Главный… Главный… Только бы Главный не узнал. А то мне хана. Ох, и сурьёзен он у нас. Суров. Могуч. А кулачищи какие… Говорят, он раньше хирургом работал, значит, пальцы ломать умеет. Надо прикинуться пай-мальчиком: "Ля-ля-ля, Ля-ля-ля. Все хорошо. А небо-то, небо-то какое сегодня голубое! Вы только посмотрите. И облака! Белогривые лошадки. А вон и птичка. Смотрите…!"
Всё, "отвёл глаз", как говорится, инцидент исчерпан, стороны пришли к консенсусу и выстроили свою общую диаметрально противоположную биссектрису во главе равнобедренного угла с косым уклоном в сумме квадратов катетов.
А теперь: Ц… Тише. Сейчас я накроюсь табуреткой и поведую вам о самом главном. Только тихо мне тут. И там. Это мой большой секрет. И ноу-хау. Вы думаете: Как я пишу? Неужели мне стали выдавать здесь перо, бумагу и чернила? Щаззз… Дождёшься от них. Вы мне ещё про шпагу и шляпу с перьями напомните – я вообще тогда умру от смеха. Аж два раза. А чернила они и сами давно уже выпили, это точно. Потому, как пишут карандашами. Пишут и стирают, пишут и стирают. Поэтому-то ничего у них разобрать и невозможно – потому, что не написано. А где написано, там уборщица, тётя Клава, матом кричит. Вот чтоб её не расстраивать, потому и стирают всё сами. С Индезитом и мелком от тараканов, чтоб наверняка. А ещё, они развлекаются так: нарисуют мелком на линолеуме в коридоре круг, очертят, черти, вокруг себя, встанут в центр и ржут как кони на ипподроме и в уборщицу пальцем тычут, показывают друг другу, как она носится вокруг них со шваброй, жестикулирует, кричит по тарабарски, будто нечистую, немытую силу на их головы вызывает. А потом они с тётей Клавой в догонялки играть начинают – она гоняет их по коридору мокрой тряпкой, а они резвятся, как дети, гогочут, уворачиваются. В общем, смысл игры в том, что кому мокрой тряпкой перепало, тот потом всю эту писанину мелованную и подтирает. А кто не подтирает, тот сразу прячется. И сразу тихо-тихо так становится, умиротворённо, как вечером в деревне в колхозе в июле, после сенокоса. И туман клубится… по коридору. Это Главный курит в своём кабинете и думает о судьбах Вселенной, ну, и обо мне конечно. От того и курит…
Часть 2.
… Курит и молчит. Молчит и курит. И думает… Тяжелая тишина заходит в этот момент в здание и стоит в коридоре на страже его покоя. Ну, а я тут пишу "под шумок". Вернее – под дымок.
Итак, приготовьтесь услышать мой секрет. Только ничего не записывайте и не запоминайте. И никому не рассказывайте. Просто мотайте на ус.
Нам тут, не так давно, молоко стали давать. Видимо им там сверху козу прислали. И директиву. Вот они молоко и разбавляют. Чтоб, значит, на всех хватило. И им тоже. Вот я и придумал: раз чернил нет, буду писать молоком! Идея конечно не нова, но молоко-то разбавлено водой. А как водой писать? Как вилами по заливу? Это я каламбурю. Но эффект действительно такой же. И вот решил я тогда это молоко нагревать и выпаривать из него влагу, пока не станет пригодным для письма. Держу стакан двумя руками, грею в ладонях, жду, пока вода испарится, а сыворотка останется. Долго держу. А они-то думают, что я больной – на молоко разведённое часами любуюсь в стакане. Ага, щаззз… море я там увидел разливанное. Поля из одуванчиков. Кораблики. И лягушек. Шиш вам, а не лягушек. Лягушек не отдам. Самому надо. Они так забавно квакают.
