Этот город вообще был сущим кошмаром для неуверенных в себе автомобилистов, – с бесконечными односторонними дорогами, оживленными транспортными развилками и непрекращающимся трамвайным грохотом, надвигающимся будто сразу со всех сторон. Помимо прочего, у Эрики возникло чувство, что все дороги ведут в Хисинген. Стоило свернуть не в ту сторону – и она непременно попадала туда.
Положение спасли указания Хенрика. Они оказались настолько толковыми, что Эрика вырулила на правильную дорогу с первой попытки, на этот раз благополучно миновав Хисинген.
* * *
Дом превзошел все ее ожидания – огромная белая вилла постройки начала прошлого века, с видом на море и уютной беседкой, навевавшей грезы о сказочных летних вечерах. Сад лежал окутанный снегом. Он был хорошо распланирован и требовал профессионального ухода, уже благодаря одним только впечатляющим размерам. Эрика миновала ивовую аллею и через высокие решетчатые ворота выехала на ведущую к дому гравийную дорожку. Потом по каменной лестнице поднялась к высокой дубовой двери. Звонка она не нашла, его заменял массивный дверной молоток.
Дверь открылась после первого удара. Эрика ожидала увидеть горничную в накрахмаленном белом чепчике, но на пороге стоял мужчина, который, вне всякого сомнения, и был хозяином дома. Хенрик Вийкнер выглядел на миллион, и Эрика возблагодарила Бога, надоумившего ее с утра тщательнее обычного позаботиться о наведении лоска.
Она вступила в холл, превосходивший размерами всю ее стокгольмскую квартиру.
– Эрика Фальк.
– Хенрик Вийкнер. Мы встречались летом, насколько я помню. В кафе на площади Ингрид Бергман.
– Да, в кафе Брюгган. Лето… боже мой, когда это было…
Хенрик пробормотал что-то в ответ, помог гостье снять куртку и жестом пригласил в гостиную.
Эрика опасливо устроилась на диване – судя по всему, старинном и очень недешевом – и с благодарностью приняла предложение Хенрика выпить кофе. Она наблюдала за ним, пока он возился с кофейной машиной, под продолжающийся обмен репликами по поводу погоды. Что и говорить, Хенрик Вийкнер не выглядел убитым горем. Хотя Эрика понимала, что само по себе это ничего не значит, ведь скорбь может выражаться по-разному.
Бывший супруг Алекс был одет в безупречно выглаженную рубашку от Чиноса и Ральфа Лорена. Темные, с черным блеском, волосы, уложенные в элегантном беспорядке, и карие глаза делали его похожим на южанина. Сама Эрика предпочитала мужчин попроще, но не могла не признать, что попала под обаяние этого типа, будто сошедшего со страниц модного журнала. Должно быть, они с Алекс были потрясающе красивой парой.
– У вас фантастический дом.
– Спасибо. Я – представитель четвертого поколения Вийкнеров, которое живет здесь. Его построил мой прадедушка на рубеже девятнадцатого-двадцатого веков, с тех пор этот дом – наша фамильная собственность. Если б только эти стены могли говорить… – Он махнул рукой и улыбнулся.
– Здорово, должно быть, каждый день иметь перед глазами историю своего рода…
– Как вам сказать… Это ведь большая ответственность, идти по стопам отца и все такое…
Он коротко рассмеялся, а Эрика задумалась. Хенрик Вийкнер не оставляет впечатления человека, которого гнетет груз ответственности. Сама она чувствовала себя неловко в этой роскошной обстановке и все пыталась поудобней устроиться на безумно красивом и в то же время каком-то очень простом диване. В конце концов продвинулась на самый краешек и, глотнув кофе, разлитый в миниатюрные чашки «мокко», подавила дрожь в мизинце. При одном взгляде на эти чашки его хотелось оттопырить; хорошо, что вовремя опомнилась.
Еще соблазнительнее смотрелось блюдо с выпечкой, и здесь Эрика не удержалась, сдавшись на милость аппетитному сахарному печенью – верные десять красных кружочков по системе «Виктвэктар».
