– Теперь можно смело идти в могильщики, копать научился! – подытожил один из его напарников, положив лопату и тоже собираясь отдохнуть.
– Учиться и ещё раз учиться! Тебе это много раз отец твой талдычил, помнишь, «Философ»? Жалуется он теперь! – напомнил Мир. Сам он не был занят копкой, а находился на посту поблизости, время от времени всматриваясь вдаль через оптический прицел, дабы не подпустить врага. В отличие от землекопов он был в полной экипировке.
– Не сыпь мне соль на рану, она и так болит! – ответил Алекс, разглядывая свои полопавшиеся от мозолей руки. – Разве такие руки должны быть у философа? Он должен мыслить, творить. Могли бы меня и освободить от физических утех с киркой да лопатою, мне бы и умственных хватило!
– Да ты и так больше языком мелешь, чем работаешь, ещё чего!
– Так в этом и суть! Ничего вы не понимаете: философ – он и должен много говорить, доносить до масс, так сказать, истину, разжёвывать её!
– Ну, началось, не остановишь! Сейчас нам будет разжёвывать, пока мы копаем! Знаем, проходили! – авторитетно изрёк один из копателей будущего блиндажа. Остальные усмехнулись.
– Да ну вас, тёмный лес! Я, между прочим, песенку – военную, жалостливую – сочинил! Услышать не хотите ли?
– Просим, просим вас, маэстро! Как тут откажешь!
– Песня лирическая, мечтательная, я бы сказал, черновой вариант пока. Называется «Эта грёбаная война!». – объявил «Философ».
– Ну, слушаем, не отстанешь ведь, «Философ»!
Алекс деловито достал свою губную гармошку, чем вызвал у всех очередную порцию улыбки. Из внутреннего кармашка вытащил миниатюрную записную книжку и положил её перед собой. И начал было играть на губной гармошке, попытавшись читать слова с бумаги, но ничего не получилось. Тогда он убрал гармошку, взял в руки кирку, словно гитару, и стал петь, подыгрывая себе на воображаемом инструменте:
Эта грёбаная войнушка,
Эта грёбаная война,
Отпусти ты меня,
И пойду по воле я.
Сильно мира ждём мы здеся,
Здеся мира ждём мы сильно.
Враг отступит, верю я,
И мы вновь задышим вольно.
В этой грёбаной войне,
В этой грёбаной войнушке
Полюбил заочно всех я,
Что дома попадутся мне любя.
Припев он повторил несколько раз, причём довольно забавно растягивая выдуманное слово «сильня», и только в последний раз спел правильно – «сильно»:
На воле вольной и раздольной,
Там, где девки ждут меня,
Буду жить я жизнью полной
И любить всех очень сильня.
В конце он и вовсе разошёлся: оставив на месте записную книжку, стал разгуливать с воображаемой гитарой, словно настоящий артист, по окопам, подходя всё ближе к посту, где находился Мир. Наконец, взобравшись на небольшую возвышенность, он закончил песню. Бойцы оценили столь артистичный этюд, похлопав в ладоши. Артист, держа в руках свой «музыкальный инструмент» – кирку, отвесил публике несколько поклонов.
– Эту песню я посвящаю своему другу Миру! Это его вечное «эта грёбаная война» меня вдохновило на это!
– Точно, он так и говорит!
– Постоянно, я тоже не раз слышал! – подтвердил другой боец.
И тут случилось то, чего никто не мог ожидать. Лишь только артист начал спускаться с постамента, как прозвучал выстрел. Пуля, выпущенная снайпером, прошла сквозь голову Алекса, брызги крови и серого вещества окатили лицо Мира. Тело Алекса мёртвым камнем упало в руки Мира, так что тот под его тяжестью присел в окопе. Бойцы, пригнувшись и похватав своё оружие, заняли стрелковые места, пытаясь разглядеть врага.
– Никому не высовываться, где-то, сука, снайпер!
– Надо бы нашу жужжу пускать! Смотреть, что там?
– Да, конечно, уже запускают! – прокричал кто-то из числа осведомлённых бойцов.
