– Нет! Не нужно… я… Я, пожалуй, прогуляюсь.
Ивейнджин скрывается из виду быстрее, чем кто-либо успевает что-то сказать, оставляя группу в недоумении.
– Хей, – фыркает блогерша, – че за трабл у нее с зеркалами?
Кэйтин молча качает головой.
– Авось, боится того, что увидит в отражении? – регочет Акли, настроение у которого резко повысилось. – Или не увидит. Ну и беги-беги, мышонок. Ныкайся в свою нору!
Элиот вытирает проступившие от смеха слезы, Кэт недовольно толкает Ака локтем, а Калеб лишь проводит стремительно удаляющуюся из виду фигуру. Его вдруг охватывает странное желание пойти за ней следом, но он откидывает его на стадии зарождения. Лучше не отделяться от остальных, в любом смысле.
Пока парни устанавливают палатки, а Кэйтин пытается объяснить Джаззи, что боязнь блондинки – не слабоумие, а всего лишь странная фобия, сама же Иви решает побыть немного наедине. Она отходит в сторону, осматривает близстоящее деревце, которое оказываются не елью, как ей показалось издалека, а сосной с округлыми чешуйчатыми шишками. Вообще, на подобной высоте мало растительности, и это, пожалуй, четвертое из деревьев, обнаруженных Ивейнджин за все время спуска. К сожалению, бо?льшую часть года они не плодоносят. Зато их можно использовать для розжига костра и постройки укрытий, что немаловажно в условиях отдаленности от цивилизации. Из-за суровых условий, растительный мир на горе крайне скудный, по крайней мере, на вершине, но как только они спустятся до отметки хотя бы три тысячи метров, флора станет богаче. Ивейн много читала о горном климате, поэтому знает, что низкая температура – не порок для природы. На высоте от одной до четырех тысяч километров могут произрастать не только кустарники, но и небольшие леса и даже цветы. Не так давно девушке посчастливилось наткнуться на самый настоящий эдельвейс. Жаль, что Акли испортил этот прекрасный момент, (как и многие до этого) растоптав находку.
Ивейн машинально обхватывает себя руками. Яростный порыв откидывает косичку за плечо, выбивая из нее несколько прядей. Ветер дует так сильно, словно хочет вынуть душу из ее тела. Блондинка давно заметила, что к вечеру он все больше набирает оборотов. Она содрогнулась, представляя, как Повелитель Холода невидимыми копьями протыкает ее насквозь. Дырявит вены, калечит органы, пронзает самую сердцевину памяти, заставив ее позабыть своих родных и все, о чем она когда-либо мечтала. От одной этой мысли ей становится еще холоднее. Калиго… Иви так и не удалось разузнать у местного, что же скрывается за этим запретным именем. Стоит только кому-то из группы поднять эту тему, как Силкэ отворачивается, проведя большим пальцем линию от лба до подбородка. Ивейнджин знает, что для сааллов этот жест – что-то вроде молитвы. Подобным образом народ оберегает себя от темной силы начертанием Иса – символом чистоты и покорности, но есть ли от него хоть какой-то толк, никто, кроме самих местных, знать не может.
Разглядывая прелести горных краев, Ивейн не замечает, как подходит к обрыву, на краю которого мелькает отдаленный силуэт. По цвету накидки и пышному меху на плечах девушка сразу же узнает Силкэ. В руках мужчины странный предмет, похожий на деревяшку, которую он подносит к губам, так, словно шепчет ей что-то на ухо. Иви тихонько подступает вперед. Руки невольно тянутся к фотоаппарату, движимые внутренним порывом. Колпачок линзы, кнопка затвора и кусочки происходящего отражаются на экране дисплея под звуки незнакомых слов.
– Ёльгельд иг аффог хаальге. Эльгеи ии штильхёйт.
