Домофон на подъездной двери мигал зелёным огоньком, приглашая всех кому не лень. С дверью в квартиру вышло наоборот – на звонок никто не открыл, ключ по закону подлости затерялся где-то среди несвежих шмоток, и Генка минут десять копался в набитой сумке, чертыхаясь и подпрыгивая от нетерпения. Повёлся на призыв «пройтись по пивку», а теперь хоть ароматизируй подъезд!
Родное гнездо встретило пустотой и непривычной затхлостью. Чертовщина какая-то…
– Мама!.. Мам, ты дома?
Тишина. Никого. Не бывает худа без добра – зато туалет заведомо свободен! И всё-таки, куда она подевалась?.. После общения с унитазом не лишним будет вымыть руки. В ванной Муха, глянув сперва в зеркало на свою красную от ошского солнца и тульского пива рожу с беле?синами на месте едва заживших ссадин, опустил глаза и обомлел. На белом эмалевом фоне раковины умывальника отчетливо виднелись следы небрежно замытых пятен крови.
Домашний телефон сестры ответил не вдруг. Первый вызов абонента «Васька» был отклонён, вторая попытка тоже вышла безответной. Очевидно, сестричка всерьёз занята. Чем может быть занята в одиннадцать с половиной вечера молодая, незамужняя и «во всех смыслах свободная дама», как она сама себя называет? Чем-чем… Этим, самым…
Её «сценический псевдоним» Генка узнал случайно: однажды, еще в одиннадцатом классе, на последних весенних каникулах решил: а давай-ка сюрпризом наведаю! Адрес узнал от матери и прямо с вокзала, специально не позвонив, заехал. Нашёл не сразу, в оснащённый домофоном подъезд удачно зашёл на хвосте у какой-то нагруженной двумя здоровенными клетчатыми сумками бабы. Помог тётке подволочь поклажу к лифту, убедился: ему в кабинке места не осталось, и ножками поднялся на четвёртый этаж. Василиса его визиту как будто не обрадовалась.
– Генчик?!.. Вот блин!.. Какими судьбами?
Он пожал плечами, типа: вы нас не ждали, а мы припёрлись! Отдал переданный матерью свежайший безразмерный тульский пряник, хотел разуться, но она махнула рукой – проходи так, погода сухая.
– Прости, братишка, у меня сегодня напряг. Тебе придётся погулять. Посиди минутку, что-нибудь придумаем, – и закрылась в ванной.
Гена обошёл квартиру, поражаясь непривычному дизайну. Планировка примитивная, примерно как в их тульской двушке: одна комната попросторнее, другая размерами скорее напоминает чулан, разве что с окошком… А вот отделка и мебель – ничего общего. В маленькой, проектом отведенной под спальню, зеркальные встроенные шкафы во все стены, небольшой диванчик. На столике серебристый поднос, на нём пузатая бутылка с яркой этикеткой, два бокала, горка конфет.
Собственно спальня – наоборот, в большей комнате, у них именуемой «залом». Шикарное лежбище, плазменный экран в полстены, музыкальный центр, вместительные кресла под стать ложу. Низкий стол с набросанными яркими журналами, пол застлан толстенным белым ковром… И не жалко ей по нему – в ботинках?
В кухне всё сияет нержавейкой, стильно и явно очень дорого. Генка подивился на невиданную барную стойку с узкими табуретами, высокий, под два метра, холодильник. Внутрь заглядывать постеснялся, вернулся в зал-спальню, присел на краешек обширной, застеленной чёрным атласом кровати. Здесь его внимание привлекло кое-что странное. В приоткрытой шуфлядке прикроватной тумбочки виднелись сдвоенные кожаные кольца. Наручники?.. Или вериги какие-то…
В раздумьях он чисто машинально снял трубку зашелестевшего телефона.
– Черри? – протянул мужской голос с отчётливым южным акцентом.
– Вы ошиблись номером, – ответил незваный гость, положил трубку и спустя буквально секунду получил жизненный урок.
– Кто тебя просил хватать телефон?!
– Ничего я не хватал. Ошибка, наверно. Там какой-то чучмек…
– Запомни, Генуся, раз и навсегда: ко мне без предупреждения не ходить, это – раз!
– Вась, ты что?!..
– Хрен на рождество! – вызверилась сестра, – Яйца на пасху!
Красивое лицо любимой, обожаемой сестрички исказила гримаса – во сне приснится, не проснёшься.
– У меня в доме, – она очертила рукой размашистый круг, охватывающий абсолютно всё, – Ничего не трогать! Это – два!
Вырвала из любопытных рук «вериги», швырнула обратно в тумбочку.
