Женщина немного пошевелилась, с трудом сняв с груди окоченевшую руку погибшего мужа. Он, казалось, и после смерти продолжал охранять и защищать её. Дышать стало немного легче. Но от этого звериная тоска ничуть не унималась.
– Я никуда отсюда не уйду, любимый! – нежно прошептала она, обращаясь к уже остывшему телу. – Ты не бойся, я буду здесь охранять твой сон. А потом засну рядом с тобой. Ты только не бойся, – снова и снова зачем-то повторяла она, гладя тело, бывшее недавно таким дорогим. – Я тоже скоро уйду к тебе, Рафочка. Ты только потерпи там немножко без меня. Мы снова будем вместе, и никто уже не сможет нас разлучить!»
Последние слова Анна не произнесла, а выдохнула со стоном, отрешившись от всего, словно позабыв, что лежит во рву на мертвых людских телах, лишь слегка припорошённых землёй в ожидании нового расстрела, новых убитых…
– Тётенька! – чей-то шёпот заставил Анну вернуться к действительности. – Тётенька, ты живая? – детский голос, настойчиво прорывавшийся в этот мир смерти, заставил Анну очнуться.
– Да, – словно сомневаясь, что ещё может говорить, сказала она.
– Тётенька, не умирай, мне страшно! – в словах дитя сквозило такое отчаянье, что женщина, повинуясь древнему, как мир, материнскому инстинкту, силой вырвала себя из лап костлявой и, приподняв голову, попыталась разглядеть говорившего с ней ребенка.
Прямо перед собой она увидела чумазую мордашку стоящей на четвереньках девочки лет восьми. Дитя находилось совсем неподалёку от неё, и, похоже, не было ранено. Видимо мать этой крохи в последний миг спасла ее точно так же, как спас Анну ее Рафа.
– Тётенька! – девочка подползла совсем близко. – Мне страшно! Мама лежит и не шевелится. Мы, что, теперь тоже умрём?
– Нет, – твёрдо сказала Анна. – Назло им, гадам! Как тебя зовут?
– Меня Саррочка зовут, – пролепетала девочка и прижалась к ней своим хрупким, как у воробышка, тельцем.
– Ты слышишь, тут ходит кто-нибудь? – спросила она у девочки, тревожно вслушиваясь в колкий осенний воздух.
– Не, тётенька, они все ушли, – прошептал ребёнок, ещё плотнее придвигаясь к Анне, словно она своим большим и тёплым телом была способна защитить от холода и ужаса так же, как порой родная мать закрывала ее собою от всех невзгод, вырвав напоследок даже из лап самой смерти. – Они давно все ушли. Мы долго тут лежим. Я аж закоченела вся. А потом вот услышала, что ты тут тоже плачешь.
– Не бойся, Саррочка! – решимость спасти этого ребёнка придала Анне мужества. – Мы сейчас потихонечку выберемся отсюда. Тихонечко-тихонечко, – приговаривала она, ползком пробираясь по мёртвым телам, крепко держа в руке худенькую ручку ребёнка. – Тихонечко-тихонечко, вот так, вот так, – желая говорить как можно более спокойным голосом, твердила Анна, приближаясь к краю могилы. – Ты только не бойся, – она снова обратилась к девочке, почувствовав, что рука ребёнка постепенно слабеет. – Ты ведь не боишься, правда? – страх за чужую жизнь подавил в Анне все мысли о собственной, придав её голосу удивительную в такой ситуации сдержанность.
– Не, не, я не боюсь, тётенька. А они нас снова не убьют? – Саррочке нельзя было отказать в здравом уме.
– Нет, деточка, – заверила её Анна. – Мы сейчас тайком вылезем отсюда, и они нас не убьют. Ты становись мне на плечи и, как вылезешь, сразу ложись на землю, – приказала она девочке, лишь только они добрались до края рва.
«Я, наверное, никогда не смогу забыть это ощущение множества чужих окаменевших тел под собою», – как-то отрешённо подумала Анна, что было силы выталкивая девочку наверх.
– Тётенька, теперь ты. Я одна боюсь тут! – Саррочка, оказавшись на поверхности, лежала у самого края рва, свесив свои косички вниз. – Иди ко мне, скорее, мне страшно! Страшно!
– Сейчас, маленькая, – пообещала Анна. – Сейчас!
«Рафа, помоги мне вылезти отсюда!» – взмолилась она, чувствуя, что сил у нее, чтобы выбраться наружу, почти не осталось. Безвольные руки хватали рыхлую землю, но ничего, за что можно бы было ухватиться, так и не находили. Комья грязи, словно издеваясь, скатывались на неё откуда-то сверху и, казалось, злобно твердили: «Сиди, сиди тут, в могиле, здесь твоё место!»