Так вот, когда "чернильная" сыворотка готова, я приступаю к таинству каллиграфии и чистописания. Горелая спичка у меня ещё с прошлого раза осталась, это хорошо – я её тогда ещё под плинтусом спрятал, там и храню, прячу с тех пор, чтобы не отобрали. А поскольку бумаги мне не дают, пишу, как и обычно отсюда – на ладошке. Очень удобно. Всегда все рукописи при себе. И не отберут. Даже не догадаются. Потому как такие вот чернила мои молочные не видимые. Почти. Сжал руки в кулаки и всё, и нет ничего. Спрятано как в сейфе. Только вот они не любят, когда я руки в кулаки сжимаю, сразу чего-то подозревают. Наверное, догадываются. Сразу зовут двух самых крепких санитаров – добрых молодцев, чтобы те, значит, меня на место поставили. А я этого не люблю. В этой палате я свободный человек, где хочу, там и стою. И чтобы снизить конфронтацию и противоречия в наших международных отношениях, я сразу, к их приходу, вскакиваю на табуретку и начинаю декларировать им лирические стихи, что-нибудь про несчастную любовь и не сбывшиеся мечты. Например, Барто: "Мишку бросила хозяйка…" и так далее, в таком духе. Очень их это жалобит. И мой несчастный вид тоже. Они сразу степенятся, успокаиваются и уходят. Наверное, плакать. Очень, очень тонкоодухотворённые натуры. Так что, как с буйными обращаться, я уже знаю. У меня на них своя методика. Психологическая. Тонкоуравновешивающая… ся. Во как.
А когда они уходят, я сразу сажусь на табуретку и пишу дальше. На ладошке можно в несколько слоев писать. Я пробовал. Уже научился. Сначала пишем вдоль. Потом по диагонали. Потом поперёк и снова по другой диагонали. Вуа-ля, готово. А если менять угол наклона диагонали, то можно ещё много слоёв добавить. Триста шестьдесят градусов – даже по градусу на слой, это уже триста шестьдесят слоёв. А если ещё и мелким почерком… так это уже многотомник получается. "Мир и не мир". Льву Толстому меня точно не догнать. Ясен пень. И Ясная поляна под Луной в яркий, солнечный день. Во как.
Главное руки не мыть. А то можно смыть весь плодотворный многодневный труд и придётся всё начинать сначала. Так что, никогда не мойте руки, когда занимаетесь моей калиграфией, по моему методу. Никогда и ни за что! (Разве что только в резиновых перчатках) Можете часами смотреть на воду, можете пить её, но руки никогда не мочите водой. Да и ничем не мочите. И не давайте проделать это с вами санитарам, как бы они этого ни хотели и ни старались вас умыть, отмыть и вымыть ваши руки. Можете их (санитаров конечно, не руки) даже укусить по очереди. Впрочем, до этого лучше не доводить. Ну их. А то оденут вам рубашку с длинными рукавами, а писать как тогда потом…?
Часть 3.
Потом… Потом… суп с котом я не буду. И вообще – объявляю себя вегетарианцем и членом королевской академии наук! Тем более я и так здесь ответственный научный сотрудник. Мне даже молоко за вредность дают. Работа такая. А как бы вы думали все эти кандидаты и кандидатки свои кандидатские написали, если бы не я? Я же у них тут учёный кролик. Мышь летучая. Белка в колесе. И динамо-машина прогресса и развития отечественной и мировой науки. Естествопервоиспытатель. Всё на мне, всё на мне. Все кандидатские, докторские, любительские, краковские, егерские… Все. На том и стоим: Науку вперёд толкаем. Просвещение. Сингулярность биометрических потоков в процессе триготовления арвиозных завихрений дуплексных раскладов аржиозных изломб в наклонной плоскости при стечении самых различных немыслимых обстоятельств. Меня даже на процедуры из палаты одного не выпускают. Только под охраной. Или с охраной? Скорее всего: с охраной, но иду я под охраной. Хотя идут они рядом. И даже, иногда, меня придерживают. Забавно. А она, охрана, рядом со мной всегда. И чтоб ни одна муха… Ни-ни.
Меня вообще нигде одного не отпускают. Несмотря на то, что на окнах решётки, а по забору густо намотана проволока. Очень я ценный экземпляр. Возможно. Да, так оно и есть. Дюже засекреченный и обложенный тяжёлой тайной, потому, что даже мне не говорят, чем я здесь занимаюсь и что делаю и кем работаю. Но берегут и не отпускают.
