Шнурок по-прежнему не хотел завязываться, хотя с гостями могли быть дети, и это всё объясняет.
Наконец «лучшая пицца» появился. Вышел из подъезда и тем же путём по тропинке, огибающей хрущевку, направился обратно. К метро. В его поведении не было ничего подозрительного, и Дюба успокоился. Всё же решил проводить его глазами до входа в станцию. Для этого пришлось не просто отклониться назад, а переместиться от лежанки немного в сторону. И увидеть вербу, почки которой начали вовсю набухать.
Дюба увидел ещё кое-что. Красная бейсболка и весёлая рожица на коробке двинулись по пешеходному переходу на другую сторону шоссе к метро. А потом отделились от общего потока, направляющегося на вход в станцию. И…
– А вот это забавно, – бросил Дюба.
Парень в красной бейсболке той же деловитой походкой зашёл на платную стоянку. Он не оглядывался, ни от кого не прятался, открыл заднюю дверцу припаркованного там автомобиля, бросил на сиденье свою сумку, а сам уселся за руль. Вовсе не консервной банки. Хорошая машина, хоть и не особо эффектная. И на ней
(количество доставок)
Дюба не обнаружил вообще никакой рекламы.
– Во как, – он с любопытством прищурился, свернув ладонь лодочкой и прикрывая ею глаза от яркого света.
Конечно, фантазии не удалось особо разгуляться – это был не роскошный лимузин с затемнёнными стёклами, чтобы скрыть бандюганов, и даже не «Кайен» из нового дома. В салоне авто парня никто не ждал, но…
(шнурок)
Дюба, как представитель низшего сословия, прекрасно разбирался в крутости тачек.
– А ты модный, – похвалил он красную бейсболку. – Даже не «кореец»…
Этот лишённый всяких атрибутов крутости автомобиль вряд ли привлекал криминал. Или представителей высшего класса. Да и цвет… Тачка не то что редкая, но как-то стоит особняком от всего.
– Интересно, – Дюба почесал подбородок.
Не «кореец», обычный «японец» – «Субару». Не самый крутой и свежий. Дюба качнул головой. «Аутбэк», но достаточно дорогой. Для доставки пиццы. Для дома Борова, весёлой рожицы на коробке и вообще…
– Подзаработать решил? – усмехнулся Дюба и немного удивился, услышав в собственном голосе давно забытые холодные интонации.
Парень нацепил солнечные очки, как-то очень вежливо, что ли, вырулил с парковки, съехал на трассу и двинулся в сторону центра. Совсем скоро стальной поток поглотил его, оставив Дюбу прикидывать насчёт незавязывающихся шнурков.
Он поморщился. Весна… Плевать! Не пригласили на днюху, Дюба им ничего и не скажет. Да и на детективную историю не тянет: тачка явно не бандитская, так – молодой бизнесмен средней руки или менеджер среднего звена. Однако…
Дюба снова поморщился. Дом, подъезд Борова, «количество доставок», «Субару», платная парковка, а главное – слишком уж долгое пребывание кепки внутри и возможные тени в окне Борова… Любой из этих элементов сам по себе, взятый в отдельности, ничего не значил. Все вместе, сумма несовпадений, говорили о том, что…
– А ты ведь…
…что поведение доставщика пиццы «неправильно» для выбранной им профессии.
Похоже, шнурок не завязывался. Неправильности больше не шептались по углам, они стали вопить.
Ровно через одиннадцать минут (быстрее Дюба не мог перемещаться просто физически) он находился на пятом этаже прямо у двери в квартиру Борова. И уже всё видел. Входная дверь была не заперта на замок. Почему? Боров бы никогда так не поступил. Малолетки тем более. Дюба толкнул дверь и оказался внутри, в квартире Кривошеева Андрея Семёновича. Тёмный длинный коридор, велосипед без переднего колеса, кухня, комната…
Она лежала там. На кровати. Голая, с раздвинутыми ногами, с раззявленной вагиной, со стеклянным взглядом и таким же раззявленным ртом.
– Ё… твою мать! – выругался Дюба. Что-то холодное дохнуло ему в затылок.