– Тётя! – отчаянный голос девочки заставлял Анну усиленно бороться за собственную жизнь. – Я не хочу тут одна! Иди ко мне, я боюсь!
– Саррочка, – как можно спокойнее проговорила Анна, стараясь сдержать так некстати подкатившие слёзы, – ты не жди меня, беги в лес, постарайся спрятаться.
– Не, не, тётенька, я с тобой! – упрямо твердила девочка сверху. – Я одна боюсь! Ма-ма! – голос ребенка сорвался на отчаянный плач.
– Рафа! – опять, уже вслух, взмолилась Анна, возведя в полной безысходности глаза кверху. – Помоги мне спасти хоть эту безвинную душу!
К ее счастью, Бог на этот раз, видимо, устав от ее мольб и слез, решил подсобить несчастной. Взгляд женщины, отчаянно метавшейся у края обрыва, неожиданно натолкнулся на толстый корень дерева, торчавший из земли.
– Рафочка! – с благодарностью прошептала Анна. – Ты снова протягиваешь мне руку! Спасибо тебе, любимый, – ещё раз на прощание шепнула она разверстой могиле, в которой вместе с ее мужем оставались погребенными сотни людей. – Ты жди меня, я ненадолго…
Жизнь – какое это ёмкое слово. Человек существует, потребляет пищу, заботится о своих близких, и не замечает, что счастлив. Счастлив тем, что может, казалось бы, самое простое и обыденное: вдыхать воздух, жмуриться от утреннего солнца, подставлять руки под струи дождя… И только стоя на узкой грани, отделяющей живое от неживого, он, наконец-то, начинает осознавать, каким несказанным богатством обладает, и как страшно и одновременно легко его потерять.
Лес, молчаливо обступивший два счастливо избежавших неминуемой гибели человеческие существа, похоже, совсем не радовался их возвращению с того света. Колючие ветки сосен, мелкий кустарник и даже старые, уже сгнившие от времени пеньки изо всех сил старались либо колюче хлестнуть, либо побольнее ударить бегущих, не разбирая дороги, женщину и девочку. Анна, словно в беспамятстве, крепко схватив за руку Саррочку, пробиралась через бурелом, не замечая, что ее платье разорвано, а туфли потеряны. Ею овладело неведомое доселе чувство дикого животного, которое стремится уйти как можно глубже в чащу, подальше от своих преследователей. Каждый шорох, каждая случайно треснувшая ветка заставляли её вздрагивать всем телом и бежать, бежать, чтобы скрыться от ужаса, который только что довелось пережить.
– Тётенька, – Саррочка, похоже, совсем выдохлась, но старалась не показать виду, – куда мы бежим? Ты знаешь?
– Нет, деточка, – Анна была уже не в силах обманывать ни себя, ни ребёнка. – Мы просто сейчас убежим с тобой далеко-далеко. И нас никто не найдёт.
– Тётенька! – детский голос был слаб и жалобен. – А давай мы с тобой посидим немножко, а потом опять пойдём. Только чуть-чуть. У меня очень ножка болит.
– Ну-ка покажи свою ножку, – Анна с трудом вернулась из своего безумного забытья и присела на корточки рядом с ослабевшей от всего пережитого девочкой. – Давай-ка я посмотрю, поцелую, и всё пройдёт! Ну, что ты, маленькая, что ж ты плачешь? Тебе больно? – женщина нежно погладила вздрагивающие плечики девочки.
– Мне так же мама всегда говорила, – пролепетала Саррочка, – а теперь, теперь… – крохотная спинка сотрясалась от рыданий.
– Знаешь, они все когда-нибудь поплатятся за это, – ненависть, словно кипящая смола, залила душу Анны. – Ох, как они поплатятся! Хотя за твои слёзы ещё не придумано такой цены, но они поплатятся, вот увидишь. За каждого убитого. И страшна будет для них Божья кара!
И снова в этом перевёрнутом мире не любовь, а злость дала женщине уверенность в себе, превратив её из испуганного животного в спокойного и даже, как ни странно, способного здраво рассуждать человека.
– Давай мы с тобой устроимся здесь на ночлег, – приняла решение Анна, – тем более, что темно, и мы толком не знаем, куда идти. Не дай Бог, опять на этих извергов набредём! А утром мы проснёмся и потихоньку двинемся дальше. Вот увидишь, всё будет хорошо.