Настроив фокусировку, Иви понимает, что загадочным предметом выступает кукла, сплетенная из веток. Вот тоненькие ножки, вот руки из сплетений сухого побега, а вот – скрученная витым пучком голова. Силкэ достает нож и проводит лезвием по ладони, затем сжимает ее в кулак и проливает несколько алых капель на лицо веточного человечка. Девушка застывает как вкопанная. Что тут происходит? Сначала местный сетует на злобного Владыку горы, якобы вредящего всем, кто вторгается на его владения. Потом резко скрывается без объяснений, напугав всех до полусмерти. А теперь проводит какой-то странный кровавый обряд?
Иви собирается вернуться к остальным, чтоб поделиться увиденным, но предательский скрип снега выдает ее намерения. Мужчина подпрыгивает на месте от неожиданности.
– Ах, это вы, фру Мёрси. Вы настичь меня врасплох.
– Извини, – смущенно выдыхает она, – не хотела напугать.
– По правда говорить, это я должен извиняться. Я вести себя очень резкий. Просить меня простить. Это быть не почтительно к гостям.
– Да ничего… я понимаю. А что ты читал?
Ивейн неловко переминается с ноги на ногу, ожидая, что абориген прогонит ее в любой момент, но на его лице не образуется ни одной морщинки злости. Скорее, наоборот. Похоже, ему приятно, что кто-то интересуется традициями его народа.
– Всего лишь старый молитва от злый духов, а это, – его рука дергается в сторону, – Фаллесунд.
– Для чего он нужен?
– Для защита, но при правильном использование он выполнять все пожелания создателя. Это своего рода айрдунг.
– То есть оберег?
– Яаре, – соглашается он.
Девушка понемногу привыкает к тому, что Силкэ время от времени вставляет сааллские обороты. Некоторые из них она понимает, другие – так и остаются загадкой. Например, из мольбы мужчины Ивейн удалось разобрать лишь три слова: «ёльгельд», что переводится как «природа», «хаальге», приравнивающееся к «нас» или «нам» и «штильхёйт», что означает «поглощать». То есть буквально он просил, чтоб их не поглотила природа. Довольно странная просьба для молитвы.
– И какие поручения может выполнить Фаллесунд?
– Разный. Это зависеть от помысел создатель, – он опускает плетенную фигурку на снег. – Если он добрый, кукол оберегать его родных и защищать невинный. Если же его душа черный и запятнанный грех – оберег будет мстить и убивать тех, кто причинить хозяин боль.
– То есть, – хмурит тонкие брови Иви, – от этих действий он буквально… оживает? Как Голем?
Силкэ улавливает оттенок недоверия в ее голосе и отрицательно качает головой.
– Нэй, икке хойлет. Эти обычаи может показаться странными для Заморцев.
– Заморцев?
– Так говорить сааллы на люди, живущий на земля Заморья, то есть за морями, – поясняет он, бросая взгляд на фигурку у своих ног. – Сам оберег не иметь сила, наша вера и кровь делать он такой. Но она же мочь его и остановить.
Девушка кивает, провожая уходящего Силкэ взглядом. Чем дольше Ивейнджин общается с сааллами, тем ближе ей становится их культура. Хотя Акли и называет их шайкой скачущих у костра дикарей (или это Калеб?), Ивейн кажется, что в их белесых головах вмещается куда больше знаний о мире, чем у всех ее друзей вместе взятых. Она поворачивает назад, когда замечает какое-то движение на вершине. Словно чей-то силуэт растворяется в предсумеречном свете, но стоит ей только повернуться, как она понимает: наверху никого нет. Глупость какая. Должно быть, горная болезнь сказывается сильнее, чем она думала, раз ей уже мерещится всякое. Голова раскалывается, виски сжимает, правая лодыжка немеет, как и пальцы на объективе камеры. Поэтому девушка не находит ничего лучше, как вернуться в лагерь к остальным. Отдых бы ей не помешал.
****
1008 год – Саарге, Варанэ
Это было во времена, когда северные земли еще не покрывали бесконечные льды, а снег не смешивался с воздухом. Когда растительность буйствовала густо и богато, а люди жили в мире с природой. История эта не о могучем центурионе, не о бравом воине или бесстрашном зверолове, а об обычном юноше, чья добрая душа и преданное сердце завели своего обладателя в самое жерло краха и разброда. Речь идет о Сирилланде из Варанэ, сыне старой травницы Илвы и охотника Ааберга.