В лифт захожу со своей охраной, а там… смотрю на бейджики, а рядом со мной стоят, как кильки в банке, профессора, кандидаты куда-то и чего-то там, доктора разные, каких-то там гравитационных направлений, например. И все они без охраны. Только я один с телохранителями. Вот какая я важная персона. Мне, наверное, скоро и дачу дадут. В лесном массиве. Где ели высокие и грядки полоть не надо. Потому, что их нет. Всё деревьями высокими засажено с широкими, раскидистыми кронами. Никогда не мог сообразить: как же это смогли между таких высоких ёлок и сосен ещё и дома построить? И не маленькие. В два-три этажа, с большими стеклянными террасами и балконами. И не просто построить. А ещё и ориентировать их не по расположению улицы, а по сторонам света, как египетские пирамиды. Там – восход, там – закат. А тут у тебя целый день на террасе Солнце загорает и светло. Удивительно. Должно быть, какие-то древние знания использовались при строительстве пирамид и таких вот лесных городков. Потому и обитают в них, по большей части, люди не простые, всё больше талантливые, учёные. Хомо-сапиенс! Тут-то я и раскрыл секрет гениальности, в один из приездов к своему давнему знакомому. А с чего бы, вы думали, я рассчитываю получить домик в одном вот из таких живописных городков? Правильно – опираясь исключительно только на себя и свои знания. Я столп себе. Альфа и Омега. Бета. И Гамма-излучение. Я открыл секрет гениальности. Давно замечено, что все рассеянные люди, по большей части своей, гениальны, талантливы и выдаются над остальными. Или наоборот? Все талантливые люди, по большей части рассеяны? Ну, не суть столь важно. Факты на лицо. А от перемены мест слагаемых сумма в чеке не меняется. Это вам любой бармен объяснит. Старый, старый закон. Неоспоримый. Его когда-то давным-давно один математик вывел, посидев хорошенько с друзьями в харчевне, и обдумав, уразумел, увидев счёт. Это Архимед в ванной плескался. И кораблики игрушечные топил. И не очень игрушечные тоже. Но потом. А настоящему математику общество нужно, простор. Идея. Количество необъятное, чтоб было, где развернуться и что посчитать. И сад яблоневый. Цветущий и плодоносящий. И желательно где-нибудь на Марсе.
И так, в один из приездов к своему давнему знакомому я открыл секрет гениальности и получения домика в живописном лесном массиве, в самом лоне природы и оазисе чистого елового воздуха и витающих в нём остроконечных идей. Впивающихся в твое сознание и озаряющих ум невероятными, яркими открытиями.
Мы шли с товарищем по обочине просёлочной дороги, и тут нам навстречу попался велосипедист. И что в этом такого гениального? – удивленно и разочарованно спросите вы. В том-то и дело, что в самом велосипеде ничего гениального уже нет. Его изобрели давно. И надолго. А вот его лихой наездник, мужчина за средних лет с седоватой бородкой, не спеша крутящий педали, произвел на меня самое первое и самое неизгладимое впечатление! Всё дело было в его обуви. Вернее в разности слагаемых её суммы – на одной ноге у него был кроссовок, а на второй шлёпка, которой он совершенно невозмутимо шлёпал по педале велосипеда и катил в какую-то, одному ему известную, сторону. Заметив моё удивление, мой спутник совершенно невозмутимо пояснил мне, что удивляться, в общем-то, тут и здесь, совершенно нечему и что здесь много таких вот чудаковатых и рассеянных и даже не обращающих внимание, в чём и как они выходят из дома. Городок-то научный. И жители его все мыслями где-то там и совершенно не здесь. И не удивительно даже, что проехав пару-тройку километров, этот задумчивый велосипедист, вдруг, сообразит, что он едет вообще не в ту сторону. А в какую ему сторону надо и зачем он поехал – вообще не вспомнит. Главное, чтоб не заблудился и нашел дорогу домой. И то хорошо.
Эврика!!! Альфа и Омега сложились в этот момент в моей голове и цепная реакция рассыпала пазлы, как хаотично выстроенные фигурки домино и сложила их вновь, ярким, всё проясняющим узором, не оставив в моём восприятии и понимании ни тёмных, ни белых пятен неизвестности и неопределённости. Я решил стать гениальным, пройдя весь путь самой короткой и простой дорогой. Я решил стать рассеянным. Что с учётом переставки местами слагаемых было равносильно и суммарно одинаково и параллельно, как пифагоровы штаны 45 размера и приводило, по моим расчётам, к желаемому мне в сумме итога результату.