Мир смотрел на Алекса, не веря собственным глазам, не веря в страшную действительность, в то, что друга больше нет. Нет, этого не может быть, это какая-то нереальность, сон; в конце концов, навороченная виртуальная игра, в которой тот погиб. И вот, как только она подойдёт к финалу, всё вернётся на круги своя. Мир будет вновь слушать этого болтуна Алекса, его истории, жалобы, откровения, излагаемые мысли, шутки, рассуждения. По праздникам или ещё каким событиям они вместе будут сидеть за сытным столом его родителей, выпивать, вести беседы. Как всегда, этот сачок Алекс будет забивать на работу, хотя, возможно, ему и не надо уже будет туда ходить: он же твёрдо решил, что пойдёт учиться. А после учёбы и всяких там похождений он обязательно будет заглядывать к нему, Миру, и его «ба», которая всегда его, мягко говоря, недолюбливала, но всё ж таки в дом пускала: как-никак, внука же друг, что тут поделаешь? И, конечно, он будет рассказывать о своих похождениях, о красотках, каждая из которых у него непременно небесной лепоты и лучше её он никого и не встречал. А ещё он, прекрасно зная, что Мир скуп на откровения, всё равно будет допытываться, чем тот живёт, каковы его мысли и планы на будущее, и разумеется, так и не получит ни одного внятного ответа на все свои расспросы. Но с каким удовольствием сейчас Мир пооткровенничал бы с другом, если бы всего этого не случилось! Он прямо сейчас стал бы рассказывать Алексу обо всём, что у него на душе; о том, что когда-то в его жизни было, но во что он друга никогда не посвящал. И даже если рядом будет кто-то ещё, ничего страшного – секретов нет! Алекс внимательно выслушал бы Мира, а потом, высказав своё мнение, непременно стал бы подтрунивать над какими-либо моментами, а он это умел, ох как умел! И как же этого теперь будет не хватать… И каким бы хитрецом, шутником, разгильдяем со стороны Алекс ни казался, он всегда был любящим сыном и настоящим другом. Другом, которого больше нет, и, к сожалению, это суровая и трагическая действительность; настоящая, а не виртуальная реальность – без всякой возможности отмотать плёнку обратно и всё исправить, изменить, не допустить.
И всё это натворила эта грёбаная война, думал Мир, вспоминая все моменты жизни, связанные с Алексом, его слова, поступки и даже мимику и жесты. Время как будто остановилось для него. Перед глазами бегали и суетились бойцы; порой кто-то присаживался рядом, всматриваясь в лицо Алекса и пытаясь нащупать пульс, которого не было. Убедившись в том, что уже ничего не поделаешь, очередной боец уходил, оставив друзей, находившихся теперь по разные стороны света, наедине. Мир хотел было вытереть рукавом лицо, вспомнив, что там кровь Алекса, но только сейчас заметил, что за то долгое время, что он здесь просидел, она успела высохнуть и въесться в его поры. А по лицу кашицеобразной липкой субстанцией размазалось серое вещество. Мир ощущал запах крови и плоти лучшего друга.
– Мир, ты как? Пора «Философа» уносить! Твоё время на посту закончилось, тебя сменят, а ты помоги нам с «Философом»! – отдалённым эхом услышал Мир крик одного из бойцов, а за спиной были ещё другие – те, что с жёсткими носилками, и тот, кто останется на посту. Боевому товарищу пришлось сильно напрячь голос: Мир настолько ушёл в себя, что не хотел слышать, что происходит вокруг. Наконец он посмотрел на крикуна, постепенно и с трудом возвращаясь в реальность, на грёбаную войну:
– Да, что? Куда? А, Алекса надо? Понял, понесли! Кто стрелял, киборги? Их обнаружили?
– Конечно, киборги, кто же ещё! Никого не нашли, жужжей пролетели – ничего не увидели! Похоже, одиночный снайпер – скрылся незаметно, падла! На, вытри лицо! – протянул Миру боец чистую тряпку.
– Хорошо! Вытру! – ответил Мир, взял тряпку и стал с какой-то невероятной силой тереть лицо, как будто надеялся, что тряпка не только выполнит привычную ей работу, но и напрочь сотрёт последние события, которые хотелось бы навсегда предать забвению. От этих избыточных стараний его лицо даже покраснело. Тем временем боец осмотрел одежду «Философа» в поисках документов и, забрав их, обратил внимание на нелепые действия Мира.
