить и махать руками, застыв в странно-вопросительной позе. Володя молча втыкает штык в землю и многократно громко говорит: «Всем всё выключить, все – сюда!» останавливает работу, идёт и ждёт, пока группа соберётся. Ребята, не спеша, сходятся. И немного подождав, Володя, похожий одновременно на матроса Железняка и бомжа-нищеброда, в наступившей тишине обратился к подошедшим: – «Ребята, только что Столин Александр сказал мне лично вот что дословно…» – и озвучил полновесно популярную российскую матерную аббревиатуру «Е.Т.М..». Дальше я наблюдал сцену, которую Гоголь описал бы примерно так: «Закачали седыми головами казаки. Иные плеснули руками и уронили их, не поднявши доверху. И потупили головы свои». Нет, не таких слов ждали от Саши, осквернившего впервые уста свои, наша Родина и Володя Мартемьянов. Что скажет мама Саши, что скажет молодая Сашина жена, когда горькая весть докатится до их ушей; не веря, они заставят свидетеля страшного события повторить всё, вместе с Сашиными словами…
Ну, хватит про Гоголя. Сашка стоял красный и молчал. Минуты через 3—4 этого коллективного воспитательного развлечения кто-то включил ЖЭС, четверо взяли шпуги, остальные потянулись на рабочие места. Володя тоже, отдохнув, взял свой штык.
Немного о мате вообще. Недавно я прочёл в авторитетной газете о попытке лингвистического анализа радиопереговоров пар лётчиков-истребителей (ведущий и ведомый) в процессе воздушных боёв в ходе ВОВ. Фактически- матерщина с редким вкраплением нормальных слов. Специалисты объяснили, что мат такого рода есть специальный, профессиональный, высоко информативный скоростной язык боя. К ругани и оскорблению нравственности никакого он отношения не имеет, хотя звуковая схожесть очевидна. Имея за плечами норильский опыт, я легко принимаю изложенные выше выводы лингвистов. С той добавкой, что умелый хороший мат позволяет сбросить эмоциональное напряжение не только самого матерщинника, но и окружающих. А напряжения как физического, так и эмоционального в той нашей работе была ого-го сколько. Вот и употребил Саша, культурный еврейский мальчик, талантливый научный работник, то, что употребил, убеждая в чём-то Володю. А тот мастерски использовал ситуацию, чтобы дать передых ребятам, сбросить накопившуюся нервную усталость. Добавлю: при наших женщинах-поварихах мы никогда не выражались. Я лично, приехав домой, т.е. сменив условия, ритм и само содержание жизни, перестал пользоваться этим языком за ненадобностью.
О народе Лесото и беседах его короля с машинистом
Это история – часть истории народа Лесото в составе нашей 1-ой норильской бригады. Численность народа четыре человека: Юра Петров (рост 2 м, «столб» в баскетбольной команде ОИХФ), Юра Шекк (член той же команды, весёлый, остроумный человек), Костя Фирюлин, человек во всех смыслах ценный. И конечно же, Лёша Боков, невысокий ростом некоронованный король упомянутого народа. Вся эта «Лесотиана» была выдумана фантазией Юры Шекка, остальной народ бригады против народа Лесото ничего не имел и порой поддерживал его право на существование. Например, лично я однажды, идя на своё место в вагоне-столовой и видя всю четвёрку за столиком с авторучками в руках, склоненную над листками бумаги, поинтересовался: «Народ Лесото пишет письмо своим женщинам?» Шекк немедленно пояснил: " Пишет письма своим белым женщинам.» Я удовлетворился сказанным: разные народы имеют разных женщин. Сочувственное отношение к этому народу в бригаде было общим, юмор был в ходу. Но король Лёша дал однажды большого маху. Отсыпая бровку в начале 30 километра, он забыл, что на нём футболка красного (королевского!) цвета. А красный цвет на железнодорожном пути – сигнал тревоги. Остановка состава – обязательная реакция машиниста на этот сигнал. Машинист состава, гружёного итальянской (судя по надписям) горнодобывающей техникой, остановил электровоз рядом с Лёшей. Сначала он, видимо, выяснял причину тревоги. Потом долго выступал. Слов мы не слышали – далеко было. Король Лёша внимательно слушал выступление машиниста, задрав голову. Машинист использовал кабину электровоза как трибуну, за неимением броневика. Тут следует внести некую ясность: тридцатый километр – это начало крутого подъёма, сложный участок. Для его преодоления тяжёлый гружёный состав обычно разгоняют задолго до начала подъёма. Королевская футболка, видимо, прервала начало разгона. На наших глазах состав с разговорчивым машинистом дважды сдавал далеко-далеко назад, разгонялся и пытался одолеть подъём, но неудачно: скорости не хватало. Возвращаясь (это тоже было два раза), электровоз оба раза останавливается рядом с королём, который к этому времени уже сменил цвет одежды на траурный, машинист продолжал разговор. С третьего раза тяжёлый состав взял подъём и ушёл навсегда, переговоры железнодорожника с королём Лесото прекратилась. А мы, свидетели общения Лёши и машиниста, точно уяснили: красного на путях – ни-ни!
