– Тим! – бросила Мари в сторону открытого люка, не отрывая глаз от мониторов. Справа от нее стоял экран гидролокатора, и желтая полоса ползла по плотному сине-зеленому скоплению пятен. На экране слева колыхалась илистая тьма в четырех тысячах футов[3 - Около 1200 м (1 фут = 30,48 см).] у нее под ногами. – Механизм в порядке?
– Если с ним что-то случится, уж поверь мне, ты сразу узнаешь, – отозвался с палубы Тим. – В основном по громкому всплеску и моим воплям.
Мари усмехнулась и бросила взгляд в проем люка – ее коллега стоял у лебедки, наблюдая, как на барабан фут за футом наматывается нескончаемый кабель-трос. Тим был в своей любимой винтажной рубашке с эмблемой Океанографического института Скриппса[4 - Институт был основан в 1903 г. в Сан-Диего, Калифорния. Является одним из старейших и крупнейших центров океанологии.] на спине – силуэтом корабля и трезубца. Эмблема была перечеркнута жирной черной полосой машинного масла – меткой, оставленной другим кабель-тросом много лет назад. Полоса пролегла по рисунку ватерлинией[5 - Ватерлиния – линия соприкосновения воды с корпусом плавающего судна.], как будто только самая верхушка корабля осталась над водой, и это всегда напоминало Мари о постере, который висел в ее детской спальне. На нем мультяшный галеон, весь в водорослях и причудливых наростах, стоял вертикально на морском дне, а его мачты торчали из воды. Иллюминаторы галеона были задраены, на пушках все еще горели фитили, и пират в плававшей рядом шлюпке торжествующе указывал на развевавшийся над галеоном флаг. Мари тысячу раз засыпала, глядя на него. Но впоследствии выяснилось, что затонувшие корабли редко выглядят так же, как на этой картинке, – гордыми, целыми, удобно расположившимися на дне. Обычно останки кораблекрушений выглядят, как останки: корпуса и мачты разбиты, разломаны, разметаны жестоко и безвозвратно.
Корабли, призванные покорять моря, вместо этого гниют в донном песке, разорванные морями в клочья.
На другом конце кабель-троса, который вытягивала лебедка Тима, был ТНПА – телеуправляемый необитаемый подводный аппарат, а попросту глубоководный робот, такой старый и своенравный, что Мари опасалась, что он однажды наплюет на ее команды и отправится самостоятельно исследовать морское дно где ему вздумается. В начале этой экспедиции, шесть недель назад, они уже лишились одного ТНПА – его кабель-трос зацепился за обломки на первом из мест кораблекрушений, которые они изучали, и лопнул, как зубная нить. Потеря первого робота была ударом под дых – показатель их финансовых резервов начал приближаться к критическому, сменив цвет воображаемого сигнала с бледно-зеленого на тревожно-красный. Потеря второго робота будет означать крах всего предприятия.
Мари нажала несколько клавиш на панели управления, пододвинув ее ближе к себе.
Рядом с экраном, на который передавал видео ТНПА, светился монитор гидролокатора, окрашивая ее руки неоново-зеленым. Густая россыпь огоньков неопровержимо свидетельствовала о том, что на песчаном дне лежит нечто созданное руками человека – искусственные объекты проявляются на экране четкими линиями и плотными формами, тогда как природные представляют собой переплетение размытых кривых. Эта россыпь имела форму ягоды – большое яркое пятно, из которого торчит хвостик-веточка. Так они и обозначили для себя затонувший корабль – «Вишня», чтобы не спугнуть удачу, поддавшись искушению признать его заранее тем, что команда Мари надеялась здесь найти, то есть останками парохода «Калифорниец».
«Калифорниец» был белым китом Мари, неуловимым Моби Диком, на протяжении всех двадцати лет ее профессиональной деятельности. Тот самый «Калифорниец», британский военный транспорт, подбитый во время Первой мировой войны. Солдат и команду матросов успело эвакуировать сторожевое судно, а пароход затонул, оставив за кормой и войну, и собственную дурную славу. Ибо за три года до того, как его погубила торпеда, «Калифорниец» погубил сам себя.