И я стал умышленно-рассеянным, чудил, как только мог, и насколько хватило моей буйной фантазии, потерпел некоторые издержки, вследствие "потерянных и забытых" вещей, не выключенных электрических лампочек, уходя из дома, и разных прочих других мелочей. Я был очень старательно-рассеян, пока это не вошло в мою привычку и не стало самим образом моей повседневной жизни, потому, как считал, что игра стоит свеч. И пряников. Не знаю, в какой момент и что пошло не так, но вместо уютного дома в живописующем уголке жизни, я вдруг оказался здесь. На какой-то неизвестной мне, но, судя по всему, важной работе, с дополнительным пайком в виде кружки разбавленного водой молока. Не знаю, что я пропустил и не учёл в первоначальных своих расчётах, видимо, на пути к моей заветной цели есть ещё один, дополнительный этап, животрепещущий и загадочный квест, который я должен пройти сам, до конца, ведомый вперед своими желаниями и охраняющими меня санитарами…
Часть 4.
– Йай! Больно…!
Простите, это была торпеда. Женщина-торпеда. Моя торпеда. Медсестра. Она всегда врывается в мой отсек, в мою альма-матер, в мою тихую гавань и мирную обитель, и такую беззащитную перед ней и перед санитарами палату-каюту. Без стука, широко и резко распахивая дверь, будто, как консервным ножом легко и просто вспарывая брюхо корабля, и врывается в его чрево нагло, совершенно без разрешения и приглашения. Одно слово: "Женщинаторпеда". Так мало того, что врывается всегда резко и внезапно, так она ещё и несёт на себе боевую часть: парочку фугасно-подкалиберных шприцев, которые с каким-то остервенелым удовольствием всаживает мне в ягодицы по самое и-го-го. Вот просто врывается, хватает меня с ходу, как Тузик грелку, швыряет на кровать, как тряпку какую, и лицом вниз притом… и всаживает два осколочно-фееричных укола, от которых потом неприятно болит, и сидеть не хочется. Я всё же думаю: она манкирует своими обязанностями. А когда у неё издевательски хорошее настроение, то она может сначала, перед этим, более плавно, но от того не менее как-то резко и уверенно приоткрыть дверь, просунуть в щель голову и ехидно-издевательски сладким голоском произнести, будто пропеть: "Ку-ку, мой мальчик. Ты здесь? (а где ж мне ещё быть-то?) А вот и я." И при этом так гадко улыбнуться, что у меня аж скулы сводит и возражение по всему телу пробегает. А после её такого вот вступительного представления, дверь всё равно резко отлетает в сторону, ударяясь об стену и громыхая, затем следует дзюдоический, вернее: дзюдоистский – более грубый и резкий, бросок меня на татами… простите, на кровать-кушетку и мне снова, без разговора всаживают, как проигравшему в схватке, пару уколов. После чего она с невозмутимым и победоносным видом, преисполненным гордости за себя и удовлетворенная вновь моим проигрышем, моим малодушием и беззащитностью перед ней, уходит, ни сказав ни слова, гордо задрав голову и чеканя каждый свой шаг, словно звонкую монету. Разве что иногда, она оборачивается у самой двери, и в её очках-иллюминаторах я снова вижу её красивые, блестящие оба-два рыбкоглаза и она, не скрывая своего ядовито-желчного сарказма, вдруг произносит: "Гудбай, мой мальчик. Пока-пока. До встречи…" Это ещё один укол мне с её стороны – психологически-контрольный. Как выстрел. Эффектная женщина. С этим (и с ней) не поспоришь. Ей бы в немецких фильмах сниматься. Дрессировщицей. А она тут со мной возится, с хлюпиком. Может полюбила? Черте её знает, что у неё там у руля… Не уверен.