– И три. Говори, зачем пришёл, и вали. Мне некогда.
– А я думал…
– Индюк думал, да в суп попал!
Телефон снова еле слышно зачирикал. Хозяйка сделала страшные глаза, прижала палец к губам: «Молчи!» Взяла трубку, отошла к балкону.
– Хэлло… Да, я, – теперь её голос неузнаваемо изменился. Злости, жёсткости как не бывало. Сплошная карамель, – Когда?.. Нет, никого… Ты же знаешь, здесь только я… Да, конечно. Всегда. Жду.
Повернулась и указала брату на дверь.
– Катись. И не вздумай тут вынюхивать.
– А…
Василиса проводила до двери, достала из стенного шкафа сумочку, порылась в ней, вложила в его ладонь несколько купюр.
– Пошляйся по белокаменной, в кафешке посиди. Ни в чём себе не отказывай.
Генка поглядел на деньги в руке. Ни фига? себе!
– Я тебе сама позвоню, пересечёмся… Ой, у тебя ж мобилы нет?.. Скоро купим. Подходи сюда, во двор, через три часа, не раньше. Давай-давай, мне еще рожу в порядок надо привести.
Первым порывом было плюнуть, бросить «зелёные» под дверь и рвануть на вокзал, чтобы первой же электричкой вернуться в Тулу. Минутой позже пришло другое.
В кафе не пошел, шляться по пыльным улицам столичной окраины глупо. Не в мавзолей же идти! Генка пересёк двор, прошелся вдоль фасада дома напротив. На дверях трёх подъездов – электронные домофоны, на одном – архаичный кодовый замок. Прижал самые вытертые кнопки, в замке щёлкнуло, и сезам открылся. Из окна лестничной площадки се?стрин подъезд виден чуть наискосок. Нормально. Его совесть была чиста – ему запретили нюхать, а не смотреть.
Долго ждать не понадобилось. Не прошло и четверти часа, как во двор въехал солидный чёрный «бумер». Водитель по-хозяйски уверенно отомкнул и опустил блокиратор, закрывающий самое лучшее парковочное место прямо у подъезда. Поставил машину. Но хозяином, оказывается, был вовсе не он – из правой задней двери неспешно выбрался объёмистый седовласый мужчина. Вразвалку прошел к двери, что-то коротко сказал в домофон, дверь открылась, толстяк вошел.
Смотреть дальше необходимости не было, но Муха смотрел. Смотрел два с половиной часа, пока толстый не уехал. Тогда он снова перешёл двор и оседлал поднятый при отъезде шофёром «бэхи» барьер.
Василиса вышла, как и обещала, через три часа и пять минут. Без следов макияжа на лице, волосы казались влажными, будто она только что из душа.
– Давно ждёшь?
– И много ключей от этого замочка? – вместо ответа показал Муха на железяку у себя между ног.
Сестра криво ухмыльнулась, хмыкнула, покачала головой.
– Узнаю братца. Оттуда подглядывал? – последовал кивок в сторону Мухиной засады, – День на день не приходится, знаешь ли. Поехали.
Она вынула из сумочки брелок, нажала кнопку и указала не спешившему вставать брату на мигающую аварийными огоньками «Ладу».
– Садись, не дури. Не маленький уже.
– А очередь шум не поднимет? Или у тебя пересменка?
Вопросы повисли в воздухе.
– Сейчас заскочим в «Связной», подберёшь себе трубу. На первый раз я бы рекомендовала…
– Не надо. Подвези к метро, я на вокзал. И бабки мне твои блядские не нужны, – Генка сунул зелёные банкноты в «бардачок», повернулся к сестре, –Так, значит, тот звонок – никакая не ошибка? И тот дед-мамед…
– Он не Мамед, я его зову Иса. Во всяком случае, так представился. И не дед он, нормальный мужчина.
– Нормальный… нормальные мужчины с жёнами живут. А почему «черри»? Вишенкой тебя окрестили?.. Аппетитненько, ничего не скажешь!
– Нет, Генуся, ничего фруктового.
Василиса вырулила из двора, проехала с километр, прижала машину к обочине, выключила зажигание.
– На вокзал отвезу, пара часов у меня есть. Но ты, видимо, хочешь кой-чего прояснить? Насколько я помню, электричек полно, торопиться тебе некуда. Хотя, ежли что, до маршрутки подброшу.
Сестра закурила, предложила Генке. Он отрицательно мотнул головой. Курить, конечно, уже пробовал, просто от неё брать не хотел. Да и сигареты какие-то странные – длинные, тонкие, как шариковые стержни, чёрные, дым шоколадный на вкус… Сладкая гадость.
