Кот неожиданно попятился, и Николай на него едва не наступил.
– Тимоха, ты хоть предупреждай!
– Мы с Колей чуть не упали!
Кот не ответил на упреки и долго скреб за ухом.
– Так мы уже до акаций дошли! – испуганно чирикнул щегол.
Николай не видел, как маленький друг нахохлился, но было ясно, что в ближайшее время ничего хорошего ждать не следует.
– Чив-чив! Я предлагаю облететь акации так высоко, как только сможем, а вниз смотреть не будем!
– Умная ты птица, Чир, и товарищ надежный, – угрюмо похвалил кот.
– Да, – подумав, согласился щегол, – а по-нормальному, с уважением, не скребя за ухом, ты это сказать не мог?
– Тимоха, – пробурчал Николай, – я понимаю, что вид у меня дурацкий, когда Чир на кепке сидит. Но все-таки хотелось бы узнать, в чем проблема, и принять участие в дискуссии.
– Не люблю я это место, каждый раз хочется назад повернуть. Коля, обещай нам: если мы заорем, чтобы ты стоял, то будешь стоять. А смотреть – можешь. Мы подождем, пока ты насмотришься.
– Зачем он будет смотреть? – возмутился Чир. – Я сам зажмурюсь!
– Нет, Коля должен это испытать. Вдруг он когда-нибудь один здесь пойдет.
– Коля, я бы на твоем месте здесь один не ходил!
– Хорошо, не буду. Я правильно понял, что мне лучше нож достать? Правда, я его вчера не нашел, – вспомнил Николай, – чехол мне сразу под руку попался, а нож я нигде не нащупал и не хотелось все из рюкзака выкладывать.
– Что ты резать собираешься? – удивился щегол. – Коля, мы тебя к столу не пустим! Подожди, мне музы шепчут… тихо, не фыркайте, не шоркайте лапами… теперь слышу: «Я знаю, брат, ты не богат и рад в лесу вдруг колбасу и прочий закусон узреть, но это сон, и это смерть!»
Все помолчали из уважения к музам или еще по какой-то причине, потом кот рассудительно замяукал:
– А я тебе, Коля, про женщин скажу. Я ведь всех твоих видел, за исключением, может быть, одной-двух. Ни по какой из них я не тоскую. Во всяком случае, не забывай, что они сон и… Чир уже сказал. Не хочу это слово повторять, особенно здесь.
– Спасибо, мужики, вы всё подробно объяснили – и стихами, и по-всякому!
Николай тряхнул головой, прогоняя щегла, и решительно пошел вперед, но через несколько шагов вздрогнул и остановился. Неподвижными глазами он смотрел на… в это невозможно было поверить, однако он ясно видел Веру – единственную женщину, которую когда-то любил.
В двадцати шагах от него она сидела на столе рядом с акациями. Непонятно было, как она здесь оказалась, да еще с двумя столами – на втором лежала кралька копченой колбасы и стояла литровая бутылка перцовки, через мгновенье вдруг появились буханка черного хлеба, круг пастушьего сыра, зеленый лук и солонка… потом шиповниковый сок и большая коробка трюфелей для Веры.
Стульев не было, а вот две табуретки стояли за вторым столом. Просто Николай их не сразу заметил, потому что он во все глаза смотрел на Веру.
Она была удивительно юной, немного похудела, и на ней были те же самые блузка и юбка, в которых Николай семнадцать лет назад ее впервые увидел. Вместе с младшей сестрой она сидела тогда на старом деревянном мостике, там в одном месте перил уже не было. Девушки смеялись и болтали ногами, стараясь дотянуться до воды. Николай робко подошел, и они притихли, посмотрели на него настороженно. Ему стало стыдно, что он непрошено вторгся в их светлый, безмятежный мир. Почему-то Николай не мог даже одного слова сказать, только виновато кивнул и хотел уйти, но тут сестренки снова засмеялись, и он понял, что ему позволено остаться.
Теперь Вера нежно улыбалась. Она его простила, все ему простила! Ну, конечно, как же иначе, ведь он ее любит! Если человек любит, то не обижает и подлостей не делает, только иногда ошибается, но любую ошибку можно простить. Жизнь прожить – не поле перейти.
По щекам Николая потекли две слезинки, и как-то шее стало больновато. Он хотел ее потереть и уткнулся пальцами в щегла – тот бешено клевал его в шею. «Как он обиделся, что я его с кепки прогнал! Сильно у него в лесу характер испортился», – удивленно подумал Николай и услышал яростное шипение кота:
– Коля, еще один шаг – и начну драть твою ногу выше сапога!
– Отвали, Тимоха, не до тебе сейчас! Мне с Верой мириться надо!
– Проснись, брат! Она же к Лехе-шоферу ушла! Нет ее здесь!
О Лехе-шофере кот очень вовремя сказал, лицо Николая исказилось гримасой отвращения. Лицо Веры тоже исказилось, поплыло и растаяло, так же как оба стола с табуретками.
– Да-а-а… – сказал Николай. – Ну, хватит, Чир, кино кончилось. Ты что, совсем оглох? Хватит, всю шею мне исклевал!