В апреле 1912 года, во время самого обычного торгового рейса, когда «Калифорниец» вез лесоматериалы из Ливерпуля в Бостон, капитан остановил его в Северной Атлантике, заметив ледяное поле впереди. Судовой радист Сирил Эванс передал предупреждение всем кораблям в этом районе океана, в том числе гигантскому пассажирскому лайнеру «Титаник» судоходной компании «Уайт Стар Лайн». Рабочая смена Эванса закончилась, и он отправился спать. Вскоре после этого члены команды «Калифорнийца» увидели неподалеку белые сигнальные огни. Они разбудили своего капитана, Стенли Лорда, и по его приказу попытались установить контакт с неизвестным судном при помощи ламп Морзе. Поскольку их радист спал, радиотелеграф молчал остаток ночи.
Световые сигналы «Калифорнийца» остались без ответа. А вскоре огни другого корабля и вовсе исчезли – команда «Калифорнийца» решила, что он тронулся в путь и покинул пределы видимости. Оставалось надеяться, что у него все в порядке. Однако на следующее утро стало известно, что случилось нечто немыслимое: таинственное судно оказалось «Титаником», и пока «Калифорниец» спал, оно затонуло. Его огни исчезли из виду не потому, что корабль благополучно продолжил путь, а потому, что вода затопила последний судовой котел огромного парохода.
Вскоре весь мир обвинил «Калифорнийца» в том, что он не пришел на помощь тонущим пассажирам «Титаника». Весь шквал ненависти принял на себя капитан Лорд, но до самой смерти он отрицал свою вину. Ведь «Титаник» был одним из судов, которых «Калифорниец» предупредил той ночью об айсбергах, дважды. И не его вина, если «Титаник» проигнорировал предупреждение. К тому же громкие заявления о непотопляемости этого гигантского лайнера заставили команду «Калифорнийца» потерять бдительность – ни одному моряку и в самом страшном кошмаре не привиделось бы, что случившееся с «Титаником» в принципе возможно.
Впервые эту историю Мари услышала однажды вечером, когда еще училась в начальной школе. Они с мамой смотрели документальный сериал о расследованиях катастроф, уютно устроившись перед телевизором на диване. Мари тогда испытала потрясение, и рассказ о «Калифорнийце», словно рыболовный крючок, застрял в ее памяти навсегда. Она не забывала о нем на протяжении трех морских археологических экспедиций и бесчисленных часов, проведенных под водой с преподавателями из Института Скриппса. «Калифорниец» маячил на ее мысленном горизонте, когда она изучала приливы, окисление металлов и премудрости подъема обломков кораблекрушений. И на каждый из десятков водолазных проектов, последовавших затем, куда более важных и значимых, падала тень парохода, терпеливо ждавшего ее и манившего.
Поначалу все шло как по маслу – найти инвесторов оказалось легко, ведь слава «Титаника» открывала перед искателями любые двери, хотя «Калифорниец» был уже совсем другим кораблем к тому времени, когда его подбила торпеда. Теперь было ясно, что везение долго не продлится, учитывая изношенное оборудование и взятое в аренду старенькое исследовательское судно. Но Мари это уже не беспокоило – она была намерена довести дело до конца, даже если ей придется вернуться сюда на гребной шлюпке.
Наконец ТНПА показался из воды, Тим с остальными пятью членами их команды подняли его на борт, и Мари завладела двумя пластиковыми контейнерами, наполненными обломками, которые робот собрал на месте кораблекрушения. Пока что «Вишня» вполне оправдывала ожидания. Четыре дня назад им удалось найти богатый «культурный слой» – видимо, в том месте, где были каюты экипажа. Робот принес пуговицы, кухонную утварь и даже сломанную фоторамку (снимок, конечно, не сохранился). С тех пор они несколько раз гоняли робота туда-обратно, очищали предметы в резервуарах с пресной водой в лаборатории и большинство уже отправили в Грецию и в Сан-Диего для более сложных исследований. Компьютерное сканирование, электролиз и анализ геохимического состава помогут точно определить, что именно они нашли. «Вишня» была вторым из четырех затонувших кораблей, которые Мари и ее команда наметили для изучения в этой экспедиции. Первый оказался пустышкой. Если и «Вишня» в итоге их подведет, Мари надеялась выяснить это побыстрее и перейти к следующему.