– Хорош уже! Надо «Философа» нести! – произнёс боец, видя странное поведение товарища, и протянул руку, чтобы забрать тряпку, – только ради того, чтобы это остервенелое движение руки по лицу прекратилось.
Мир вернул тряпку, приподнялся, помог закинуть тело «Философа» на носилки. Вместе с товарищами они понесли его по окопам, а выбравшись из них, – по лесной тропинке, в сторону фронтового тыла. Лес в этом месте сохранился лучше, хотя и здесь хватало исковерканных осколками и огнём деревьев. Мир шёл четвёртым сзади. Он хорошо видел погибшего друга, его окровавленное лицо с застывшей улыбкой на лице. Кем-кем, а улыбакой он был всегда, вспоминал Мир. И снова не удержался:
– Эта грёбаная война!
– Согласен! – подтвердил рядом идущий боец, услышав сказанные вслух мысли Мира.
– Эта грёбана война, и никуда от неё не деться! – вновь ожесточённо сказал тот.
Бойцы, посмотрев на Мира, переглянулись между собой, но на этот раз никто не стал ему вторить, лишь каждый кивнул в знак согласия. В этот день было облачно, сухо и прохладно: лето уступало место осени. Листва по большей части оставалась зелёной, жёлтого цвета было совсем немного. В небе послышалось: «кур-лы – кур-лы». Это стая журавлей клином улетала на зимовку в тёплые края, крича: «А нам пора, а нам пора, но мы вернёмся, мы вернёмся». А вторил им барабанной дробью дятел, утверждая, что каждому своё: он лично птица оседлая, дом у него один, ему не до всяких там «кур-лы – кур-лы», ему нужно оставаться здесь, по крайней мере до тех пор, пока людишки окончательно не угробят его лес. Послышался гул истребителей, стремительно пронзивших небо и скрывшихся вдали, перебивший то ли спор, то ли разговор столь важных птиц.
– Всё, пришли, кладём! – скомандовал впереди идущий боец.
Они положили тело «Философа» в лесу недалеко от дороги, по которой должен был приехать транспорт и забрать тело, и присели перекурить. Мир остался стоять подле тела друга, думая о родителях Алекса, о том, что их ожидает, когда узнают столь горькую для них новость. А что же он? Что скажет им он, если, конечно, вернётся живым в родной город? Да ничего, потому что и сказать-то ему будет нечего. Он лишь молча вручит им записную книжку их сына. Именно этот неодушевлённый предмет теперь будет самим Алексом: там его мысли, переживания, запечатлённые в строчках, написанных его почерком; там его запах. Записная книжка… Рисуя себе картину встречи с родителями Алекса, Мир вдруг судорожно спохватился: а где же сейчас этот маленький блокнот, этот столь дорогой его другу дневник?
– Мужики, кто помнит, кто видел, где записная книжка Алекса?
– Я видел, она там осталась лежать, где мы блиндаж копали! – откликнулся один боец.
– Где он прощальный концерт устроил! – подтвердил другой.
Послышался шум подъезжающего автомобиля. Бойцы встали и быстро закинули тело погибшего Алекса в транспорт. Автомобиль сразу же помчался обратно. Неожиданно в небе появилась жужжа, скорее всего, вражеская.
– В небе тварь, жужжа!
– Уходим, парни, по-быстрому, сейчас начнутся прилёты!
Бойцы успели пройти совсем немного, как и в самом деле начались миномётные прилёты в ту сторону, куда уехал транспорт. Оказавшись в окопах, Мир отправился обратно к посту – искать записную книжку. Нашёл он её быстро и стал пролистывать, пытаясь разобрать слившиеся буквы. Оказалось, что почерк у Алекса был тяжело читаемый, а он этого раньше и не знал. Мир поймал себя на мысли, как много он вообще не знал о своём друге. В записной книжке попадались картинки, нарисованные рукой Алекса. Довольно изящные наброски женских образов чередовались с рисунками забавных зверюшек – то нереально зубастых, ушастых и рогатых, то одноглазых или, наоборот, многоглазых. Все они когда-то были придуманы неуёмным воображением друга. На одном рисунке была изображена до пояса голая девушка с винтовкой на плече, внизу подпись: «Эта грёбаная война». На обратной стороне листка был написан текст недавно сочинённой песенки…
«Как же всё-таки странно: он так красиво рисовал, а почерк ужасный, причём я не знал ни о том, ни о другом», – в очередной раз поймав себя на этой мысли, Мир закрыл записную книжку. Она была небольшого размера, с ладошку, но листочков в ней было много – в большинстве своём пустых. А сколько бы друг ещё всего нарисовал и написал, останься он в живых!.. Миномётные прилёты добрались и до окопов. Мир убрал драгоценный дневник и скрылся в ближайшем укрытии.