Варанэ – небольшая деревушка на склоне горы Сапмелас саалла, которая насчитывала сорок девять ольфмундов – жителей высокогорья. Тихое мирное место, народ которого выживал за счет ловли зверя, а также производства сетей и оружия для своих собратьев из прибрежных городков. Жизнь в поселении текла вяло и лениво, как весенний ручеек под коркой растаявшего после долгой зимы снега. Жизнь, не терпящая спешки. Не нуждающаяся в защите, не стремящаяся к совершенству, но запрашивающая определенные дары. Жизнь, которая требует беспрекословного повиновения традициям, установленным так давно, что их истоки затерялись в нитях самой Мировой прялки. Каждый день, неделя, год – новая невинная жертва, принесенная во славу великой Троицы Истинных Богов.
Для ольфмундов охота – не только способ выживания, но и священный обычай, к которому приобщаются все юноши поселения по достижению восемнадцатилетия. Сирилланд знал, что этот обычай не обойдет стороной его, – сына самого искусного зверолова поселка, – но до последнего верил, что ему удастся избежать участи бездумного душегуба. Пока однажды, уйдя с братьями в поле, отец не вручил ему в руки лук.
– Настала пора, мой мальчик. Ты должен проявить себя и сделать подношение Богам.
– Нет… – бледнеет лицо парня. – Я не… еще слишком рано.
– Акмелас решил иначе.
Сирилланд прослеживает за кивком старика и замечает едва видимый силуэт вдали. Развесистые рога закручиваются полукругом над головой, подобно корням могучего древа. Ветер подымает в высь охапку снега, рассеивая ее пылью прямо на спину горного козла. Юноша чувствует, как под ребрами предательски сжимается сердце. Эта белоснежная шерсть, длинные ноги, грациозный изгиб шеи… Как можно умертвить подобную красоту? Стоящий позади старший брат не выдерживает и просовывается вперед.
– Давай лучше я это сделаю, пока мы его не потеряли.
Он вытаскивает из кобуры стрелу, но мужчина его останавливает.
– Нет, Асбъёрн. Ты уже приносил домой славный улов. Предоставь эту честь Сирилланду. Это будет его первая добыча, как раз к празднику Дагар.
Юноша откидывает за спину длинную серебристую косу и недовольно хмурится, но оружие все же опускает. Поддавать волю отца сомнению не в его привычках, но младший братец едва может разделать зайца, не говоря уже о том, чтоб его собственноручно убить. Хотел бы Асбъёрн посмотреть, как тот завалит целого ибекса[4 - Горный, альпийский козел, обитающий в высокогорье.]. Стоящий в сторонке Коэргус также выжидающе поворачивается к брату. Похоже, теперь у Сирилла нет выбора. Время, которого он так долго боялся и всеми силами оттягивал, пришло. Он берет отцовское оружие и по его велению натягивает тетиву, направляя острие прямиком на белоснежную спину.
– Ну же, мой мальчик. Давай, не медли.
Ладонь на рукояти дрожит, пальцы сжимает судорожный тремор. Сухожилья от долгого напряжения натягиваются сплошной проволокой, царапающей кожу, но парень не может заставить себя отпустить оперение стрелы.
– Стреляй, либо он уйдет!
Зверь поднимает на них глаза и бросается в сторону. Сирилланд судорожно втягивает воздух и опускает лук, но заостренный наконечник все же попадает в сердце животного, сбив его с ног одним ударом. Вот только стрела эта принадлежит не ему, а Асбъёрну.
– Я так и знал, что этот хиляк не сможет выстрелить, – фыркает он, закидывая кобуру на спину, – чуть такого козла не упустили из-за твоей мягкотелости. Если б ты стоял во главе семьи, она бы уже давно померла от бескормицы!
– Полегче, чего ты? – начинает было Коэргус, но тот его сразу же затыкает.
– Чей бы заяц прыгал. Сам-то последний раз, когда добычу приносил или ты забыл о священном долге мужчин Варанэ?