– Ну-с, давай по порядку. «Черри» тебя зацепила… Твоя фамилия как?.. Не бойся, с памятью у меня порядок. Мухановы мы по Валерику нашему распрекрасному… А я вернула себе первую, Черёмухина. Вот отсюда и «вишенка». Псевдоним у меня не блядский, как и деньги… да и вообще – со смыслом понятий тебе надо бы разобраться, поясню чуть позже. Училась я хорошо и после школы хотела идти в экономику, как мамка. Это Муханов, козёл, меня сбил. Или совратил, так даже точнее.
– Так это он?!.. Ах, скотина… – во всём, стало быть, вина подлеца-отчима? Извращенец-педофил жил с ними, маскировался столько лет? Жаль, не достать его сейчас…– Ну, гад… Неужели он тебя и… это самое… Я хочу сказать… у тебя с ним – тоже?!
– Ой, не могу!.. – она расхохоталась, подавилась дымом, выбросила сигарету в окно и оставила стекло опущенным, – Пускай проветрится, раз ты не куришь. Мститель ты мой… Зорро средней полосы. С ним… да если б он на меня хоть глянул разок, не то что коснулся – задавила бы на?хер. Он же хиляк, не в отца пошёл. А как сбил, совратил… – наверное, не по злобе?, а совсем наоборот, напел дуре-малолетке: «Тебе, Василиска, не мозги сушить надо и не мозолём крохи добывать. С твоей фигуркой да личиком – прямая дорога в шоу-бизнес. Конкурсы моделей на каждом шагу, у меня всё схвачено, свои люди, то да сё…» Я и повелась, дурилка. Ну да, свёл с продюсерами, помогли на первых порах. На конкурсах ниже третьего места не брала, фотки – ты навряд ли помнишь – даже в ящике мелькали. Тогда и «черри» появилась. Один фотограф спросил, типа под какой фамилией тебя подавать, я и вспомнила прирождённую. Сначала «черёмухой» звали, потом сократилось… Позже, когда он сел, перемена пригодилась – с его фамилией да отчеством мне так ни за что не подняться… Я же теперь не Валерьевна, а Евгеньевна. А первое место – там по совсем другим критериям дают. Дай, кому надо, и тебе дадут. Вот с этого, Гену?сь, и началось.
– Так можно ж было остановиться, когда поднялась, – Генке стало до слёз жалко растлённую какими-то уродами, заблудшую Ваську, – Опускаться зачем?.. Разве обязательно сразу – на панель?!
– Ну, на панели как таковой я ни дня не провела, бог миловал. Такие как я, братец – своего рода элита…
– Цвет нации, да? Как первые женщины-трактористки? На центральной площади нашего губернского центра повесят твой портрет в стиле «ню» кисти… чьей-нибудь кисти, найдётся богомаз. Твой личный фотограф расстарается, в конце концов. И подпись: ими гордится страна!.. В школе старшеклассницам будут зачитывать твою биографию, приводить в пример для подражания… И нам с мамой не стыдиться сестры и дочки надо, а хвастаться?
Элитная дама посмеялась, снова закурила.
– Потерпишь мой дымок? Они низконикотиновые, не вредные. Фантазия у тебя что надо!.. По сочинениям, небось, одни пятёрки? Хвастаться тут нечем, согласна. Кстати, о маме… Ты вот распинаешься, а я, может, в нашей семейке не первая по такой дорожке иду?.. О ней, мамочке нашей, всё-всё знаешь? Ты пока непорочен, в силу младости, но это поправимо. А она?.. Уверен в её праве кинуть в меня камушком?
Муха ошеломлённо затих. Мама… О маме он знал совсем немного, но и в числе немногого попадались весьма и весьма щекотливые нюансы. А в ехидном вопросе с ядовитой подоплёкой звучало ясно слышимое утверждение: до причисления к лику святых родительнице далековато.
– Молчишь… тогда послушай. И посмотри вот сюда, в зеркальце. На меня и на себя. Сходство видишь?..
Чего-чего, а сходства во внешности старшей сестры и младшего брата не было ни на грош. Она – белокожая кареглазая брюнетка, у него глаза серые, сам рыжеватый, конопатый.
– Мамашка у нас беляночка, папка твой рыжий, как и ты. А я – сам видишь.
– Рыжий? А ты откуда знаешь? А-а, кажется, понял… И почему – мой папка, а не наш? Мы с тобой что, не в одной семье родились?
– Откуда знаю, ты уже догнал – в семь лет память как у взрослого. Он у меня как живой перед глазами. И тебе могу показать.
– Где показать? На кладбище?.. Так это надо в Германию ехать!