Грёбана война
Этот холод сковывал всё тело, ступни были как ледяные, и сколько их ни три, они не желали согреваться. Наступила зима, а вместе с ней суровая окопная жизнь без тепла, без печки, без горячих лучей солнца. Костёр был неосуществимой мечтой: разведённый, он сразу же стал бы подобен красной тряпке для быка, только здесь вместо разъярённого животного была вражеская артиллерия или ещё что-то вроде неё. Невольно начинаешь считать ночи, пережитые в холоде. Вот и Мир, проснувшись настоящим мороженым куском и выбравшись из блиндажа, принялся интенсивно бегать, приседать в окопе на одном месте, разминая суставы и разгоняя кровь, пока наконец-то ступни-ледышки не согрелись. В небе то и дело появлялись жужжи; вот одна из них зависла рядом, всматриваясь вниз. Услышав её характерный звук, который ни с чем нельзя было спутать, Мир спрятался в укрытии стрелкового наблюдательного поста, где дежурил боец с позывным «Кубик-рубик».
– Ну что, измёрз, суслик, жужжа не дала согреться? – с улыбкой спросил тот.
– Да нет, успел. Когда же эта грёбаная зима-то кончится? Холодно, чёрт подери! – ответил Мир.
– Хм, это что-то новенькое. Обычно грёбаная война у тебя была! – усмехнулся «Кубик-рубик».
– Здесь всё грёбаным становится, и времена года тоже! И пост этот грёбаный – стоять на нём опять, мёрзнуть, киборгов этих грёбаных высматривать, жужжи эти грёбаные и миномёты! Посрать даже толком не дадут, когда захочется. Про сырость эту грёбаную вообще молчу…
– Ну ты и разошёлся, Мир!
После того как погиб Алекс, Мир изменился. Боевые товарищи, конечно, у него были, но друга, такого как Алекс, быть уже не могло. Ему сильно его не хватало. Так искренне общаться он мог только с ним. Вроде ничего толком ему и не рассказывая, он наслаждался теми чистосердечием и душевным теплом, что исходили от Алекса. За долгие годы дружбы и общения Мир к этому сильно привык, на войне же он ещё больше в этом стал нуждаться. Наблюдая за тем, что происходит вокруг, и размышляя над этим, он всё больше склонялся к человеконенавистничеству – философии мизантропии, всё меньше и меньше находя добродетели вокруг себя. Характер Мира стал более сварливым и раздражительным.
– Опять эта гадская жужжа – не вылезешь! – недовольно проворчал он.
– Что, по нужде захотел?
– Я поражён вашей дедукцией, сэр! – ответил Мир. Что-что, а вот чувство юмора, порой довольно циничного, по-прежнему не покидало его даже в сложных ситуациях.
Послышался свист, сопровождающий миномётные прилёты. Мины хаотично разрывались перед окопами и позади них. Разлетаясь, осколки срезали ветки деревьев или оставляли глубокие ссадины на стволах, а те, что побольше, косили целые стволы. Зимние позиции постоянно передвигающегося подразделения Мира располагались в лесном массиве, на территории которого деревья в большинстве своём были ещё живыми.
– Вот и жужжа, сволочь такая, не зря, видимо, висит, раз миномёты ожили!
– Вот и сходил! – снова проворчал Мир, приседая на посту. В выемку обзора он приметил на ближайшем дереве дятла, долбящего ствол дерева. Тот спустился совсем близко к земле и абсолютно никак не реагировал на близкие миномётные разрывы.
– Закон подлости, что поделаешь!
– Зато на дятла посмотри! Ему нет никакого дела до войны, какой-то несчастной войны: тук-тук себе да тук-тук, весь в поисках пропитания. Главное, чтоб было ему где тук-тук делать, пока деревья остались. Вот и задумаешься тут, кто из нас больше дятел долбящий: птица или мы, люди, неустанно долбящие себе подобных, потому что не можем договориться, ужиться друг с другом. Или кому так надо, чтоб мы долбили друг друга?! Во все века мы самые настоящие долбодятлы, уничтожающие всё вокруг! Так что как раз именно люди – дятлы, вот мой вывод. А это – просто «тук-тук-птичка»!