– Прости, Коля!
– Знаешь, Чир, никогда не надо забывать, что ты поэт и композитор, а не бандюган. Музы ведь могут испугаться и больше не прилетят!
Щегол нахохлился. Помедлив, Николай сказал:
– Я болтал всякое со злости, не обращай внимания… и вообще, спасибо!
– Не грусти, Чирок, – промяукал кот. – Музы тебя не бросят, к кому еще им в этом лесу прилетать? А ты, Коля, молодец – только смотрел и плакал, и не побежал туда, мне даже не пришлось тебя царапать.
– Тимоха, я догадываюсь, что это такое кино по заявкам. Мне бы очень хотелось киномеханика увидеть и поблагодарить хотя бы какими-нибудь словами.
– Он слушать не будет. Кажется, у него даже ушей нет. Но подразнить можем, если хочешь.
– Коля не хочет, – сказал щегол.
– Почему же? – возразил Николай. – Мы никуда не торопимся. Меня, например, никто не ждет, а здесь интересно.
– Чирок, ты глаза закрой и клювик в перышки спрячь. Я скажу, когда чудо-юдо обратно под землю залезет… Коля, если ты на него разок полюбуешься, то потом будет уже не так опасно кино смотреть. Леший иногда даже специально приходит – сядет вон на тот пенек, нога на ногу, и смотрит, ухахатывается, слезы от смеха не успевает вытирать.
– Чив-чив! – заволновался щегол. – Тимофеюшка, друг, ты только сам не дразни чудо-юдо! Мы знаем, что ты очень ловкий и везучий, но, может быть, прелестная богиня удачи сейчас пытается помочь какому-нибудь совсем пропащему бедолаге в другом лесу и быстро не вернется, поэтому сегодня не надо наглеть. Пусть лучше Коля камушек бросит, такой поувесистей.
Николаю идея понравилась, и он завертел головой в поисках подходящего камня.
– Леший камни за пеньком прячет, – сказал кот. – Думаю, он не обидится, если мы один возьмем. Даже если он их считал, то уже вряд ли помнит, сколько там было.
Николай подошел к пеньку, присел и молча посмотрел на акации. Кот потерся о его сапог.
– Скоро чудо-юдо опять начнет кино показывать, но ведь ты не леший, тебе смешно не будет.
– Коля, музы очень быстро шепчут мне: «Подразните чудо-юдо и катитеся отсюда!»
Николай поднял камень, переложил его несколько раз из руки в руку.
– Мне хочется бросить, но ведь там Вера была.
– Я понимаю. Хорошо, теперь смотри! – заурчал кот.
– Чив-чив-чив! – отчаянно защебетал щегол, но было уже поздно.
Как рыже-белый стелющийся огонь мчался Тимофей к зарослям акаций, в паре метров от них повернул, почти не снижая скорости, и попытался ускользнуть от вздыбившейся под ним земли, от посыпавшихся на него комьев. Из-под земли поднялась в рост человека распахнутая пасть, напоминавшая ковш экскаватора, но значительно больше – она могла бы проглотить легковой автомобиль.
Николай вскочил, от испуга ноги у него подогнулись, как у старика.
Гигантская пасть захлопнулась, но тут же открылась снова и, крутясь с потрясающей скоростью, яростно хватала воздух.
Николай прошептал нехорошее слово. Чудовище, как будто услышав его, ответило обиженным, оглушающим рычанием, которое, однако, длилось не дольше, чем одинокий раскат грома. Охотник исчез под землей – почти так же быстро, как появился. А на поверхности вновь установилась идиллия ранней осени, разве что еще некоторое время клубилась пыль.
Николай почувствовал, что к ноге кто-то прижимается, и с огромным облегчением увидел дрожащего Тимофея.
– Это… не бойтесь, все нормально, – сказал щегол, и где-то наверху зашуршала листва. – Коля, почему твоя кепка в траве валяется? Ты ее надень, мы сейчас дальше пойдем.
Глава 3
Тебя видят все
– Вообще-то, маленький шанс у тебя есть. – Тимофей прижимал бурундука передними лапами и смотрел ему в глаза. – Но сначала я должен убедиться, что ты действительно такой умный и честный, каким мне кажешься. Нет, не надо кивать, я все равно должен проверить. Итак, первый вопрос: почему эту рыжую пройдоху Патрикеевну никто в лесу не любит?
– Потому что… потому что она не как вы, а вся рыжая.
– Правильно, поскромней надо быть, попроще! Теперь второй вопрос: сколько полосок на спине у твоей мамы?
– Три.
Тимофей подумал, пошевелил усами.
– Ты до скольки считать умеешь?
– До трех.
– Ладно, тогда правильно. Ну и наконец, последний вопрос. Надеюсь, что ты опять не оплошаешь. Куда ведет тропинка от ведьминого колодца?
– На край света за зеленым камнем.
– М-да, коротко и точно… поэтому самый последний третий вопрос: что видит такой любознательный парнишка, как ты, с зеленого камня?
– Дядя Тимофей, а вы не расскажете маме, что я на зеленый камень залазил?
