Лоренцо завыл раненым зверем, припав к остывающей груди. Боль и отчаяние разрывали его, мир померк, утратил смысл. Как жить дальше? Как творить – без этих рук, направлявших его, без этого сердца, делившегося с ним пламенем?
Он не помнил, как добрался до дома, как рухнул на постель, разразившись рыданиями. День сменился ночью, а Лоренцо все лежал, сжавшись в комок, мечтая об одном – умереть вслед за учителем.
Но на вторые сутки явился Бартоло, весь заплаканный, и принялся трясти его за плечо:
– Вставай, Лоренцо! Одумайся! Или ты не слышал последний наказ маэстро? Ты должен жить, должен творить! Сам Джотто благословил тебя!
Юноша поднял измученное лицо. В красных от слез глазах зажглась безумная решимость:
– Да, ты прав! Я не смею предаваться слабости. Учитель верил в меня… Я обязан оправдать его надежды. Даже если сама чума станет мне поперек дороги!
Он вскочил, зашагал по комнате, лихорадочно размышляя:
– Нужно действовать, Бартоло! Собирать учеников, подмастерьев. Кто-то должен продолжить дело Джотто, сохранить боттегу. Иначе искусство во Флоренции зачахнет, погибнет вместе с людьми.
– Но как? – испуганно пролепетал мальчик. – Город охвачен ужасом, многие бегут прочь. Да и кто станет слушать нас – безвестных юнцов?
– Станут! – глаза Лоренцо сверкнули лихорадочным блеском. – Я заставлю их слушать! Пойду к самому Синьору, к Совету…
Он принялся в спешке одеваться, что-то бормоча себе под нос. Бартоло испуганно взирал на него, чуя неладное.
– А как же Беатриче? – вдруг вспомнил подмастерье. – Ты же собирался закончить ее портрет! И мессер Портинари обещал тебе покровительство…
Лоренцо осекся, застыл на полпути. Лицо его исказила мука.
– Беатриче… О господи, я и забыл о ней! Как я могу думать о любви, когда город в опасности? Когда искусство гибнет? Нет, сейчас не время…
Он зажмурился, мотнул головой, отгоняя видение златовласой красавицы. Сердце кровью обливалось, но разум подсказывал – есть дела поважнее. Сейчас он нужен Флоренции, нужен боттеге. Личное должно подождать.
– Прости меня, любовь моя, – прошептал Лоренцо, прижимая руку к груди. – Я вернусь к тебе, клянусь. Но сперва я должен исполнить свой долг. Долг художника и гражданина.
Он решительно затянул пояс, набросил плащ. Глаза его горели мрачным огнем. Бартоло смотрел на него с испугом и восхищением.
– Идем, малыш, – бросил Лоренцо, шагая к двери. – Прочь страхи и сомнения. Когда город в беде – все средства хороши. Мы должны действовать, и будь что будет!
Он решительно вышел на улицу, Бартоло засеменил следом. Флоренция встретила их зловещей тишиной и запахом гари. Небо заволокло тучами, где-то вдали глухо громыхнуло. Но Лоренцо, казалось, не замечал этих недобрых знамений. Уверенно, твердым шагом он направился к ратуше – туда, где заседал Синьор со своим советом.
«Я убежу их, – думал он, стискивая кулаки. – Я добьюсь своего, чего бы мне это ни стоило! Боттега Джотто должна жить. Искусство должно выстоять. А там, глядишь, и чуму одолеем. И тогда, Беатриче, я приду за тобой… Я стану достойным твоей руки!»
С этими мыслями он вошел под мрачные своды Палаццо Веккьо. Путь его отныне лежал не к любви – но к славе. И молодой художник готов был вступить на него, осененный последним напутствием великого Джотто…
Глава 3. В кругу посвященных
Зала Большого Совета поражала воображение. Высокие мраморные колонны подпирали расписной потолок, в стрельчатых окнах искрились витражи. За овальным столом чинно восседали члены Синьории – цвет флорентийской знати. Облаченные в парчовые одежды, в берретах и токах, они смотрели на вошедшего Лоренцо с нескрываемым изумлением.
Еще бы! Не каждый день безвестный юнец, ученик художника, врывается в святая святых городской власти! Стражники у дверей схватились было за алебарды, но Приор – сухонький старик с пронзительными черными глазами – остановил их повелительным жестом.
– Кто ты, дерзкий отрок? – вопросил он, сдвинув кустистые брови. – Как смеешь нарушать наш совет в столь тяжкий для республики час?