Присмотрелся. Кукла, резиновая женщина. Жирный боров-то совсем двинутый, вот чего ему оставил разносчик пиццы.
– И что? В заказ входило, чтобы он её вот так разложил на кровати? – Дюба присмотрелся внимательней. Голова. Она была отделена от тела. И следы краски вдоль среза, похожие на кровь. Как будто голову отрубили.
Дюба попятился. К стене пришпилена какая-то записка, содержания которой он не понял. Но понял другое: никакой доставкой тут не пахнет, произошло что-то другое, плохое и опасное. Возможно, Борову сделали предупреждение, и вполне возможно, именно за малолеток…
Десять секунд спустя Дюба молча, более того, прислушиваясь, двигался по тёмному коридору обратно. Он прекрасно знал, что парня в красной бейсболке здесь давно нет. Но удивительно, как плохие намерения всё же оставляют свои следы. Или… кто-то всё-таки есть? Бесшумно замер в ванной? Всё, квартира Борова осталась позади.
На лестничной клетке никого не оказалось. Дюба вызвал лифт, ожидание показалось ему очень долгим. Захотелось побыстрее выбраться наружу, на солнышко, к весне, подальше отсюда…
Спустя ещё одиннадцать минут Дюба был уже у своей лежанки. Он наконец вдохнул полной грудью и с благодарностью смотрел на распускающуюся вербу. Весна, жизнь возвращалась. И Дюба не станет никому ничего говорить. Да и о чём? Он ведь ничего не знает…
Спустя час Боров почему-то вернулся с днюхи, куда Дюбу не позвали, а вслед за ним нагрянули менты. И началось. Но к Дюбе никто не обратился. Никто ему не сказал, что хоть Кривошеев Андрей Семёнович и не являлся сверхчистоплотным жильцом, этот плохой непереносимый запах болезни оставил в квартире Борова всё-таки он, Дюба.
Прошло несколько дней, и вот в природе наступил апрель. Открылись некоторые подробности. Дюба оставался нем, как рыба. Пусть менты разбираются, что там творится у Борова. И вот сейчас Дюба пил шмурдяк с захмелевшим Кольком, который погнал за вторым флаконом, улыбался воспоминаниям о розовом слоне и тёплому солнышку, благодаря которому вся верба оделась распустившимися серёжками.
Дюба никому ничего не скажет. В том числе и добродушному Кольку. Ему в особенности: зачем обременять хорошего человека лишним (и, вероятно, опасным) знанием. А сам он сдюжит, привык. Хоть и ругал себя за излишнее любопытство. Потому что даже цветущие вербы отбрасывают тень. От этого факта сложно спрятаться. А там, в тени, если она достаточно глубока, свои законы. И оттуда, без спроса, в солнечный мир приходят вовсе не розовые слоны, а чудовища из его снов.
12. День дурака. 163
«Он сказал: чудовища?» – подумал Сухов, пряча телефон. Опять набрал номер, подождал, но ответа вновь не последовало, и пришлось убрать телефон в карман.
– …что Минотавр был не монстром, а поэтом, – голос Лёвы доносился из комнаты, где тот работал с телом, и звучал он с обескураживающей беспечностью. – Такая вот была версия. А подлинные чудовища те, кто убил его.
Тараторит. Лева Свиркин являлся судмедэкспертом, лучшим, по мнению Сухова, «его экспертом», и Лёвины реакции Сухов знал наизусть. Попадая на место преступления, тот становился собранным, одновременно расслабленным и предельно циничным. Болтал как ни в чём не бывало. Но было одно мгновение, первое, когда в лице Лёвы проступали даже не сопереживание и сопричастность, а какая-то первобытная эмпатия, ужас от того, что мир в состоянии вынести столько боли. Всего одно мгновение, о котором мало кто знал. Сухов не мог позволить себе даже подобной реакции. Оказавшись на месте преступления, он в самом начале на это самое мгновение закрывал глаза. Ну, чуть дольше – успевал мысленно просчитать: «раз-два-три». И открывал: первый свежий взгляд очень важен, потом такого не будет. И если что-то должно отпечататься в сознании
(тёмный прямоугольник на полу, неуловимые отличия в том, как лежит тело),
то это произойдёт именно сейчас. А потом глаз замылится. Их профессии имели кое-какие психологические издержки, и каждый справлялся с этим, как умел. Сухов сразу начинал работать, тут уж не нюни разводить. «Раз-два-три» считал Сухов и научил этому Вангу. А Лёва Свиркин вон шутил и травил байки. Он им всем годился в отцы, но они звали его Лёвой.