– Алекс любила этот дом.
Эрика судорожно соображала, как подойти к самому главному, ради чего она здесь оказалась, и была благодарна Хенрику за то, что он первым затронул тему Алекс.
– Как долго вы с ней здесь прожили?
– Ровно столько, сколько были женаты, – пятнадцать лет. Мы познакомились, когда Алекс училась в Париже. Она занималась историей искусства. Я же пытался овладеть познаниями в мировой экономике, чтобы худо-бедно двигать семейный бизнес.
Меньше всего Хенрик Вийкнер походил на человека, который может делать что-либо «худо-бедно».
– Сразу после свадьбы мы вернулись в Швецию, в этот дом. К тому времени моих родителей не было в живых, и он успел обветшать за те несколько лет, пока я жил за границей. Но Алекс сразу взялась за дело. Она хотела, чтобы все было идеально. Каждая мелочь здесь – будь то обои, мебель или ковер – либо подлинник, сохранившийся с того времени, когда дом был построен, либо приобретение Алекс. Разумеется, оригиналы она реставрировала. Остальное же… Знали бы вы, сколько антикварных магазинов она обошла, чтобы найти точно такие же вещи, какие были здесь при моем прадедушке! В ее распоряжении было множество старых фотографий, и результат оказался фантастическим. При этом она еще занималась своей галереей… ума не приложу, как она столько успевала.
– Какая она была, Алекс?
Хенрик задумался.
– Красивая, спокойная, перфекционистка до мозга костей. На сторонний взгляд, могла показаться заносчивой, но только потому, что не всех подпускала близко. Алекс была из тех, за кого нужно бороться.
Эрика понимала, что это значит. Скромная харизма Алекс стала виной тому, что она с детства слыла зазнайкой. Нередко среди тех самых девочек, которые потом чуть ли не дрались за право сидеть рядом с ней.
– Что вы имеете в виду?
Эрике хотелось услышать, как Хенрик это опишет.
Он смотрел за окно, и тут Эрика впервые почувствовала, какие бури бушуют за благополучным фасадом.
– Она всегда шла своим путем, не принимая в расчет мнения на этот счет окружающих. И не от злобы – злобе не было места в душе Алекс, – а по необходимости. Она была ранима, поэтому боялась людей. Но когда ты из страха перед врагами окружаешь себя стеной, за ней могут оказаться и друзья.
Хенрик замолчал, а потом поднял взгляд на Эрику.
– Она говорила о вас.
Эрика не могла скрыть своего изумления. Она-то думала, что бывшая подруга повернулась к ней спиной и никогда больше не вспоминала – судя по тому, как они расстались…
– Одну ее фразу я хорошо запомнил, – продолжал Хенрик. – Алекс как-то сказала, что вы были ее последней настоящей подругой. «Последняя чистая дружба» – вот ее слова. Странноватая формулировка, но к тому времени я понял, что вытягивать из Алекс объяснения бесполезно, коль скоро она сама не снизошла до них. Что-то подсказывало мне, что вы занимали особое место в сердце моей жены, несмотря на все эти годы.
– Вы ее любили?
– Больше, чем кого бы то ни было. Александра была моей жизнью. Что бы я ни делал, что бы ни говорил – все крутилось вокруг нее. Самое смешное, что она ничего этого не замечала. Подпусти она меня ближе – до сих пор была бы жива. Решение проблемы было перед самым ее носом, но она так и не решилась его принять. Трусость и мужество – две стороны одной медали, в душе моей жены они образовали довольно специфическую смесь.
– Биргит и Карл-Эрик не верят в самоубийство.
– Я знаю. По логике вещей, я тоже не должен верить, но, признаюсь честно… не могу сказать, что думаю по этому поводу. Я прожил с Алекс пятнадцать лет, но так и не узнал ее.