Последние слова Анна проговорила уже себе. Девочка, уютно свернувшись калачиком, спала, неловко притулившись спиной к сосне, под которой они устроились передохнуть.
– Ничего, ничего, Саррочка, – шептала хотя и спасённая, но все ещё еле живая женщина спящей малышке, – вот увидишь, всё будет очень хорошо, всё будет здорово. Мы с тобой, знаешь, как заживём потом!
Как они заживут потом, Анна и сама толком не успела понять. Целебная дрёма, окутав своим мягким одеялом, закрыла её глаза, подарив живого весёлого Рафу, маленького Монечку и всё остальное, что ей принадлежало по праву, но было отнято, разрушено и испоганено в одночасье.
Глава четвёртая. Михаил.
Если кто-то по своей наивности или просто по незнанию полагает, что жизнь кота протекает гладко и безоблачно, тот глубоко ошибается. Котёнок Серафим, к примеру, был уверен, что его существование наполнено постоянным преследованием и непрерывной борьбой. Ну, вот хотя бы сегодня. Жалко разве было Савельевне немножко сметанки для крохотного ласкового животного?! У неё ведь целая плошка на столе стояла. И всего-то он лизнул один, ну, может быть, два разочка с самого краюшка. И что? Стоило ли так громко кричать и размахивать тряпкой? Он бы и сам ушёл. Лизнул бы ещё чуток и ушёл. А она! Из хаты выгнала. Сиди теперь на крылечке и мёрзни. Так и совсем замерзнуть можно.
Серафим жалобно мяукнул. Самым обидным было то, что никто на его призыв не отозвался, за исключением, пожалуй, дворового пса Тишки. А тот-то прямо встрепенулся! И, низко принюхиваясь, торопливо направился в сторону несчастного изгнанника.
«Ну, нет! – храбро решил котёнок. – Живым не дамся! Не на того напали!» – и стремглав вскарабкался на стоящее рядом с крыльцом дерево.
«Не очень-то мне было и надо», – лениво протявкал Тишка пару раз под деревом и потерял всякий интерес к Серафиму.
«Ага, не возьмёшь! – торжествующе мяукнул котёнок, сидя на ветке. – Я такой, я могу залезть так высоко, что тебе, псина, до меня никогда не дотянуться!»
Серафим ещё раз победоносно взглянул на своего врага с высоты, как вдруг с ужасом осознал, что слезть с этого чёртового дерева он, увы, никогда не сможет.
«Мяу! – рыдало несчастное животное. – Мне не придётся больше лакомиться сметаной. Я останусь здесь навеки! Мяу! Мяу!..»
– Дядя Миша, снимите котёнка. Он на дереве орёт, а слезть не может!
– Сколько раз я тебе, Павлушка, говорил, что ветеринар лечит животных, а не лазает за ними по деревьям, – проворчал для виду Михаил и без особой охоты пошёл вслед за ватагой ребятишек, не поленившихся прибежать за ним на другой конец села.
К приходу отряда спасателей Серафим окончательно обезумел и жалобно вопил, не делая никакого промежутка между своими призывами к немедленному вызволению.
– Ну, что ты будешь тут делать? – сокрушённо произнес ветеринар, поплевав для солидности себе на руки.
Процесс залезания на дерево, надо сказать, не принёс ему никакого удовольствия. Старая яблоня скрипела и возмущалась при каждом его движении, а котёнок, неблагодарное животное, вместо того, чтобы устремиться навстречу спасателю, принялся шипеть и пятиться задом.
– Кис-кис, – подзывал его Михаил, пытаясь дотянуться до жертвы обстоятельств.
«Нет, – твёрдо решил Серафим, – не на того напали!» – и что было силы вцепился своими острыми коготками в протягиваемую руку помощи.
Никак не ожидавший такого коварства от чахлого кота, ветеринар резко отпрянул и тут же грохнулся с дерева вместе со свободолюбивым Серафимом. Последний, впрочем, не испытав никаких мук раскаянья, юркнул в кусты, оставив незадачливого ветеринара лежать на земле в полном одиночестве, не считая, разве, перепуганной ребятни.
– Ох, ты, лишенько, – только и смогла запричитать Савельевна, хозяйка вышеупомянутого Серафима, увидев на своём дворе такой непорядок. Хотя, по правде сказать, если назвать человека, стонущего под обломанным деревом «непорядком», то что тогда можно окрестить форменным кошмаром?
– Тётка Савельевна! Он котёнка вашего, Симку, с дерева снимал! – попытался, было, заступиться Павлушка, предводитель местных пацанов.