– Что ж, по крайней мере, это явно пароход, – пробормотала она, поставив контейнеры с новой добычей на стол в лаборатории под тусклым пурпурным светом. Грязь, покрывавшая их содержимое, была черной, и в придонном иле виднелись обломки какой-то горной породы. Каменного угля, конечно же. Многообещающий признак, но пока что он ничего важного не доказывал.
– Точно пароход. – Тим опрокинул первый контейнер в резервуар, и Мари понаблюдала, как угольная пыль, поднявшись со дна, затягивает пленкой поверхность воды. Тим собрал ее черпаком с сеткой.
Мари поворошила вещи с затонувшего корабля пластиковой линейкой. Пресной воде понадобится некоторое время, чтобы очистить обросшие ракушками металлические предметы, чей облик исказился до неузнаваемости. Но некоторые из них и так можно было опознать: половина керамического блюда, пряжка от ремня кителя, пригоршня пуговиц, серебряная запонка. Мари перешла к другому контейнеру – и охнула. Среди обломков дерева и металла на дне поблескивали два золотых полуорла[6 - Полуорёл – золотая монета номиналом 5 долларов, находившаяся в обращении в США с конца XVIII в. по 1929 г. Десятидолларовая монета называлась «орёл» (прим. пер.).]. Она видела их и раньше, на трансляции с камеры ТНПА, но надеялась, что ошиблась. Потому что это ставило крест на ее священном граале кораблекрушений. Потому что американскому золоту нечего было делать на британском военном транспорте. Потому что, если на «Вишне» есть хоть одна вещь, которой там быть не должно, это уменьшает шансы на то, что «Вишня» – «Калифорниец».
Тим перехватил ее взгляд и сочувственно улыбнулся. Официально он давно был на пенсии, лечил свой артрит, расползавшийся по суставам рук и позвоночнику, и пришел сюда с ней на «Меркурии» лишь в качестве одолжения, из доброго отношения к Мари. Так что ей вдвойне не хотелось, чтобы для него это стало пустой тратой времени. Она злилась на себя за то, что помешала совместной работе Тима и Гектора – его коллеги и своего преподавателя, а также добрейшего человека из тех, кого ей доводилось встречать в жизни. Оба они заверили Мари, что это будет приятная прогулка и развлечение для Тима, но она знала, что ничего приятного тут нет.
– Не делай преждевременных выводов, – посоветовал Тим. – Давай отправим все это Гектору. Мало ли что… Посмотрим, что он сможет сделать.
– Конечно. – Мари не сводила взгляд с золотых долларов. – Может, Гектор превратит их в фунты?
– Не говори так. В любом случае, у нас еще есть в запасе два затонувших корабля.
– Я помню. – Она покосилась на скопление пятен в форме вишни на экране, ниже которого были прикреплены к переборке три другие распечатки с гидролокатора. Их первый объект, под рабочим названием «Герой», судя по состоянию металла, затонул лет на двадцать раньше «Калифорнийца». После «Вишни» им предстояло обследовать «Урсулу» и «Горизонт». Каждый из двух последних подавал надежды – по разным причинам. Да и само по себе наличие в их списке четырех мест кораблекрушений было поразительной удачей, учитывая, что эти четыре финалиста определились в процессе многолетних исследований десятков других объектов на морском дне.
«Тим прав, – решила в конце концов Мари. – Да и время у нас еще есть».
– Доктор Адамс! – заглянул в лабораторию один из техников. – Стюарт Нобл на связи. Требует вас. Голос у него нерадостный…
– Ну отлично… – Мари отошла от резервуаров.
– Будь с ним полюбезнее, – напутствовал ее Тим. – И дай понять, мол, мы знаем, что делаем.