– А ты знаешь, что старые локомотивы, на пару, хранятся законсервированными на случай войны? – теперь он поучал Кирилла.
– Паровозы? – тот перевёл спокойный взгляд с тела, разложенного на деревянном столе, на Лёву.
– Именно, молодой человек! – чуть ли не радостно воскликнул Лёва. – Хорошо, что хоть кто-то помнит, как они назывались. Паровозы… И так по всему миру. Если всё рухнет к чёртовой матери, мир перейдёт к старым добрым доцифровым технологиям. Чуть отойди в сторону, пожалуйста…
Лёва просунул руки в латексных перчатках жертве под шею: то место, где голова когда-то соединялась с телом, было отмечено чем-то похожим на аккуратный шрам, тёмная запёкшаяся кровь, но теперь оно чуть расширилось. Кирилл еле заметно дёрнул щекой.
– Угу, – пробубнил Лёва себе под нос. – Поц подождал, пока всё вышло…
Лёва единственный из них, кто называл Телефониста «поц», хотя одно время и Ванга пыталась так говорить о нём. Лёва убрал руки и осторожно привёл голову в первоначальное положение. Глаза девушки остались открытыми, и даже сосуды в них не лопнули, оставив следы на роговицах.
– Наверное, ей не было больно, – сказал Кирилл. – Хотелось бы так думать.
– Мда-а… лезвие он наточил отменно. Поц. Забавно-забавно.
– О чём ты? – спросил Кирилл, но Лёва уже отвлёкся от него.
– Сухов, – позвал он. – В общем, ты прав. Ну да, всё верно: смерть наступила больше четырнадцати часов назад, вчера, где-то между пятью и десятью вечера. Позже смогу сказать точнее. И да, ты прав и в этом: её голова была не на столе, висела в воздухе, как на видео. Поэтому стол не пострадал, когда… гильотина сработала. – Он указал на то место, где над полом больше четырнадцати часов назад находилась голова живой ещё девушки. – Он подставил большой белый таз, тот, что мы обнаружили в ванной. Чистюля всё убрал.
– Ясно, – сказал Сухов. Посмотрел, как криминалисты старым способом при помощи кисточек обрабатывают поверхности.
– Может быть, удастся в этот раз что-нибудь найти, – предположил Лёва. – Крови было очень много. И разных сюрпризиков. А потом он всё вымыл. Начисто. И разложил тело на столе так, как мы его видим.
– Ясно, – повторил Сухов.
– Но вот что интересно, – Лёва щёлкнул пальцами. – Видишь это небольшое пятно на полу?
– Неправильный прямоугольник.
– Конечно, видишь. Похоже, не всё попало в таз и на поверхность стола?
– Ковровое покрытие, – кивнул Сухов. – Ворсинки. Рано или поздно кровь должна была проступить.
– Именно. – Подтвердил Лёва. – Если не вымыть кровь прямо сразу, непременно проступит. Забавно-забавно… Он что, не заметил?
– Это ведь исключено? – невесело усмехнулся Сухов.
– К чему такая небрежность? Обычно он не оставлял следов.
– Может, был в аффекте? – Кирилл пожал плечами. – Потом очухался и прибрал за собой. Вот и вышло не сразу.
– Или хочет, чтобы мы так думали, – сказал Сухов.
Лёва Свиркин посмотрел на него своим проницательным и абсолютно циничным взглядом.