– Хватит! – обрезает его отец. – Ты и сам-то не пример для подражания. Я сказал тебе подождать, но ты не смог и этого сделать. Твое нетерпение рано или поздно дорого тебе обойдется.
– Я сделал то, что должен был! Мы не могли потерять такую дичь из-за него! – его рука пренебрежительно машет в сторону Сирилланда, который и так под землю мечтает провалиться.
– Я приказал это сделать твоему брату, не тебе, а ты нарушил мое слово. Ступай домой.
На лице Асбъёрна вспыхивает негодование.
– Но…
– Я сказал иди домой!
Парень хватает сумку и бросается прочь, даже не оборачиваясь. Его упрямство и гордыня ни за что не позволили бы ему оглянуться вслед тому, кто его прогнал, не позволив забрать свою охотничью награду.
– Ты тоже, Коэргус.
Золотоволосый юноша склоняет голову и удаляется следом за братцем, правда, слишком медленно, чтоб его догнать. Старик подходит к Сирилланду, но тот не отводит взгляда от земли. Он не боится перечить старшему в семье или выразить свое мнение, лишь посмотреть в лицо тому, кто возлагал на него высокие надежды, которые он не оправдал.
– Я так не могу… это неправильно.
– Что именно, сын мой?
– Я не понимаю, зачем нужно убивать этих животных, ведь у нас достаточно еды. Мы можем собирать растения, взращивать коренья, фрукты, овощи. У нас есть все, чтоб жить, не причиняя вреда другим.
Мозолистая рука опускается на плечо юноши.
– Ты еще слишком юн, Сирилланд, и не понимаешь, как устроен мир. Мировая прялка прядет свои нити из человеческих жизней, а люди – берут энергию от иных существ. Таков естественный оборот вселенского колеса, и избежать этого или изменить не дано ни одному человеку.
Но убеждения Сирилланда сломить сложнее, чем трехвековой ледник.
– Вера ольфмундов учит нас черпать силы от других зверей, при этом поклоняясь рыси. Но чем она лучше остальных? Разве Акмелас счет это справедливым?
– Фаральге, – голос старика дрогнет от хрипа, – мы лишь узлы в рыболовной сети Троицы Истинных Богов. Мы живем по традициям, увековеченным нашими предками, которые передались им от их прадедов. Не в нашей власти ставить под сомнение всемирный устой, даже если он кажется нам несвычным и диковинным. Каждого, кто усомнится во властии Акмеласа, постигнет скорбная участь, и тебе прекрасно об этом известно.
– Лишать жизни тех, кто не может ее защитить, постыднее бесславной гибели. Прошу, не заставляй меня участвовать в этом… Молю…
– Ты чересчур уперт, мальчик мой, – сжимает плечо парня отец, – а я чересчур стар, чтоб принуждать тебя. Иди своим путем, делая, как велит тебе сердце. Если оно противится против уродования живых существ, не убивай их, а лечи. Делай то, что у тебя получается лучше всего. Мы найдем другой способ почтить Богов, но если это повлечет за собой их гнев, помни, что судьба нашего поселения будет на твоей совести.
И старик ушел следом за сыновьями, оставив Сирилланда один на один с животным, из которого вытекала жизнь. Юноша опускается перед умирающим зверем на колени, кладет ладонь на вздымающуюся шею, ощутив, как под ней лопаются последние капли кислорода. Он не плачет, не молится, не взывает к Божествам. Что толку? Это ведь произошло из-за них. Из-за их милости люди приносят в жертву живых существ, чтоб спасти собственные шкуры и усладить божественное самолюбие, но на самом деле Боги законченные эгоисты. На жителей Варанэ им наплевать, а бедные сааллы слепо вынуждены им угождать, не взирая на боль утраты и удары несправедливости, которым нет конца. Человеческие горести пролетают незаметно. До них никому нет дела, ведь есть те, кто больше нуждается во внимании. В тени Богов людей не видно. И никогда не будет, пока народ не научится стоять за себя. И когда-нибудь Сирилланд будет первым, кто бросит им вызов.