Его голос оставался сдержанным, даже холодным, но по изменению тона Эрика поняла, что Хенрик предпочел бы и дальше обсуждать погоду. Первое впечатление о нем оказалось более чем ошибочно. Горе Хенрика было безмерно, хотя и не так откровенно, как в случае Биргит и Карла-Эрика Карлгрен. И он оплакивал не только смерть Алекс, но вместе с ней – раз и навсегда упущенную возможность заслужить ее любовь, стать ей ближе. Последнее Эрика, как никто другой, понимала из собственного опыта.
– Чего же она боялась?
– Этот вопрос я задавал себе тысячу раз, но ответ на него не знаю. А когда пытался поговорить на эту тему с Алекс, каждый раз словно оказывался перед закрытой дверью. У нее словно была какая-то тайна, которой она не хотела ни с кем делиться. Странно звучит, правда? Но, поскольку я не знаю, что у Алекс было на душе, я не могу судить и о том, на что она была способна. Я имею в виду в том числе и самоубийство.
– Какие отношения у нее были с родителями и сестрой?
– Ну… как бы вам это объяснить… – Хенрик надолго задумался, прежде чем ответить. – Напряженные. Они как будто вечно виляли хвостами друг перед другом. Младшая сестра была единственной, кто хотя бы время от времени говорил, что думает. Юлия… Но и она была еще та штучка. У меня возникало чувство, что идет какой-то внутренний диалог за тем, что они говорят вслух. Даже не знаю, как точнее выразиться. Они как будто использовали какой-то шифрованный язык и забыли дать мне код.
– Что вы имели в виду под «той еще штучкой»?
– Вы, конечно, знаете, что Юлия – очень поздний ребенок. Биргит родила ее далеко за сорок, причем к своему большому удивлению. И вот малышка стала чем-то вроде кукушкиного птенца в чужом гнезде. А ведь быть сестрой Алекс совсем не просто. Юлия не отличалась красотой – ни в детстве, ни позже… Как выглядела Алекс, вы знаете. Поэтому все внимание Биргит и Карла-Эрика было сфокусировано на старшей, а про младшую они нередко словно забывали. Юлия приспособилась к этому, научившись уходить в себя. Но мне она нравилась. Я-то понимал, что за неказистой внешностью есть кое-что… Надеюсь, найдется кто-нибудь, кроме меня, кто это оценит.
– Как она восприняла смерть Алекс? Как они вообще ладили друг с другом?
– Об этом лучше спросить Биргит и Карла-Эрика. Я не видел Юлию вот уже больше полугода. Она училась на педагога в Умео и очень неохотно приезжала домой. Даже на Рождество ее не было с родителями. Что касается отношения к Алекс, то Юлия боготворила старшую сестру. Алекс училась в пансионе, когда Юлия родилась, поэтому в детстве они виделись не так часто. Но позже, когда мы наведывались к Кальгренам, Юлия ходила за ней по пятам, как комнатная собачка. Алекс как будто не было до этого дела. Изредка она раздражалась, могла даже шикнуть на сестру. Но чаще просто ее игнорировала.
Эрика почувствовала, что беседа подходит к концу. В паузах между репликами она будто проваливалась в гробовую тишину огромного дома и чувствовала одиночество Хенрика Вийкнера особенно остро.
Эрика поднялась и протянула Хенрику ладонь, которую он взял обеими руками, задержал на несколько секунд и только потом отпустил.
– Мне хотелось бы посмотреть галерею, – сказала она.
– Хорошая идея. Это – детище Алекс, которым она очень гордилась. Она создала эту галерею с нуля, вместе с подругой, с которой училась в Париже, Франсин Бижу… правда, теперь она Сандберг. Мы общаемся, хотя и несколько реже с тех пор, как у нее появился ребенок. Сейчас Франсин, конечно, в галерее; я предупрежу ее… расскажу, кто вы, и она, конечно, тоже расскажет вам об Алекс.
Хенрик придержал дверь, и Эрика, бросив последнее «спасибо» в спину бывшего супруга Алекс, пошла к машине.