– Играет, издёвка… Но это ещё не всё, Сухов. Зона бикини, лобковая область у девушки чисто выбриты, как видишь. И во влагалище, и здесь, – он указал, не касаясь, на тело, – никаких следов. Я понимаю, что при половом акте, а точнее, актах он пользовался презервативом, но, как понимаешь, так ещё защита от следов, например, ДНК. Поц… словно всё стерилизовал. Всё чисто. Только у неё на половых органах я обнаружил два волоска. Из тех, что растут на лобковых зонах. И это, как понимаешь, не её волоски. Сюрпризик?
Лицо Сухова застыло.
– Я уже всё отправил на экспертизу, – отмахнулся Лёва. – Но что это, Сухов, ещё одна небрежность?
– Нет, конечно, – согласился Сухов.
– Две свечи, два волоска… Херня какая-то. Если он не оставил их специально, то я даже боюсь предположить, что там произошло. То ли водит за нос и всё путает, то ли…
– Первое, – угрюмо бросил Сухов.
– Этот поц вымыл её начисто, всю, даже внутри. Видимо, использовал спринцовку. И оставил не её половых органах свои волоски с полной картиной ДНК? Я вот что хочу спросить: в этих его ребусах больше издевательства и пренебрежения или всё же коммуникации?
– В его случае это одно и то же, – Сухов поморщился. – Чёрт, кто-нибудь сделает кофе?!
Лёва посмотрел на него с сочувствием:
– Я тоже никогда не опохмеляюсь, – поделился он. – Слушай, я не лезу на твою территорию, но… Поц нам что-то показывает, так ведь, Сухов? Что работают только его правила?
Сухов еле заметно кивнул. Было ещё кое-что: то, как он оставил лежать тело. Он заметил это сразу, и это сразу ему не понравилось, но пока предпочёл промолчать.
– Помнится, ещё Ванга говорила, что поц несколько раздражён нами.
– Несколько разочарован, Лёва, – поправил Сухов. – Она говорила так.
– Смотри какая капризуля.
– По её мнению, он требует, чтобы мы поняли код его действий, – объяснил Кирилл. – Какие-то ключи, как она это назвала… эмм…
– Modus operandi, – иронично напомнил Сухов, – куда нам без латыни.
Лёва пожал плечами.
– А чего, девушка грамотная, вещи надо называть своими именами. Меня её закидоны никогда не напрягали.
– Значит ты в меньшинстве.
– Это в тебе химия похмелья говорит.
– Лёва! – Сухов умоляюще вскинул руки.
– Ребусы, modus operandi, – Свиркин потёр подбородок. – Я, правда, не лезу на вашу территорию, но… В этом ведь есть какая-то угроза, верно? Что если чей-то кумполок не допетрит, – он постучал себя пальцем по крупному лбу, – произойдёт что-то ещё более дикое.
Сухов почувствовал, как по нему словно пропустили заряд электрического тока. Ему удалось не скрипнуть зубами, хотя разглагольствующий Свиркин, сам того не заметив, только что попал в точку страха, его, следака Сухова, болевую точку. Но он уже взял себя в руки и сказал не то, что думал:
– Куда уж более дикое? – Посмотрел на тело девушки, которую обезглавили больше четырнадцати часов назад, а потом начисто вымыли.
«Как невесту, – мрачно подумал Сухов. – Он забрал её жизнь всего лишь с одной целью – чтобы её тело послужило ребусом. И теперь у нас мёртвая невеста».
К счастью, Лев Свиркин не заметил его секундного замешательства и оставил Сухова наедине с его страхами. Ещё раз склонился к телу девушки, а потом отошёл на шаг, будто оценивая свою работу, бросил взгляд на пятно засохшей крови на полу.
– Непросто будет, да? – словно подвёл итог Лёва.
– Просто никогда не было, – Сухов пожал плечами.
– Какая-то чёрная каббала просто.
– О чём ты, Лёва?
– Очень много предложено противоречивых смыслов, – пояснил Лёва и не удержался от усмешки. – Поц словно вырос в своём злодейском мастерстве.
– Всё-таки твой чёрный юмор… – осуждающе заметил Сухов.
– А что? – удивился Лёва. И вдруг спросил: – Ты сам-то книги этой Форели читал?
– Чего это ты вдруг вспомнил? – у Сухова несколько запершило в горле.