****
Существует какой-то особый вид тишины в местах, где природа господствует над жизнью, а смерть лишается своих прав. Она упругая и волглая, как мячик для гольфа со всеми его гранями и впадинками. Глядишь, и звук провалится в один из таких крошечных кратеров, не найдя выхода наружу. Или увязнет в совершенной гармонии. Но Ивейн единственная, кто подмечает прелести высотного мира. Объектив ее фотоаппарата улавливает малейшие колебания цвета, мелькающие посреди белесой пустыни. Правда, подобные проблески бывают редко из-за непроглядной темноты, которая опускается на плечи группы гораздо раньше обычного. Все из-за Сапмелас Саалла, вершина которой нависла над головами путешественников, отрезая от них солнце. Времени на поиски подходящего ночлега не осталось, поэтому выход лишь один – разбить лагерь посреди склона. По указанию Иви Элиот и Калеб делают подстилки из сосновых веток, которые, хоть и впиваются в спину, но все же отгораживают от холода. Силкэ с Кэт устанавливают палатки и расстилают спальные мешки, в то время как сама Ивейн занимается розжигом костра.
Две пачки чипсов, упаковка мятного печенья, семь банок лимонада и пачка вяленой говядины – все запасы продовольствия группы на последующие дни. Точнее, должны были быть до того, как Акли с Элом уничтожили их за один присест, едва ли удосужившись поделиться с остальными. Если бы не Кэт, выбившая у них последнюю стопку мяса и крекеров, остальным бы пришлось питаться одними мечтами о сытном ужине. Жар огня помогает отогреть заледенелые руки-ноги и хоть как-то скрасить вечер, но обстановка не настраивает на отдых. После шести часов ходьбы под пронзительный вой вьюги тишина звучит для ушей подобно музыке, когда внезапный шелест разрушает воцарившееся умиротворение.
– Что это за напасть? – подпрыгивает Аллестер, выставляя вперед камеру, словно щит.
Калеб с небрежным видом отдергивает подол куртки.
– Похоже на завывание ветра.
– Где эт ты слыхал, чтоб ветер вот так шебуршал? – фыркает Элиот. – Эт скорее зверье какое-то.
И правда. Пронесшийся со скоростью света шум напоминал шипение какого-то хищника, только Калеб никогда не слышал, чтоб животное издавало подобный звук. Тонкий, низкий, острый, как кончик ледокола, впившегося в заледенелую скалу.
– Это Владыка учуять наше присутствие, – поправляет меховой воротник Силкэ. – Нашептывать нам скаргейклимдан диир.
«искушения…» – мысленно переводит Ивейн. А вот, что означает второе слово? Она изучала сааллский перед путешествием, но ее познаний недостаточно, чтоб понять все, что говорит местный. Их язык сильно отличается от норвежского, исландского и других представителей скандинавской группы, и если бы Силкэ не владел английским (хоть и далеко не идеальным), они бы, наверное, общались только жестами.
– Вероятно, – аккуратно поправляет перчатки Калеб, – он послабит сеть, когда узнает, с кем связался.
Аккуратность, чистоплотность и педантичность – квинтэссенция поведения Калеба Колдвотера. Ими пропитано каждое его движение: от легкого взмаха выбившегося из-под шапки коричневого локона до постоянного стремления контролировать позицию завязанного на шее шарфа. Иногда кажется, что малейшее скашивание узла на несколько сантиметров в сторону может привести парня в настоящее бешенство, хотя следить за опрятностью в условиях экстремального выживания – занятие глупое и бессмысленное, по мнению Ивейн. На самом деле не она одна так считает, но Калеб – сын всемирноизвестного телекоммуникационного магната. За его статус и смазливую мордашку ему многое сходит с рук.
– Чертовски верные слова! Узнаю старину Кэла! – оживленно выпаливает Ак, пихая того в бок. От его возгласа Калеб чуть не глохнет на левое ухо. Особняк Гудменов располагается неподалеку от апартаментов Колдвотеров. Их разделяет несколько домов не менее влиятельных и состоятельных обитателей Нью-Йорка, но иногда поздно вечером Калеб вскакивает на кровати от душераздирающего вопля Акли с другой стороны улицы. Он никогда не задавался вопросом, что творится в его доме по ночам, но вряд ли что-нибудь хорошее.