– Непременно, – кивнула Мари. Оставалось надеяться, что они действительно знают.
* * *
В детстве Мари Адамс часто снился один и тот же сон: обломки затонувшего корабля поднимались из глубин и проглатывали ее целиком. Сначала была только тьма, потом проломленные шпангоуты[7 - Шпангоут – поперечное ребро корпуса судна, придающее ему поперечную прочность.] корабельного корпуса расходились, как челюсти, и втягивали ее внутрь. Наверно, виновата была в этом картинка на постере. А может, тот факт, что ее мать была первой женщиной, получившей в Институте Скриппса должность водолазного инструктора. Мать, миниатюрный сгусток энергии, постоянно бросала вызов этому миру, который твердил ей, что она не так выглядит, не так ведет себя, не так думает, и упорно шла вперед, вернее, погружалась все глубже и глубже. Океаны хранили столько тайн для искателей, и Мари всегда была заложницей нескончаемой маминой охоты за открытиями.
А потом случилась дорожная авария – плохая погода, занос… Пустой дом, похороны, еда на поминках, вкус которой Мари не помнила. Сны о затонувшем корабле после этого стали еще мрачнее: пасть со сломанными бимсами[8 - Бимс – поперечная балка, поддерживающая палубу.] вместо клыков хватала ее, затем вдруг исчезала, и каждый раз ее тело опускалось все ниже, все дальше от неба.
Она так и уходила на глубину очертя голову во сне и наяву. Ну изранят ее обломки бимсов, ну скроют от нее солнечный свет – и что? «Будь осторожна, – предупреждали ее другие водолазы. – Сбавь обороты, не спеши». Но осторожность не гарантирует полной безопасности, а неспешность, как она усвоила, никогда не даст тебе заплыть настолько глубоко, насколько ты хочешь.
Впрочем, на инвесторов такой энтузиазм особого впечатления не производил, хотя Мари старалась не ради них – по крайней мере, не ставила себе это главной целью. А у данного, отдельно взятого инвестора, у Стюарта Нобла, и вовсе было слишком много собственных соображений по вопросам, относящимся к ее компетенции. Мари отвела подальше от уха трубку спутникового телефона, пока он громогласно выражал недоумение, почему она попросту не привинтит к своему ТНПА прожектор помощнее или не отправит на дно живого дайвера вместо робота, и советовал увеличить количество рабочих часов, чтобы лучше справляться с поставленными задачами. Мари, выслушивавшей это всё, хотелось одновременно смеяться и скрипеть зубами от злости. От первого она кое-как удержалась, от второго – нет. К счастью, Стюарт Нобл был из тех, кого легко поставить на место. Один раз ей уже удалось его успокоить: пару недель назад Мари рассказала ему о золотых монетах, которые она увидела тогда впервые на экране с видеотрансляцией от ТИПА, без зазрения совести преувеличив их ценность. Ей не казалось зазорным слегка покривить душей, чтобы выторговать себе немного времени.
Играть в правильные игры с миллионерами она никогда не умела. Научный интерес – это одно, а жажда славы – совсем другое. Поэтому ей очень нужны были такие люди, как Гектор, – люди, у которых мысли и чувства никогда не отражаются на лице. Гектор и мраморную глыбу уговорил бы стать спонсором любого проекта. Именно он убедил Стюарта Нобла вложить три миллиона в ее экспедицию. Привлекать Гектора снова к этому делу Мари казалось несправедливым – она и так уже отобрала у него близкого друга и лодку, но ей ужасно не хватало сейчас его врожденной магнетической харизмы, которая действовала на всех без исключения. Мари сама была свидетельницей того момента, когда она подействовало на Тима во время какого-то благотворительного мероприятия по сбору средств для городского аквариума. У Тима бокал чуть не выпал из рук. Он был убит наповал – Мари прочла это в его глазах. И с тех пор Гектор и Тим работали вместе – им как-то удавалось справляться с расстояниями и разницей в часовых поясах, когда они разъезжались в разные экспедиции. Мари это поражало.