* * *
Когда она выходила из машины, небеса разверзлись. Галерея располагалась на Чальмерсгатан, параллельно Авенюн, но после получасового кружения по переулкам Эрика решила припарковаться на Хеден. Совсем недалеко, хотя под проливным дождем и какая-нибудь пара метров растянется на целую милю. Помимо прочего, парковка стоила двенадцать крон в час, и настроение Эрики сразу упало. Зонтик она с собой, конечно, не взяла, поэтому вьющиеся волосы быстро стали похожи на неудавшийся домашний перманент.
Эрика перебежала Авенюн под самым носом трамвая, прогрохотавшего в сторону Мёльдаля. Потом пробежала мимо «Валанда», памятного шумными пирушками времен студенческой юности, и повернула налево, на Чальмерсгатан.
Галерея «Абстракт» была по левую сторону, о чем недвусмысленно объявляла огромная витрина. Эрика нажала звонок и вошла в салон, оказавшийся несколько больше того, что можно было ожидать, глядя с улицы. Стены, пол и потолок были выкрашены белым, благодаря чему полотна на стенах сразу бросались в глаза.
Женщина, которую Эрика увидела в дальнем конце зала, определенно была француженкой. Жестикулируя с истинно парижской грацией, она обсуждала с посетителем какую-то картину.
– Я скоро объявлюсь, была рада увидеться, – закончила она с неподражаемым акцентом.
Эрика заложила руки за спину и прошлась по залу, разглядывая вывешенные полотна. Как того можно было ожидать из названия галереи, все они были в абстракционистском стиле: кубы, круги, решетки и другие странные фигуры… Эрика склонила голову набок и сощурила глаза. Что такого хотели сказать этим художники и почему это ускользало от ее понимания? Во всяком случае, она ничего здесь не видела, кроме немудреных фигур, какие изобразил бы любой пятилетний малыш. Но искусство надо уважать, даже если оно остается за гранью твоего понимания.
Эрика остановилась перед огромным красно-желтым полотном, когда услышала за спиной стук каблуков, цокающих по полу в шахматную клетку.
– Здорово, не правда ли?
– Да, да… очень интересно. Хотя, честно говоря, в живописи я понимаю не так много. Мне нравятся «Подсолнухи» Ван Гога… дальше, признаюсь, я не продвинулась.
Франсин улыбнулась:
– Вы, наверное, Эрика. Анри только что звонил и предупредил, что вы скоро подъедете.
Она протянула изящную руку, которую Эрика пожала, еще не успев понять, что сказала ей Франсин.
Миниатюрная дама буквально источала ту элегантность, на которую каждая француженка, похоже, имеет патент с рождения. Эрика, при своих ста семидесяти пяти сантиметрах без каблуков, чувствовала себя рядом с ней неуклюжей великаншей. Франсин была в облегающем черном костюме. Волосы цвета воронова крыла были зачесаны назад и собраны на затылке. При этом она не производила впечатления женщины, которая любит рядиться в черное; Эрике было бы легче представить ее в ярко-желтом или кричаще-красном. Похоже, Франсин носила траур. Неброский, идеально лежащий макияж не мог скрыть красноты под глазами. Эрика невольно озадачилась тем, не потекла ли ее косметика, и понадеялась на лучшее.
– Думаю, нам лучше уединиться и поговорить за чашкой кофе. Сегодня на редкость спокойный день. Прошу сюда…
Франсин провела гостью в тесную комнатку позади галереи, заставленную холодильниками, микроволновками, кофеварками и тому подобной техникой. Столик был маленький, рассчитанный не больше чем на два стула, на один из которых опустилась Эрика. Хозяйка галереи тут же поставила перед ней дымящуюся чашку. Желудок протестовал после кофе, выпитого у Хенрика, но Эрика знала по опыту многочисленных интервью, из которых брала материал для своих книг, что по какой-то непостижимой причине человека легче разговорить за чашкой кофе, чем без нее.
– Если я правильно поняла Анри, – начала Франсин, – родители Алекс попросили вас написать что-то вроде некролога.
– Все верно, – подтвердила Эрика. – Последние двадцать пять лет мы с Алекс не встречались, и мне хотелось бы знать о ней больше, прежде чем браться за эту тему.