– Я тебя не продам, клянусь моими седыми усами!
– За краем света начинается ужасная Солнечная поляна, но вы, дядя Тимофей, туда не ходите – там негде спрятаться!
Щегол прыгал по срубу колодца, пытаясь что-то разглядеть в глубине.
– Только черную воду вижу, нет там никакой дороги!
– Конечно нет. Отдохни лучше, не суетись, – устало ответил Николай. Он сидел, прислонившись к колодцу и положив одну руку на рюкзак.
Подошел Тимофей, поскреб за ухом.
– Тропинка ведет до зеленого камня, – думаю, он мхом зарос. Дальше местные бурундуки не ходят, потому что открытое место начинается, большая поляна… Возможно, она только кажется им большой.
– Чив-чив! Тима, почему ты уверен, что выход из леса именно в этом направлении?
– Кто тебе сказал, что я уверен? – удивился кот. – Но если я вместе с тобой буду по колодцу прыгать, то мы уж точно никуда Колю не приведем. Получается, что к выходу из леса тоже не приведем. Соображаешь?
– Подожди… нет, не соображаю!
– Чир, ты иногда до обеда мне сильно на нервы действуешь!
– Я-то здесь при чем? Ты же сам мне признался, что сегодня как пьяный и не можешь ни на чем сосредоточиться, потому что Колин рюкзак колбаской пахнет!
– Не ругайтесь, – сказал Николай. – Поляну перейдем, пообедаем и сосредоточенно подумаем.
Высоко над колодцем сгрудились ярко освещенные солнцем облака. Казалось, что они скрывают дворец с куполами, размытые очертания которого порой угадывались за плотным белым покровом. Если бы кто-то крылатый случайно пролетал мимо, то услышал бы уверенные, хорошо поставленные голоса:
– Не имея благородных, а также иных целей жизни, он защищался от хаоса бессмысленного существования пьянством и сквернословием. Я согласен, во время сквернословия он редко имел в виду действительно то, о чем говорил, но все-таки другим душам было обидно. Этим в какой-то степени можно объяснить, почему никто не решился ему помочь, однако главным было понимание того, что пьянство в его случае неизлечимо. Нет сомнений, что он и сам инстинктивно об этом догадывался. Его попытки вести трезвый образ жизни были короткими и смехотворными. Я убежден, что мы не должны принимать их во внимание.
– Высокочтимый коллега, вы ошибаетесь! Любую попытку встать на путь добродетели мы должны учитывать, сколь бы короткой и беспомощной она ни была. Разве можем мы замалчивать тот факт, что уже в последние часы перед Странствием он не положил в рюкзак ни одной бутылки, хотя изначально хотел положить две, и они у него были, стояли на подоконнике на видном месте – он думал о них при выходе из квартиры и по дороге на вокзал, очень хотел вернуться, но медленно шел дальше!
– Переходя дорогу, он забыл посмотреть налево, ибо по-прежнему думал об оставленном дома привычном утешении. В последние мгновенья перед Странствием он принял решение вернуться!
– Подобные решения он принимал восемнадцать раз, но все-таки переубеждал себя, и непосредственно перед Странствием в его рюкзаке не было спиртного. Именно из этого мы должны исходить при дальнейшем написании его судьбы, в которой ставить точку я категорически отказываюсь.
– Однако радуется ли он в сию минуту и тихо хвалит себя добрыми словами за то, что не взял ни одной бутылки, или лучше не будем включать мыслетранслятор? И почему мы уходим от главной темы нашей дискуссии – о бессмысленности его существования?
– Вы говорите страшные слова и забываете упомянуть, что его жизнь не всегда была бессмысленной, и ему только сорок один год!
– Отсутствие детей, недостаток образования и монотонная работа с железом способствовали тому, что у него довольно долго сохранялись примитивные романтические фантазии. Однако на 5715-м конгрессе, как вы, несомненно, знаете, было принято решение, что детско-юношеские фантазии у разумных существ только до тридцати пяти лет допускается приравнивать к целям жизни, и лишь при неоспоримом наличии смягчающих обстоятельств.
– Весьма спорное решение рекомендательного характера. Осмелюсь напомнить вам: мы призваны воздать по заслугам, исправляя ошибки других, ибо нам доверяется всецело. Только силы безграничного зла могут заметить нашу ошибку, но не укажут нам на нее, а тайно возрадуются.
– Милосердный коллега! Устыдившись моего ехидства и жестокосердия, молю о прощении и боюсь, что не смогу теперь быть достаточно строгим, поэтому считаю благоразумным перенести продолжение нашей беседы на другой удобный для вас день.
Русалки и леший сидели на берегу озера, маленький дедушка рассказывал:
– Коля был хмурым – кажется, он из-за чего-то злился на себя, а Тимофей и Чир тем временем орали друг на друга. Потом все успокоились и пошли почему-то по направлению к Змеиному оврагу. Однако сразу за Солнечной поляной они сели под березой и открыли большую консерву… ах, как она пахла! Но я к ним не пошел.
– Правильно, дедушка. Мы тебе за это карасика поймаем.