В ее жизни всегда все было иначе. Мужчины вели себя с ней как спасители, будто водолазное дело было опасным хобби, которое она специально выбрала, чтобы произвести на них впечатление, и с радостью откажется от него, как только уловка сработает. Ее отношения с людьми заканчивались, когда ей прилетало обвинение: «Ты слишком много работаешь», – и она всякий раз не знала, что на это ответить. Как можно работать «слишком много» над тем, о чем ты мечтала еще до того, как смогла четко сформулировать эту мечту? Одно и то же обвинение звучало во время каждой ее водолазной экспедиции, не только когда она начала искать «Калифорнийца». Хотя «Калифорниец» уж точно не способствовал налаживанию новых связей с окружающими. Но Мари никогда ни о чем не жалела. Пусть все Гекторы и Тимы в мире наслаждаются интересной работой в аквариумах, ей, Мари, куда лучше всегда было здесь, в открытом море. Прямо здесь, в таких вот плавучих кастрюлях с электроникой. Море непредсказуемо, оборудование может в любую минуту выйти из строя, но ни в том, ни в другом нет ни грамма лицемерия, ничего иного они и не обещали, а ей не надо было ни за что оправдываться перед морскими течениями и рифами.
– Доктор Адамс! – рявкнул Стюарт, и Мари, очнувшись, снова приблизила трубку к уху. – Вы меня поняли?
– Да, – машинально ответила она, но решила уточнить: – Хотя лучше повторите еще раз. Спутниковая связь у нас тут не очень, простите. Сигнал плохо ловится.
Винить в том, что Стюарт произнес ей прямо в ухо следующие слова громко и отчетливо, Мари было некого, кроме себя самой:
– Я сказал: меня не радует тот факт, что я третий год предоставляю вам собственные деньги и оборудование, а взамен не получаю ровным счетом ничего! Я выполню свои обязательства по контракту до конца, но продлевать его не намерен.
У Мари потемнело в глазах. «Невозможно… Только не это… Не сейчас, когда я уже так близко к цели…»
– Если в течение следующих двух недель вы что-нибудь найдете, я, разумеется, пересмотрю свое решение, – бодро добавил Стюарт.
Две недели – мизерный срок. Мари рассчитывала на три месяца. Если подтвердится, что «Вишня» не «Калифорниец», у них не будет времени на исследование другого объекта. Если выяснится обратное, не будет времени это доказать.
– Стюарт, – проговорила Мари, – у нас действительно есть прогресс. Сегодня мы даже достали те золотые монеты. Я могу переслать вам видеозапись, тогда вы…
В трубке щелкнуло, и механический голос невозмутимо проинформировал ее, что сеанс связи прерван из-за слабого соединения.
* * *
В лабораторию Мари вернулась на автопилоте. «Всё глубже и глубже…» Эта экспедиция была ее личным проектом. Обеспечивать финансирование было только ее обязанностью. Значит, она найдет деньги. Так или иначе. Но сейчас, когда Мари смотрела в открытый люк на морской простор, ей на мгновение захотелось, чтобы не было здесь никаких затопленных кораблей, чтобы остались только она и море и чтобы море заполнило собой все пространство, которое она ему откроет, вытеснив мысли, не дающие ей покоя, вроде тех, о «Калифорнийце». Пусть исчезнет разница между спасательным кораблем и кораблем, спящим на дне. Пусть оба они тесно срастутся во мраке – один, сверкающий, под самыми звездами, и другой, медленно уходящий все глубже в пучину.
Сван
1913 год
Имя Абигайл Норман занозой сидело в мыслях Свана еще долго после того, как ее внук Корт Роланд удалился, вручив ему стопку документов – «Держите их у себя, хорошо? Почитайте повнимательнее, если будет время», – и после того, как Сван вышел из задумчивости, решив все-таки не упустить того, что ему осталось от утра.
Документы, конечно же, придется прочитать, он это понимал. Придется как-то продраться через весь этот ворох бумаг, чтобы понять, чего хочет Абигайл. Маяк нужно было спасти во что бы то ни стало. Но так неприятно было сегодня услышать ее имя, что Сван никак не мог заставить себя взяться за документы и вместо этого взялся за еду, хранившуюся в ящике со льдом. Даже ягодный пирог показался ему кислее, чем надо.