Лоренцо выступил вперед. Сердце его колотилось от волнения и решимости. Он склонился в почтительном, но твердом поклоне:
– Ваша светлость! Почтенные синьоры! Имя мое Лоренцо ди Пьеро, я скромный ученик великого Джотто. Явился к вам не дерзости ради, но по зову души и долга.
Приор прищурился. В зале пронесся удивленный ропот. Кто-то вполголоса обронил: «Никак, тот самый, кому маэстро доверил писать Беатриче Портинари?» Лоренцо вспыхнул, но виду не подал.
– Говори же, – нетерпеливо бросил Приор. – Только покороче. Сам видишь, недосуг нам для бесед. Город охвачен страшным поветрием, люди мрут как мухи. Тут не до живописцев.
– В том-то и дело, ваша милость! – горячо воскликнул Лоренцо. – Я пришел говорить об искусстве. О будущем нашей славной школы, основанной Джотто. Ибо эта школа – краса и гордость Флоренции, ее душа и сердце!
Советники зашушукались. Кто-то усмехнулся: «Во дает, юнец! Города чумой изводят, а он о фресках толкует!» Но Приор жестом призвал всех к молчанию. Взгляд его стал пытлив и внимателен:
– Допустим. Но причем тут Синьория? Ты же знаешь, что Джотто, упокой Господи его душу, трудился не за деньги Коммуны. Его содержали богатые и знатные семьи – Барди, Перуцци… Портинари опять же. Вот к ним и обращайся.
Лоренцо шагнул вперед. Глаза его пылали почти безумным огнем.
– Ваша милость, но разве это только их дело? Разве искусство принадлежит лишь богачам? Нет, оно – достояние всего города, его украшение и слава! И если сейчас оно зачахнет, Флоренция потеряет больше, чем от чумы. Ибо мор губит тела, а утрата искусства убивает души!
По зале пробежал одобрительный гул. Многие советники закивали, в глазах вспыхнул интерес. Лоренцо говорил страстно, убежденно, и речь его находила отзвук в сердцах слушателей.
– Представьте, синьоры, – продолжал он, – что будет, если зараза отступит, а возрождать город станет некому? Кто распишет вновь стены церквей, чьи статуи украсят площади? Чем будет гордиться Флоренция, кроме могил и руин?
Голос юноши дрожал от напряжения. По лицу Приора пробежала тень, он задумчиво потер подбородок.
– Положим, ты прав, – медленно проговорил он. – Цех художников и впрямь – гордость наша. Но чем мы можем помочь? Казна пуста, граждане напуганы. Сейчас не до мецената.
– А я и не прошу денег! – звонко откликнулся Лоренцо. – Я прошу вашего дозволения и покровительства. Пусть Синьория передаст боттегу Джотто… мне! Я сберегу ее, я соберу учеников. Мы станем работать, не покладая рук. Напишем новые фрески, украсим алтари. Люди увидят, что жизнь продолжается. Это вдохнет в них надежду, поможет одолеть страх смерти!
Советники загалдели, зашумели. Кто-то вскочил с места, замахал руками:
– Да он в своем уме? Отдать школу безвестному юнцу? Где это видано?
Но тут встал пожилой, представительный мужчина с орлиным профилем. То был Строцци, глава старинного и могущественного семейства.
– А ведь он дело говорит, – веско произнес он, обводя взглядом притихших коллег. – Искусство нельзя бросать на произвол. Иначе мы уподобимся варварам. Этот юноша пусть мал годами, но велик духом. Я читаю в его глазах решимость и искру таланта.
– Верно! – подхватили другие. – Кому же и принять наследие Джотто, как не лучшему из учеников!
– А он талантлив, я слыхал! Сам Портинари к нему благоволит…
– Дерзновенный малый! Видать, далеко пойдет…
Лоренцо слушал эти выкрики с бешено колотящимся сердцем. Неужто удалось? Неужто он, безродный простолюдин, сумел убедить благородных мужей? От волнения у него потемнело в глазах.
Наконец Приор поднял руку, призывая к тишине. Обвел собрание тяжелым взглядом, вздохнул.
– Что ж, – молвил он, – вижу, многие склонны внять твоим речам, юный Лоренцо. Признаться, и я впечатлен твоей страстью и даром убеждения. Быть посему. Синьория передает тебе ключи от боттеги и право собрать учеников. Но смотри – не подведи! Народ должен знать, что Флоренция жива. Что дух ее крепок, а таланты не иссякли.
– Благодарю, ваша милость! – просиял Лоренцо, падая на колени. – Клянусь, вы не пожалеете о своем решении. Я верну городу надежду и веру. Искусство расцветет с новой силой!