– Да какое кладбище! Я у наших, ну, маминых, пращуров его фотку подтибрила, когда мучилась на передержке там, в Осташкове. Эти бумажные души мне тогда обрадовались, думали, я в их глухомани заодно с ними буду от счастья до потолка прыгать. Разогналась, ага… Я, хоть и малышня была, их моментом раскусила – им, совкам, от жизни ничего не надо, – она дурашливо напела строчку из «Песни о тревожной молодости»: – «Жила бы страна родная, и нету других забот…» И матушку такой хотели воспитать, да не на ту напали. Она, как школу окончила, тут же ноги в руки, и в Питер, экономику постигать. Вот там меня и нагуляла.
– Постой. Как – нагуляла?.. Когда? Мама говорила, она за него, молодого лейтенанта, сразу после своего техникума вышла. Там же, в Ленинграде. Оба зелёные были, он после кадетки погоны нацепил, и сразу на ней женился, так?
– Ага, так. Почти. Встретил он её действительно там, воспылал, женился и увёз под Смоленск в свой гарнизон, где ровно через три месяца после свадьбы родилась я. Врубаешься?
– Значит, ты…
– Вот именно. Сестра я тебе ровно наполовину – по ней, родной. А в кого я такая, – она подёргала себя за смоляно-чёрные кудри, приподняла кончик тонкого, с горбинкой, носа, – Знает одна она да ещё Бог, которого нет. Да и она знает, если помнит. Я, чтоб ты не сомневался, у неё спрашивала. Отшутилась, кокетка хре?нова! Ночью, говорит, темно, вот ты и вышла под ночную масть…
– Ты хочешь сказать, наша мама… Она тоже, как ты сейчас, была… проституткой?.. Моя мама – шлюха?!
Василиса поморщилась, прикурила новую сигарету от окурка догоревшей, глянула на часы.
– Нет, милый братик. Не люблю этих словечек… Но, раз тебе так хочется, будем называть так. Перехожу к понятиям. Итак: проститутка – это я. А она – пошлая блядь. Потаскуха. Гулящая. Она всю жизнь светит передком налево-направо чисто из удовольствия или ещё спортивного интереса. А я – зарабатываю себе на жизнь. На неплохую, заметь, жизнь. Чувствуешь разницу?
Мухе вдруг стало зябко, он обхватил себя за плечи, пытаясь унять дрожь. Не помогло. Сестра курила, с кончика сигареты струился шоколадный дымок, а ему почудилось: в салоне присутствует другой запах. Это было заведомо невозможно – ведь когда только сели в машину, он ощутил лёгкий, чуть терпкий аромат духов. Да и дым… но сейчас от сидящей рядом женщины пахну?ло мужским по?том, разогретыми гениталиями, сальными волосами жирного старика и – чем-то противным, скользким, липким… Спермой от неё пахло, вот чем.
– Ишь, как тебя проняло! Вообще-то начинала я в точности как она когда-то, из интереса и для кайфа. Ты, должно быть, думал, будто на тех мисс-конкурсах твоя невинная сестрёнка пряталась от похотливых дядек, как овечка какая-нибудь: «Ой, мужчина, отойдите, не смейте, я не такая…» Не-ет, Генчик, я свой школьный аттестат зрелости получала уже с головы до ног зрелой и всесторонне аттестованной. А тогда просто не знала, кому и как по делу дать. Никто меня не принуждал, нож у горла не держал, наркотой не опаивал. Сама, всё сама… На вокзал, говоришь? Поехали на вокзал.
Вела машину она уверенно, умело, аккуратно перестраивалась из ряда в ряд.
– Эй, а чего это ты такой весь из себя правильный-принципиальный? – старшая сестра по матери внимательно присмотрелась к младшему брату в зеркало заднего вида, – Неужели до сих пор мальчик-целочка?!.. Ой, он еще и краснеет… Угадала?.. Конечно, угадала… Слушай, а давай я тебе помогу с этим делом, а?..
Дама, не снижая скорости движения, протянула руку и погладила Генку по голове. Он вытаращил глаза, отшатнулся, больно стукнувшись затылком о стойку.
– А-ха-ха-ха-ха!.. Да не дёргайся ты! Не лично, ясное дело!.. Есть у меня девочка знакомая, как раз для тебя. Скажу ей, обиходит в лучшем виде. А станешь мужиком – на о-очень многие вещи по-другому посмотришь, поверь моему слову… Ты не бойся, она славная, чистая, в смысле СПИДа и прочего. Рыженькая, кстати, везде… Вот мы и приехали. Деньги забери. Себе не хочешь – маме отдай. За пряник. Так сказа?ть девочке?