Теперь семейство Норман еще и завтрак ему испортило.
Не нравилось Свану такое нарушение однообразного хода вещей на скале. Однообразие давало ощущение безопасности, особенно здесь, где его так трудно было добиться. Однообразие было роскошью на острове, у которого океан то и дело что-нибудь забирал. Сван еще острее это чувствовал после того, как умерла Грейс, хотя океан в ее смерти не был повинен. Единственным свидетельством той ночи осталось одно из стекол в фонарном отсеке, отличавшееся по толщине от других. Первое стекло Сван разбил камнем, охваченный гневом от того, что башня с легкостью показывала ему океан на мили вокруг и не помогла рассмотреть, что происходит с близким человеком. Башня высвечивала для него подводные скалы и огромные волны, но скрыла крохотные сгустки крови в венах Грейс – они разбухли, скопились, застряли и убили ее. Стекло, которым пришлось заменить то, разбитое, было не таким прочным.
С потерей жены он давно смирился, и теперь ее смерть отзывалась в нем лишь тупой болью. Эта потеря аккуратно, почти уютно пристроилась где-то в районе сердца Свана и казалась безопасной. Но была и другая, давняя, память о которой разбередило имя Абигайл, и она заворочалась глубоко внутри, раня острыми углами. Сван постарался выбросить мысли об этом из головы. Он вычистил кухню и убрался в спальне. Сходил к лошади в стойло, проверил колеса повозки, отметил для себя, что нужно заменить проржавевший засов на дверях сарая, где хранилось масло для маяка. Потом они со Стоем сидели у окна, дремали и смотрели на океан, как всегда делали на излете утра.
Но в этот раз все было иначе. В этот раз рядом незримо присутствовала Абигайл Норман.
* * *
Долгими ленивыми летними днями пятеро детей каждый год проводили время, бегая наперегонки по хвойным лесам среди пестрых болот, поросших полевыми цветами и морошкой, догоняли пугливых кроликов и тонконогих оленей, а то и просто сломя голову мчались туда, куда подует ветер. Нико и Сильви Сваны, Питер и Софи Меттл, а с ними Абигайл Норман носились по берегу во всю прыть.
Уже тогда Абигайл была не такой, как остальные. Об этом позаботился тот самый человек, который столетием раньше основал Норман-Клиффе. Эндрю Норман был бизнесменом, он владел банком, корабельной мастерской, земельными угодьями. Владел, но не управлял. Однажды он переселился на одинокие скалы к югу от Сент-Джонса, бросив свои большие корабли, роскошный дом и громкое имя, а потом двинулся дальше, оставив позади усадьбу на холме и ничем не примечательный рыбацкий поселок у его подножия.
Какое-то время поселок жил сам по себе.
Но годы спустя после отъезда Эндрю Нормана местный рыбак вернулся с Большой Ньюфаундлендской банки и привез столько рыбы, сколько никто здесь еще не видел. Капитан Чарлз Меттл – а звали его именно так – объявил, что покончил с промыслом и уходит на покой. Этот человек занял усадьбу на холме, и поскольку он был в здешних краях героем, никто ему не помешал. В особняке Меттл открыл таверну и давал местным рыбакам за их улов лучшую цену в окрестностях. Незабвенную скалу он превратил в сад, вскипавший каждый год пурпурно-розовой пеной гиацинтов. Порт Норман-Клиффе быстро прославился и тем, и другим, Цветочная гавань, как и требовало ее название, начала процветать.
Тем временем на совсем другом побережье, на Ист-Ривер в городе Нью-Йорке, Эндрю Норман обзавелся женой и тремя детьми. Младший сынок оказался капризным ребенком – он не хотел есть, не хотел спать и все время плакал. «Ему нужен свежий воздух, – сказали врачи. – Это успокаивает нервы». В результате Норманы отправились в плавание обратно к Норман-Клиффе. Мальчик кричал без умолку всю дорогу. А в усадьбе семейство Норман было встречено изумленными взорами нескольких десятков незнакомцев, наслаждавшихся ланчем у них на заднем дворе.