Уйду я от неё… Правда. Навсегда. Пройду сквозь стену на улицу и уйду. В никуда. Разойдусь кругами по воде, залягу на дно, куда в себя глаза глядят, куда-нибудь подальше, пескарём залягу под корягу в мутном омуте (Заметьте: омут – уже "мут", а тут ещё и мутный) и адью: "Прощай, моя радость. Наша встреча не повторится. Никогда". Уйду и даже перископ над водой не подниму. Буду сидеть инкогнито.
А я ведь ей верен был… Никого больше к себе не подпускал. По своей воле и в меру собственных сил. Помню, как-то приходила одна… пиявка, тоже с уколами. С виду симпатичная такая, ласковая, заискивающая. Хорошенькая. Но я ей не дался. Не поверил. Я вообще считаю, что каждый эсминец должен быть верен только одной своей единственной торпеде и не крутить шашни налево и направо со всеми торпедами подряд, плавающими в акватории…
Часть 5.
"Cogito ergo sum, – Мыслю, следовательно, существую". Рене Декарт. Латынь.
Сегодня праздник… День рождения Деда Мороза. Надо будет попросить, чтобы мне вторую капельницу поставили, дополнительную. Праздничную. Полежу, побалдею. Столько праздников пропадает. Календаря то у меня здесь нет. Отобрали. Но некоторые я помню. Вот сегодняшний, например. И не важно, какой сегодня день на улице, за окном, у меня тут своё летоисчисление. Как-нибудь потом расскажу поподробнее. Сегодня некогда. Сегодня душа праздника требует. Оторваться по полной хочется. Под двумя капельницами. Ещё бы и таблеточку веселительную можно, но мне их не дают. Жмоты. Только снотворные. А я их не пью. Я их голубям в окно крошу и скармливаю. А они сидят на подоконнике и смотрят на меня своими большими, выпученными, удивлёнными глазами и ничего не понимают. А потом храпят во всю, тут же, на подоконнике. Пару раз даже санитары прибегали – думали, что у меня тут тигр завёлся. Ну, вот нормальные они, скажите? Откуда здесь тигры? Тигры же не летают. А у меня этаж-то не первый. В общем, решено – сегодня праздник, сегодня буду просить вторую капельницу. Главное, чтобы вместо праздничной капельницы меня на праздничную клизму не отправили. С них станется. Ещё те шутники. А мне не хотелось бы омрачать такой радостный день непредвиденными, удручающими событиями и обстоятельствами. "Per aspera ad astra" – Через тернии к звёздам. Я это конечно понимаю, но всё же терний (или терней? а может – тёрен?) хотелось бы поменьше. А вот ещё есть хороший праздник – "День гранёного стакана". Точно не помню, когда он, но это и не важно, такой праздник вообще можно отмечать, когда захочется. Что они, там, за дверью, и делают практически чуть ли не каждый день. Я это знаю. Слышу по звону стекла и их весёлым, возбуждённым голосам. А я сижу тут один, как дурак, без праздника и развлечений. А они там склянками – пробирками радостно звенят. Наберут нашей кровинки полные пробирки и звенят склянками. Радуются. На анализы они, типа, кровь берут. Ага, щаз… открыли новое месторождение, как бутылку шампанского. Кровопийцы. Уж и попили они моей кровушки. Я им после выписки счёт выставлю. Пускай оплачивают. Коллективно. Моя кровушка подороже, чем у мадам Клико будет. Я знаю. Сам цену назначал. А с этим не поспоришь.