– Спасибо, обойдусь как-нибудь. Привет Исе?. И рыжей твоей.
Он, с горящими огнём щеками и ушами, рванулся из машины, забыв отстегнуть ремень. Василиса со смехом отцепила торопыгу, напоследок ласково щёлкнула по носу. И в момент касания брат снова ощутил исходящий от её кожи запах – тонкий парфюм, ничего больше. Да, с воображением у нас всё в порядке. С сочинениями тоже.
За пряник… да тут тонны таких печатно-глазированных маловато будет! Интересно, а мама знает, чем на самом деле зарабатывает на неплохую жизнь её дочь, успешная и высокооплачиваемая сотрудница ателье модной одежды?
Помогать они мне будут… При мысли о само?й возможности такой помощи щедрое на пакости воображение тут же в подробностях нарисовало «везде рыженькую» девушку. На одежду воображения не хватило. Особенно тщательно выписанным оказалось как раз это «везде». Фигура «помощницы» – точь-в-точь как у сестры, а лицом она почему-то очень смахивала на противную характером, но привлекательную наружно одноклассницу, задаваку Симку Мильнер. Только та – не рыжая, а каштановая, во всяком случае на голове.
А ты, сестричка, тоже оказываешь такую помощь застенчивым скромникам вроде меня? Обихаживаешь, наставляешь? Посвящаешь в мужчины, даёшь путёвку в половую жизнь?.. Многим несмелым помогла обрести уверенность в себе? Или в тебе… Сколько их, поначалу робких, прошло через твою чёрную постель?.. Ведь это тоже часть доходной работы, способ снискания хлеба насущного. А у той, твоей рыженькой, братик есть?.. Старший или младшенький, как у тебя? Ему ты тоже помогала?.. И перед тем он краснел, а она рассказывала о тебе, нахваливала: и славная ты, и чистая… чёрненькая везде.
До поезда оставалось полчаса, он успел сбегать в обменник и магазин, купил бутылку водки, пачку сигарет, кусок колбасы. Продавщица в винно-водочном отделе окинула встрёпанного румяного парнишку скептическим взглядом, собираясь отшить явно несовершеннолетнего. Муха предвосхитил вопрос о паспорте и, пользуясь безлюдьем, выложил на прилавок тройную цену. Ассигнации исчезли, паспорт не понадобился; выгодная для одной из сторон сделка состоялась.
Вагон экспресса на три четверти пустовал, можно прилечь покемарить, можно ходить по проходу хоть на руках. В удобном мягком кресле тут же потянуло в сон. Генка воровато огляделся, достал из рюкзачка припас. Отвинтил крышку, хотел отпить из горлышка – не смог. Откусил колбасы, прожевал, проглотил, попытался снова. Нет. Не идёт. Да ну её…Завинтил непочатую бутылку, катнул по полу под кресло. Она, побулькав, через минуту выкатилась обратно. Намёк понял.
И третья попытка не удалась – попав в рот, жгучая жидкость вызвала спазм глотки, от рвотного позыва глаза за?стило слезами. А может, и не от этого, а по совсем другой причине?.. Он встал, сходил в туалет и оставил сорокаградусную там. Не идёт ему – пойдёт кому-то другому, умеющему не краснеть и не плакать по пустякам. Вернулся на своё место и, едва сев, провалился в сон.
Это был не сон – тяжёлое, мутное наваждение. Они с сестрой никуда не уезжали.
Она, увидев «полуродного» брата сидящим на парковочном блокираторе, загадочно улыбается, берёт за руку, ведёт в подъезд, впускает в квартиру. Там, ни слова не говоря, раздевает его догола, раздевается сама, и снова за руку, как когда-то водила еле-еле научившегося ходить малыша Генусю, подводит к чёрной кровати.
Ложится, притягивает к себе. Её нагота слепи?т. Безупречны линии шеи, плеч, бёдер… вздымаются на вдохе словно вылепленные античным скульптором алебастровые полушария с крупными вишнями сосков. Так вот откуда твоё новое имя!.. «Я – черри!» – будто шепчет одна налита?я пороком ягода, ей страстно вто?рит другая. Взгляд магнитом тянет к миниатюрной впадине пупка и ниже – к мелко завито?му тёмному треугольнику лона.
Прелюдия и начало обряда посвящения в мужчины куда-то потерялись из памяти. Зато отчётливо сохранились упругая прохлада грудей в ладонях, его дилетантские торопливые толчки, её ритмичные встречные качания. «Ещё… ещё… ещё!..» Чей это шёпот, переходящий в крик? Кто кричит – она или он?..