– А ну признавайся, – не хотела слушать разумных доводов хозяйка, – кто подговорил Михаила Адамовича моё дерево ломать?
– Да не виноваты они, Евдокия Савельевна! – сообщил из-под кучи веток пострадавший. – Котёнок ваш на дерево залез. Вот я его это… Спасал, короче.
– Ладно, дядя Миша, мы пошли, – чересчур поспешно объявил зачинщик беспорядка Павлушка и подозрительно быстро исчез за калиткой.
– Ой, ты, лишенько моё! – окончательно сбитая с толку, повторила Савельевна. – Миш, ты встать-то сам можешь? – обратилась она к лежащему.
– Сейчас, Евдокия Савельевна, – заверил её неудачливый спаситель домашнего животного, поднимаясь на ноги.
– И-и-и-и, милый, – поспешила ему на помощь сердобольная тётка, заметив, как её незваный гость нетвёрдой походкой ковыляет к калитке. – Иди-ка ты лучше до хаты, отсидись, чайку, вон, со мной попей, горемычный. А то увидит тебя Зинаида в таком виде, не приведи Бог, ее «кондратий» хватит! Пойдём, пойдём, – приговаривала она, ведя не шибко сопротивляющегося Михаила к себе домой, – я как раз шанежки испекла. А Витька, сынок мой, мне, видишь, из города телик привёз. Сам-то себе новый купил, а и мать не забыл! – в голосе Савельевны послышалась нескрываемая гордость за сына. – Свой отдал!
«А ведь не скажет «старый сбагрил»», – ухмыльнулся про себя Михаил, послушно следуя за хозяйкой в хату.
Идти-то он, и правда, сейчас домой никак не мог. Голова кружилась, как веретено в руках умелой пряхи. «Вот немножко приду в себя, а уж потом пойду», – принял мудрое решение ветеринар, к слову добавив:
– Вот чертяка!
– Это кто, сынок мой? – с напускной угрозой проговорила Савельевна, ставя на стол, между тем, миску ароматных шанежек.
– Да нет, Савельевна, вы что! – отмахнулся Михаил. – Это я о вашем котяре. Видите, из-за него яблоню вашу пообломал!
– Да ладно, – примирительно проговорила гостеприимная хозяйка. – Зато вон ты в гости ко мне пожаловал, чаю со мной попьёшь, телевизор вместе посмотрим.
Савельевна не на шутку гордилась своим новым приобретением. Вышеозначенный телевизор красовался на почётном месте – в центре чистой половины хаты промеж развесистого фикуса и украшенной кружавчиками этажеркой, приправленной портретами всех членов семьи Савельевны. Сей предмет чувствовал себя в данном окружении весьма и весьма уютно, а свисавшая посреди его квадратного чёрного лба белоснежная салфеточка подчёркивала, что он не только принят в новую семью, но и обласкан ею.
– Да ты посмотри, как он у меня работает-то! – Савельевна трепетно нажала какую-то кнопку и с умилением уставилась на экран, словно это не техническое устройство было вовсе, а лицо её любимого сыночка Витеньки. Восхваляемое чудо техники не замедлило отблагодарить свою хозяйку громкими голосами спорящих о чём-то мужчин в строгих костюмах.
– Ой, чё это они? – по-детски удивилась простая деревенская женщина. – Да ты не слушай их, Миша, я сейчас на другую программу переключу! – Савельевна щёлкнула ещё раз кнопкой и удивлённо ойкнула: – Миш, смотри-ка, тебя малого кажут!
Михаил с изумлением вгляделся в экран и даже отпрянул от неожиданности. Права была тётка Евдокия: весь экран заняла его детская фотография.
– Что говорят-то? Сейчас громкость сделаю, – Савельевна прибавила звук, и на целую хату взволнованный женский голос сообщил:
– Вся Голландия обеспокоена исчезновением маленького Рауля. Его бабушка, весьма состоятельная женщина, добилась, чтобы фотография ребёнка была опубликована во мировых средствах массовой информации. Российские СМИ решили присоединиться и оказать помощь несчастной семье в поисках мальчика. Мы обращаемся ко всем, кто видел малыша или может дать какую-либо информацию о его местонахождении. Помогите его семье. Особые приметы Рауля: ребёнок имеет редкую врождённую аномалию – по шесть пальцев на руках. Любая информация приветствуется. Мы ждём ваших звонков в Москве.
Далее шёл номер телефона, а также адрес электронной почты.
– Господя! – Савельевна перекрестилась. – Мишка, так это же вылитый ты!