А потом они курить начинают бегать на чердак, у выхода на крышу, к Карлсону. Там точно Карлсон есть. Я его вычислил. Там, наверху, постоянно пропеллер работает. Вентилятор. Жужжит с утра до вечера. А иной раз так и ночью. А где жужжит пропеллер на крыше, там что? Правильно – там Карлсон. Зачем бы они ещё туда бегали, как не на Карлсона посмотреть? Примотали его там скотчем к слуховому окну и слушают, смотрят, как у него вентилятор работает. Смотрят на него и курят. Дымят. А он им весь дым в окно вентилятором выветривает и выгоняет на улицу. Вентилирует помещение. Потому, что кроме Главного в помещениях никому курить не дозволено. Даже мне. Но я и так не курю. Берегу своё здоровье. Тем более что я подкоп решил сделать, а для этого силы нужны. Вот только пока не разобрался – как делаются подкопы с верхних этажей? Знаний инженерных не хватает. Как бы всё здание не рухнуло, а то вся работа насмарку. Ну, ничего, будет и на нашей улице праздник. Главное КАМАЗ подходящий найти и апельсинами его загрузить. Эх… широка страна, а апельсины не растут. Упустили как-то. Недосмотрели. "Цитрус эт нот". – то есть: "Апельсинов нет". Не завезли ещё. И когда будут – не говорят. Вот и сижу я здесь, грущу, жду своего праздника. А говорили, обещали, в уши мне пели, что мне сюда, в палату, будут апельсины приносить. А кто будет приносить – не сказали. И никого не назначили. А потом и совсем про свои обещалки забыли…
Эх… Как там мои котики? Меня, когда сюда помещали, в приёмном покое и телефон отобрали, не говоря уже о верхней одежде и ботинках. Наверное, чтобы не убежал. На улице-то холодно. Куда ж я без ботинок? В одних тапочках и бахилах далеко не убежишь. Сразу догадаются и поймают. Не приёмный покой, а беспокойство какое-то. Назвали бы честно: Приёмное беспокойство. Или: Приёмный беспокой. Так нет же… Это они бдительность так усыпляют. Чтоб клиент успокоился и ни о чем не догадался, не нервничал. Женщина там, приятная такая. Округло-приятная. Голос нежный, ласковый, добрый: "Ваш телефончик…" Понравился я ей, наверное. Но не получилось у нас с ней ничего. Наш мимолетный роман был слишком мимолетен и непредсказуем. Потому, как меня два санитара под руки подхватили и унесли. Строго охраняют честь своей сестры милосердия. А мой телефон ей оставили зачем-то. Может, просто в спешке забыли взять с собой? Торопились очень. А там у меня ведь котики. Я их два года по разным соцсетям собирал. Вытаскивал из сетей и к себе в телефон. Пусть лучше у меня живут. У меня лучше. Они все такие милые. Забавные. Хорошие – прехорошенькие. И вот… Теперь я тут один, а они там без меня. Не смотренные и не глаженные. Сидят в темноте телефона и грустят. Ждут. Та женщина конечно очень хорошая, но когда ей заниматься моими котиками, она же на работе. И свои котики у неё, наверное, есть. Не может такого быть, чтоб не было. Котиков все любят. А она очень добрая. Да и не знает она про моих, не успел я ей сказать, чтоб за ними присмотрела. Зато все на месте будут. Не разбегутся, и никто не заберёт их себе. А, уж, сколько у них радости будет от нашей встречи после долгой разлуки. Когда меня отсюда выпишут, я непременно и обязательно вернусь к ней в приёмный беспокой и покажу ей всех своих котиков. Думаю, она это оценит и будет в восторге.
Вы, наверное, уже не раз подумали, и сейчас тоже: Как же это я отправляю свои записки, если у меня нет телефона? Пишу-то как понятно, это вы уже знаете. А вот как отправляю… Не о том думаете. Лучше подумайте о том, как вы эти самые мои записки умудряетесь получать и как читаете? Вот о чём задуматься надо. Вас ничего не смущает, не настораживает в этом вопросе…?
"Sub rosa".... – под розой… (о сказанном лучше молчать)
Часть 6.
Мир велик. А банан ещё больше.