Эндрю Норман собирался устроить скандал. Но кое-что его остановило. В тот самый момент, когда взгляд его младшего сына прошелся по рядам гиацинтов, малыш перестал кричать, засунул в рот большой палец и задумчиво уставился на океан. Все дальнейшие свои детские годы он был образцовым ребенком, тихим и уравновешенным.
А Эндрю Норман ничего не сказал захватчикам и построил вторую усадьбу на другом склоне холма. Но он не любил людей, посягающих на его собственность, и относился к капитану Меттлу настороженно. Капитан Меттл, в свою очередь, не любил людей, которые бросают свою собственность в негодном состоянии, а потом норовят прийти на все готовое, и настороженно относился к Эндрю Норману.
Обе усадьбы много лет благоденствовали, а Цветочная гавань у подножия их холма полнилась кораблями. В то время, когда родился Сильви Сван, второй особняк принадлежал уже Фрэнсису Норману, великану с суровыми глазами, который швырял камни в кроликов, слишком близко подбиравшихся к его саду, и души не чаял в своей единственной дочери Абигайл. До замужества она оставалась последней из Норманов, носивших эту фамилию.
У пятерых ребятишек были свои любимые места на берегу – каменоломня с отвесными стенами карьера, где добывали белый камень; густые заросли кустарника с красной листвой, где таились ручьи, овраги и звериные норы; пляж, где волны лениво шуршали галькой. Но самым любимым их местечком оставалась маленькая скальная бухта. Она находилась у подножия самой высокой скалы; вогнутую идеальным полукружием каменную стену обрамляла полоса песка, а море, проникавшее в бухту, образовывало внутри глубокий бассейн. В те времена там еще не было лестницы, только выемки и выступы в скале, идеально подходящие для детских пальцев рук и ног, – так пятерка друзей и спускалась в бухту.
Однажды летним днем Нико, как всегда, спустился первым – в свои одиннадцать он был самым старшим и уже мечтал стать капитаном. Нико плескался в воде, пока остальные еще ползли по камням. Второй финишировала десятилетняя Абигайл, затем Питер и Сильви – обоим было по семь. Пятилетняя бедняжка Софи как всегда отставала.
– Абига-а-а-айл! – донесся сверху ее голосок.
Абигайл Норман спряталась в глубине бухты под выступающим камнем так, чтобы Софи ее не видела, и давилась смехом, зажимая себе рот обеими ладонями.
– Эй, – покачал головой Питер Меттл, – ну чего ты? Она же маленькая.
– Я не виновата, что она маленькая, – зыркнула на него Абигайл.
Сверху послышался шорох, показались ноги Софи Меттл – последние несколько футов она, сорвавшись, проскользила по скале, поцарапалась и, плюхнувшись на песок, закусила губу, чтобы не расплакаться.
– Я хотела показать тебе цветочек, Абигайл, – неуверенно пояснила она.
– А это тебе, Соф. – Питер вынырнул с половинкой чашки в руке. Чашка была разрисована зелеными розочками. – Подарок от бухты.
Нахмуренный лоб его сестры тотчас разгладился.
Бухта была щедра на подарки. Она была расположена так, что приливные волны с отмели, ударявшиеся о скалы, создавали у берега течение, которое заносило внутрь и обломки кораблекрушений, и потерянные в заливе вещи. Норман-Клиффс-Бэй был настоящей ловушкой для несведущих мореходов. Некоторые капитаны так боялись налететь на отмель, что пытались обойти ее слишком близко к берегу и в результате налетали на скалы.
Но кораблекрушения здесь редко бывали гибельными – рыбакам из города Норман-Клиффе удавалось отбуксировать большинство судов в гавань, подлатать их и отправить в дальнейшее плавание. А вот грузу не так везло – большинство вещей оказывались за бортом и заканчивали свое плавание в скальной бухте. Все местные знали об этой ее особенности и после очередного кораблекрушения всегда устремлялись туда целыми толпами взглянуть, что там можно выловить и продать. Поживиться в бухте можно было чем угодно – от древесины и снастей до серебра и фарфора. Однако между кораблекрушениями она всецело принадлежала пятерым ребятишкам.