– Вы журналистка?
– Писательница. Пишу биографии. Я не взялась бы за это, если б не Биргит и Карл-Эрик. Кроме того, это я обнаружила ее мертвой… ну, или почти так… и поэтому теперь должна взяться за это, чтобы составить другое представление о взрослой Алекс… О живой Алекс, как бы странно это ни звучало.
– Ничего странного, – Франсин пожала плечами. – Думаю, это здорово, что вы решились взяться за это ради родителей Алекс и… ее самой.
Она перегнулась через стол и взяла руку Эрики в свою, с безупречным маникюром. Эрика почувствовала, что залилась краской, и отогнала мысль о биографии Сельмы Лагерлёф, над которой работала большую часть вчерашнего дня. Франсин продолжала:
– Анри просил меня быть с вами откровенной, насколько это возможно.
Ее шведский был неподражаем, особенно мягко рокочущее «р». И Хенрика она называла на французский манер – «Анри».
– Вы с Алекс познакомились в Париже? – спросила Эрика.
– Да, мы вместе изучали историю искусства. Сошлись буквально с первых дней. Она выглядела потерянной, я чувствовала себя потерянной… Все остальное – история, как говорится.
– Как долго вы были знакомы?
– Ну… если осенью Анри и Алекс отмечали пятнадцатую годовщину свадьбы, стало быть, выходит… семнадцать лет. Из них пятнадцать вместе занимались этой галереей.
Она замолчала и, к большому удивлению Эрики, достала сигарету. По какой-то причине Эрика не могла представить себе эту даму курящей. Зажигалка в ее руке дрожала. Франсин глубоко затянулась, не обращая внимания на собеседницу.
– Она пролежала в этой ванне не меньше недели, – продолжала Эрика. – Разве вам не было интересно, куда она пропала?
Тут Эрика удивилась, как ей не пришло в голову задать этот вопрос Хенрику.
– Нет, как бы странно это ни звучало, – ответила Франсин. – Алекс… она всегда делала что хотела. Печально, но я успела привыкнуть к этому. Не раз случалось, что она исчезала на несколько дней, а потом объявлялась как ни в чем не бывало… Вот и сейчас я с минуты на минуту жду, что откроется дверь и… хотя и знаю, что на этот раз ничего подобного не произойдет.
Ее глаза влажно блеснули. Эрика опустила голову, предоставив Франсин возможность промокнуть слезу.
– Как реагировал Хенрик, когда она исчезала?
– Ну, вы же с ним встречались. Все, что делала Алекс, было для него вне критики. Последние пятнадцать лет своей жизни Анри только тем и занимался, что боготворил ее. Бедняга Анри…
– Почему «бедняга»?
– Алекс никогда его не любила. Рано или поздно он понял бы это.
Первая сигарета была выкурена, и Франсин достала следующую.
– За столько лет вы должны были хорошо изучить друг друга…
– Не думаю, что Алекс можно было изучить, но я знала ее лучше, чем Анри. Он так и не решился снять свои розовые очки.
– Хенрик сказал, будто Алекс скрывала от него какую-то тайну… так ему казалось, по крайней мере. Это правда, как вы думаете, и если да, что бы это могло быть?
– Небывалая проницательность для Анри. Похоже, я его недооценивала, – Франсин подняла бровь идеальной формы. – На первый вопрос отвечу утвердительно. Да, я тоже всегда чувствовала, что у Алекс есть тайна. А вот на второй… – Она вздохнула. – Нет, я не имею ни малейшего представления о том, что бы это могло быть. Несмотря на многолетнюю дружбу, был уголок, куда она меня не пускала. И каждый раз, когда я подходила к невидимой черте, Алекс подавала сигнал: «Стоп! Дальше нельзя». Я принимала это, Анри – нет. Рано или поздно это его сломало бы. Скорее рано, чем поздно, думаю…
– Почему?
Франсин смутилась.
– Ведь будет вскрытие, так?