Вчера не писал ничего. Отдыхал. Вчера был выходной. Нет, не суббота. Воскресение. Я это понял уже утром, когда мне принесли завтрак и успешно про меня забыли. И даже пустую тарелку не забрали. Это хорошо. Она мне пригодится. Да, и ещё моя Торпеда прилетала. Вчера несколько раньше, чем в обычные дни, практически утром ещё. И, всадив мне в борт, как обычно, парочку взрывных, уходя, пропела напоследок: "С воскресением тебя, мой Зайчик". Я сразу так и не догадался: к чему это она? Что со мной было? Меня реанимировали? Откачали? А я ничего не помню? Я заново родился и обрёл вторую жизнь? Что это было? Только потом сообразил, про что это она так. Когда за этим визитом больше не последовало никаких процедур, осмотров, наставлений, экспериментов… Тогда я и понял: Значит сегодня выходной. Эх, гулять, так гулять! Буду сегодня барствовать – ничего делать не стану. Завалюсь на кушетку, уставлюсь в потолок и предамся сладким мечтам и грёзам. Главное – крепко не уснуть, а то было у меня разок такое…
Как-то раз, давно уже, раскумарило меня после обеда. Да ещё и под таблеточку. Так и рубит ко сну. Обволакивает доброй негой и спать укладывает. Зачем, думаю, сопротивляться и противиться естеству? Организм своё знает. Мозг почивать хочет, так надо его уложить и убаюкать. Ну, и мне с ним вместе, заодно. Разве ж я своему уму, своей голове, не друг, не товарищ? Чай одних не брошу. В общем, прилёг я на кушетку, повернулся на бочок и сладко задремал. Вырубился. Только, вдруг, спустя какое-то время, слышу сквозь сон голос за спиной. Один санитар кому-то там ещё другому, рядом, говорит: "Спит, что ли? Или нет? Живой – не живой? Ткни его вилкой". Тут по мне сразу резкая дрожь пробежала. Один раз, сразу и резко, и потом ещё, будто затихающим эхом, несколько раз туда-сюда-обратно. Не люблю, когда в меня вилкой тыкают. Даже слышать об этом не хочу. В общем, проснулся я…
С тех пор взял себе за правило, привил, как фикус на грушу: спать в пол уха. Вернее в одно ухо. Одним ухом спать, другим наблюдать за происходящим вокруг. Как дельфин: Когда у него одна половина мозга спит, то другая бодрствует, работает. Думает и наблюдает. Потом меняются местами.
Потому, даже вчера, ничего не делая, я переменно бодрствовал и бороздил своим пытливым сознанием бескрайние просторы Вселенной и мироздания, стараясь ухватить, изучить и препарировать ещё не замусоленные наукой и прогрессом тайны, события и явления. Я уже давно научился так делать. Оглядывая Вселенную сверху, я обволакивал её своим умом, своим рассудком и тащил, тянул к себе, как невод, набитый диковинным уловом и впихивал её в свою авоську, чтобы раз и навсегда унести всё с собой. С тех пор Вселенная всегда при мне, в моём сознании. И мне не надо никуда бежать, чтобы соприкоснуться с ней. Достаточно открыть авоську и покопаться там, побарабать рукой, как женщина в своей дамской сумочке, чтобы среди всего разного и прочего, вдруг, ухватиться за нужный предмет. А можно вообще окунуться в "авоську" с головой и пропасть, застрять там надолго целиком, потеряв ощущение времени и материального пространства. И никакие стены, преграды и заборы не могут этому помешать.
"Мир велик. А банан ещё больше". К этому открытию я пришёл только вчера, а шёл я к нему давно и целенаправленно. Сейчас расскажу.
В давние прогрессивные времена, когда просторы материков бороздили тяжёлые паровозы, по морям бродили, ходили, плавали и курсировали угольные лайнеры, а наука, словно динамитом, взрывала каменные пласты неведения и извлекала на свет всё новые и новые открытия, расщепляла одну за другой скорлупки тайн мироздания, вот тогда-то американский физик Роберт Вуд, проведя на себе ряд довольно сложных и опасных для жизни и здоровья экспериментов, установил, что "Банан велик, а кожура ещё больше…" Но он, опасаясь за своё здоровье, остановился на этом, не пошёл дальше, не раскрыл конечной сути начатого им открытия. Скажу даже больше: Он ушёл в сторону от самой сути, не дав математически выверенного определения величины банана, не вывел его в геометрическую прогрессию, приемлемую для вычисления величины, и логического восприятия. Он словно ухватил сачком верхушку айсберга, но не смог достать его, подтянуть к себе, поднять из глубин, и в результате сам остался плавать на поверхности, как резиновый утёнок, боясь уколоться об острые грани подплывшего так близко к нему великого, краеугольного открытия.