– Да ладно вам, Евдокия Савельевна! – попытался отмахнуться не менее поражённый ветеринар. – Ну, откуда же тому быть-то? Это же в Голландии!
– А ты у матки своей поспрошай, – неожиданно хитро прижмурилась Савельевна. – Может, скажет чего…
– А чего ей говорить? – честно недоумевал Михаил. – Она что, в Голландии жила?
– А ты поспрошай! – тупо повторила Савельевна и, словно сердясь на себя за что-то, начала быстро собирать со стола.
– Евдокия Савельевна, – Михаил нутром чуял, что есть что-то такое, что женщина не договаривает, – скажите, чего знаете, не томите!
– Не могу я тебе сказать, Миша! – Савельевна неожиданно выпрямилась и прямо посмотрела ему в глаза. – Не моё это дело, не моя это тайна. Скажет тебе чего Зинаида – хорошо, не скажет – её право. А меня ты не допытывай. Всё равно я ничего не скажу. Ну, чего сидишь? – тут же преувеличенно строго шикнула на него женщина, желавшая, похоже, как можно быстрее закончить неприятный разговор. – Тебя дома, небось, мать ждёт, а ты расселся. Иди, сынок, к Зинаиде, – уже тише добавила она, – с ней все разговоры и разговаривай.
«Да о чём говорить-то? – сам у себя спрашивал ветеринар, не совсем твёрдой походкой больного человека направлявшийся домой. – Что такое обо мне знает мама, чего я сам не знаю? Ерунда это всё», – решил Михаил.
Однако разубедиться в подобной оценке ситуации ему пришлось сразу же, как только он переступил порог собственного дома. Мать сидела заплаканная перед работающим телевизором, с экрана которого испуганно и вопрошающе смотрел на весь мир маленький мальчик, как две капли воды похожий на ее сына Мишеньку.
«Какой сегодня у мамы странный цвет лица. Словно в привычную яркую краску кто-то бросил пригоршню песка», – первое, что пришло в голову Михаила, ещё окончательно не сформированным, но пугающим предчувствием.
Глава пятая. 1941 год, Анна.
– І-i-i! Божачка ж мой! Адкуль жа вы, дзявонькi, такiя прыйшлi?! Хто ж вас так пакрыyдзiy?
Анна с трудом разлепила глаза. Прямо перед собой она увидела участливое лицо пожилой женщины, в низко, до бровей повязанном тёмном платке.
«Неужто смерть за мной пожаловала?» – мелькнула первая мысль.
– Ды што гэта з вамi-то? Нежывыя якiя! – незнакомка, словно опровергая подобное предположение, стала чересчур бойко тормошить обеих несчастных.
– Ма-ма! – заплакала, проснувшись, Саррочка. – Они нас опять убивать будут!
– Сьвяты, сьвяты, сьвяты! – перекрестилась женщина. – Ды як жа табе, дзеyка, у галаву такое прыйшло?
Но тут же застыла, будто ледяная стена обрушилась на неё.
– Госпадзе! – страшная догадка заставила тётку рухнуть на колени рядом с лежащими в изнеможении Анной и Саррочкой. – Ды вы, нiяк, адтуль?! – она махнула рукой в ту сторону, откуда вечером до деревни доносились автоматные очереди.
– Да, мы оттуда, – сказала Анна, добавить к своим словам больше она была уже не в силах. Весь ужас пережитого снова предстал перед ее глазами в таких ярких красках, что она, словно прорвав какую-то невидимую плотину, зашлась от рыданий.
– Они нас уже убили совсем, тётенька, – Саррочка, в отличие от Анны, похоже, начала приходить в себя, – но не до конца. Мы из могилки вылезли и убежали! Вот! – в голосе девочки слышалась даже определённая гордость.
«Бедное дитё, что ей пришлось пережить. Дай Бог, чтобы она смогла когда-нибудь забыть это!» – не сговариваясь, похоже, одновременно подумали обе женщины, услышав слова ребёнка. Та из них, которой довелось пройти всё это вместе с девочкой, нежно погладила её ручку, а другая, случайно оказавшаяся рядом, крепко прижала ребёнка к себе.
– Так, дзявонькi, – стремительно приняла решение незнакомка, – тут вам больш нельга заставацца. Пайшлi да мяне. Я вас так сховаю, што нi адзiн з гэтых гадаy не адшукае. Пойдзем, пойдзем, – кряхтя, повторила она, пытаясь поднять с земли одеревеневшую от холода и пережитого Анну, а затем и Саррочку. – У мяне такая добрая хаванка маецца, пойдзем, дзявонькi, тут недалёка. Ураз дойдзем.