– Этот криповый сеттинг мне вообще не лайк, – тревожится Джаззи, зажав в ладошке телефон. – Как нам тогда дефолтить, если появится волк?
Блогерша хочет было добавить, что этот шорох портит весь «муд», но ее скрипучий, как несмазанная дверь, голосок прерывает тоненький свист. Он вырастает в воздухе без единого предупреждения и в считанные секунды разносится эхом по горам. Высокий, пустой, переливчатый. Он сливается воедино с ветром, приглушая его шепот. Трубное дребезжание, заунывный вой, стон проклинающего жизнь шакала, который исходит… со стороны местного. В руках Силкэ появилась светлая трубка, извивающаяся под кривым углом, будто мазок под кистью художника. Завиток кверху, закрученный шип книзу, ровный продольный гребень. Что это такое? Ивейн наклоняется поближе, чтоб рассмотреть странный инструмент, издающий столь загадочные звуки. С виду это похоже на флейту. По крайне мере, саалл держит его именно так. К тому же, по всей поверхности свирели, материал которой напоминает слоновую кость, расположены крошечные углубления. Двадцать дыр по десять в ряду. Некоторые мужчина прижимает пальцами, другие – перекрывает щекой.
– Это че за фиговина? – едва слышно спрашивает Элиот, словно боится нарушить священную церемонию, но никто не отвечает. Взгляды всех, как и уши, прикованы к волшебной флейте, преображающей унылое завывание в сладостную, хоть и жалостную мелодию. Внезапно Иви понимает, что это вовсе не дерево и не кость поет в руках саалла. Это оленьей рог, а вернее его часть. Девушка достает из рюкзака фотоаппарат и делает несколько фото. Эти кадры точно украсят ее серию снимков «Прелести северного мира».
Когда мелодия стихает, Силкэ опускает инструмент и обводит присутствующих взглядом.
– Этот песнь должен отогнать Холод. Теперь вы спать спокойно.
– Вот сейчас это и проверим.
Недолго думая, Акли забирается в палатку. Аллестер тоже решает последовать его примеру, когда Кэт неожиданно поднимает животрепещущий для всех вопрос.
– Ты так нам так ничего толком и не рассказал о Владыке семи ветров. Самое время для занимательной истории.
– Нет-нет. Я не должен его гневить. Это может плохо закончиться.
– Да брось, – закатывает глаза Калеб – ничего плохого не случится. Сааллам уже давно пора развивать туристический бизнес. К тому же немного осведомленности нам не помешает. В интернете об острове практически ничего не сказано. Лишь то, что он появился гораздо позже Скандинавии, правда, неизвестно как.
– Просим, Силкэ, – взмолился Аллестер, усаживаясь обратно на рюкзак, – поведай хоть малость. Нам всем не терпеться узнать аспекты вашего вероучения.
Абориген отводит взгляд в сторону. Делает вид, что рассматривает что-то вдали, хотя кроме одинокого дерева на холме смотреть больше не на что. Кэт медленно наклоняется к нему.
– Ты ведь не хочешь, чтоб мы сами начали рыть информацию? Кто знает, что нам удастся отыскать. Еще введем окружающий мир в заблуждение, и к вам повалят тысячи туристов…
Лицо гида белеет на глазах, хотя казалось, что светлее его кожа стать уже не может. Его передергивает при одной мысли, что Саарге могут заполнить толпы людей. В таком случае вековым традициям сааллов, которые они оберегают много лет, придет конец.
– Ирке фаалле! Ни в кой случай! Я… ладно. Ваш взял, – откашливается он, понизив голос, словно о том, что он собирается им рассказать, не принято говорить вслух. – Гора Сапмелас саалла принадлежит могуществен Повелитель, который не стоит тревожить, если вам дорога жизнь. В переводе с сааллский его имя означать «лицо холода». Так его назвать не просто так, а потому что на нем лежать древний проклятие, посланный Верховный из Священной Троицы, за убийство священный олень – прародитель Природа и кровник всей жизни.