– Тук-тук-птичка? Смешно! Ну ты и философ! Прям как «Философ» был, друг твой погибший!
– Станешь тут философом не по своему хотению! – ответил Мир, невольно вспомнив Алекса.
Послышался свист ответных миномётных прилётов по врагу. А дятел всё тук-тук, тук-тук – только уже перелетев на другое дерево.
– Обмен любезностями прошёл! Жизнь продолжается! – заметил Мир, как только поутихла канонада с обеих сторон.
– Вот теперь и сходить можно по делам своим! И жужжи нет! – посоветовал «Кубик-рубик».
– Чем непременно и надо воспользоваться!
Где-то вдали слышались разрывы, эхом разносясь по лесу и поглощая тишину. А ещё где-то раздавались всевозможные залпы артиллерийских установок, каждая из которых пронизывала воздух своей неповторимой интонацией. Круглосуточный звук войны периодически вставал на короткую паузу, и наступала просто тишина, купаясь в которой ты не мог знать, в какой близи услышишь вновь умолкнувшие было звуки.
– О, с облегчением вас, господин Мир! – поздравил «Кубик-рубик» боевого товарища, как только тот вернулся.
– Спасибо! И вам я советую сходить облегчить душу и не только!
– Всенепременно схожу. Вот только давай чайку попьём, позавтракаем – я тут водички вскипятил! – предложил «Кубик-рубик», разливая кипяток по кружкам.
– Чай – это хорошо, спасибо тебе, милый человек!
Бойцы стали завтракать тем, что нашли в своём провианте. Запивая сухомятку чаем, время от времени они посматривали в сторону врага.
– Война закончится – чем будешь заниматься, Мир?
– Не думал. Вообще-то до этого на стройке работал!
– Ну и как, нравилась работа?
– Вроде да! Нравится что-нибудь делать своими руками и видеть результат своей работы!
– Так, может, вернёшься опять на стройку?
– Возможно. Как-то ещё не думал: дожить до конца войны для начала надо, а там посмотрим! А ты, «Кубик-рубик», чем занимался?
– Кубики Рубика собирал – вот этими руками! – ответил боец, ухмыльнувшись.
– То, что ты кубик Рубика за считаные секунды собираешь, – я это и так знаю! Наслышан! Работал-то кем, если серьёзно говорить?
– Охранником на заводе работал. Ничего интересного! Вот там, чтобы время убить, я кубик Рубика и научился собирать, ну и кроссворды гадал. А ещё у меня были нунчаки на работе, и я ими крутил всяко-разно: какая-никакая разминка, чтоб задницу не отсидеть.
Вот так незатейливо и жил. Дом, работа. Семьёй обзавестись не успел!
Мир представил себе такую картину из жизни «Кубика-рубика» на заводе: одной рукой тот собирает кубик, а другой быстро отгадывает кроссворд. Покончив с этим, надевает соломенную шляпу мастера кунг-фу и берёт в руки нунчаки, благодаря которым ловко разделывается с несколькими ворами, что вытащили с завода нечто ценное.
– Сенсей, – обратился он к парню, – вы меня просто обязаны обучить искусству владения столь опасным оружием, как нунчаки!
– Подтруниваешь? Да я бы научил, тут главное – лоб себе не расшибить!
– Я в каске, не страшно! Я так тебя и представил мысленно в соломенной шляпе мастера кунг-фу! Там, на заводе, где ты работал! – усмехнулся Мир.
– Вот ты смеёшься, а я в детстве мечтал стать мастером боевых искусств, чтобы потом сниматься в боевиках! Ну, об этом, поди, все мальчишки когда-то мечтали.
– Да, была такая дурость в голове! Ну что, мечта сбылась: теперь ты в боевике, чего ещё надо? – сыронизировал Мир.
– Мечта-то сбылась… Вот только как остановить это ужасное кино? Актёр устал и хочет домой!
– А это длинный-предлинный сериал! И роль твоя с длинным-предлинным сценарным текстом!