Нико прыгнул в воду, вынырнул возле природной арки над узким входом в бухту, за которой начиналось открытое море, и крикнул:
– Посчитай мне, Софи!
Его длинные мокрые волосы облепили шею, серые глаза сияли.
– Одна… – с энтузиазмом начала Софи считать волны – они вкатывались в бухту, а Нико подныривал под каждую. – Вторая… третья… давай!
И Нико, оседлав четвертую волну, самую большую, на одну захватывающую дух секунду завис, словно стоя на ее гребне, и дотянулся до уступа скалы – теперь в руках у него был камень, под ногами вода. Он ловко вскарабкался вверх, так, что его не достала пятая волна. Софи, Питер и Сильви восторженно орали и хлопали в ладоши; Абигайл лишь похмыкивала себе под нос. Когда Сильви впервые попробовал повторить за братом, он не смог даже уцепиться за камни, потому что его накрыла следующая волна, оторвала от скалы и стремительно понесла к океану в кипении пены, так что Нико пришлось прыгать за ним и вытаскивать на берег. Но сам Нико мог проделать акробатический бросок на скалу с закрытыми глазами.
– А это кусок от другой, Соф, – сказал Сильви, нырнув и достав еще одну половинку чашки.
Нико тем временем приплясывал на уступе, громогласно распевая мимо нот:
Жди меня, пока я в море,
На просоленном просторе,
Крепче леди свою обнимай,
Счастливые звезды считай!
– Наверно, посуду смыло с того торгового судна на прошлой неделе, – добавил Сильви.
– Отец говорил, оно пришло с пробоиной в днище, – сказал Питер. Его отец, Уильям Меттл, был в Норман-Клиффе лоцманом, специалистом по подводной банке – он ходил на своей посудине под названием «Как ей это понравится» вдоль побережья и помогал другим кораблям пройти через отмель в Цветочную гавань. Питер унаследовал его осторожность и внимательный, цепкий взгляд. – Команда сбросила груз, чтобы уменьшить осадку.
– Ремонт много времени не займет, – прервал песню Нико. – То судно пришвартовалось рядом с нашим «Покорителем морей» пару дней назад, я его видел.
Абигайл, до сих пор делавшая вид, что все происходящее в бухте ее не интересует, при этих словах перестала перебрасывать камушек из ладони в ладонь и взглянула вверх, на Нико.
– А мой отец сказал, что им не надо было сбрасывать груз, – заявила она. – Он сказал, им достаточно было дождаться, когда снова начнется прилив.
– «А мой отец сказал!» — передразнил ее Питер. – Когда твой отец в последний раз подходил хоть к одному из своих кораблей-то?
Остальные засмеялись – всем было известно, что Фрэнсис Норман предпочитает управлять своими кораблями из дома и брезгует мочить ножки.
– Вообще-то им правда стоило подождать, – примирительно сказал Нико, когда Абигайл сердито надула губы. – Но даже так они все равно не прошли бы над отмелью.
Они с Питером завели разговор об отцовских парусниках, а Сильви устремил взгляд на отмель. Подводная банка пугала его, хотя он ни за что не признался бы в этом Питеру и Нико. Ему не нравилось думать о камнях, таящихся под волнами так близко к поверхности океана, о темной незыблемой массе внутри того, что, наоборот, пребывает в вечном движении. Позднее он порой задавался вопросом, не там ли нашел приют его оранжевый камень, не для того ли океан забрал его, чтобы дать понять, что детская наивность Сильви – лишнее качество в здешних краях…
– Сильви! – крикнула Софи ему в ухо, внезапно навалившись сзади на плечи, и тут же отскочила.
Он обернулся – девочка смотрела на него огромными глазами, спрятав руки за спину.
– Угадай, в какой руке!