И вот вчера я, вытащив снова из авоськи свою Вселенную и пошарив в ней мозгами, подсвечивая, как в сумочку, фонариком разума, наконец-то вытянул за хвост на свет божий ответ на столь сложный и так долго занимавший мой пытливый ум вопрос: "Насколько велик банан. И что он есть такое в сложной системе мироисчисления, мировосприятия и мироощущения?" Проведя ряд умственных заключений, и суммируя слагаемые различных определений и выводов, я наконец-то пришёл к единственно верному и неопровержимому результату: "Мир велик. А банан ещё больше". Вы только вдумайтесь, как следует, в неимоверно потрясающий смысл этого утверждения и вы постигнете всё величие и открывающуюся перед вами перспективу, глубину этого грандиозного по своим масштабам и сверхмегаразмерам удивительного открытия…
Ну, а к вечеру у меня был спиритический сеанс. Я давно ждал такого случая, когда в моём распоряжении будет тарелка и не только на время приёма пищи, но и потом, полностью в моём распоряжении. Первым делом я решил вызвать дух Склифосовского и задать ему парочку вопросов. Вернее, посетовать на некоторые условия моего здесь пребывания и отсутствие у меня бумаги и чернил. Только, видимо, я переусердствовал, набравшись наглости и попросив, вдобавок ко всему прочему, ещё и маленький бутербродик с красной икоркой, потому, что практически сразу же после этого пришла кухарка, отобрала у меня тарелку и дала мне леща. Бойтесь своих желаний…
Часть 7.
Всё-таки хорошо, когда Торпеда прилетает в одно и то же время. Хорошо было бы… Моя не такая. (А куда ей торопиться? Я тут как корабль в бухте, привязанный на якорь. Куда я денусь?) Моя непредсказуема и всегда неожиданна. Экспансивна в своих проявлениях. Должно быть, она хочет мне казаться загадочной, таинственной и неуловимой. Как лёгкий морской ветерок, в недрах которого скрывается девятый вал. Роковая женщина. Я это давно уже заметил и всей своей кормой прочувствовал, ниже ватерлинии, после таких её внезапных атак. Всё-таки, несмотря на создаваемую ей видимую холодность, отчуждённость и твердокаменность, она внутренне, судя по всему, в душе, неуверенное, робкое и беззащитное существо. Создание, высеченное из ребра, расположенного под самым сердцем (отсюда и твердокаменность, и чувственность, сплавленные вместе). Строящая вокруг себя каменную стену отчуждения, боясь чрезмерного приближения к себе кого бы то ни было. А меня тем более и особенно. Могла бы и задержаться в палате со мной, поговорить, мы бы все моменты и прояснили. Но она боится быть отвергнутой и поэтому бросает меня лихо через бедро на кровать, всаживает мне два фугасных заряда шприцем и быстро уходит, пока я не опомнился и не успел, вдруг, к её страху и разочарованию, сказать ей что-либо для неё нелицеприятное. Что-нибудь такое, что может вмиг разбить на мелкие осколочки и без того все её хрупкие и эфемерные надежды ко мне. Она даже не подозревает, что с момента её появления здесь, в моей жизни, всё вокруг для меня изменилось и заиграло яркими красками, будто тогда, в первый раз, с ней вместе в палату приходили маляры и выкрасили тусклые стены моей каморки в самые яркие и восторженные цвета. Постепенно – постепенно я привязался к ней и уже как-то даже привык. В моих длинных, бесконечных мечтах мы гуляли вместе в зелёных гущах Ботанического сада, целовались на скамейках, смеясь и радуясь, как дети, лакомились мороженым, и наша совместная жизнь с ней была беспросветно игриста и лучезарна. Счастье ходило всюду вслед за нами попятам и не оставляло нас одних ни на миг. Вслед за летним теплом приплывали, вернее: вплывали в дом, наши длинные, зимние счастливые вечера, наполненные уютом и уединением от суеты и перетряски дневных тревог. Приходя с работы, она в прихожей скидывала сапоги, быстрыми, маленькими шажочками пробегала в комнату, так, что я даже не успевал подняться ей навстречу, а после совсем оставил эти попытки, зная её желания. Она запрыгивала ко мне на диван, подгибая под себя свои красивые ноги, прижималась ко мне всем телом плотнее, обнимала и, целуя моё лицо бессчётно, произносила: "На улице так холодно. Согрей меня скорее… Я замёрзла. Я твоя…" Всё это было… есть только в моих мечтах. Но не между нами. А всё потому, что Торпеда очень не пунктуальна и скоролётна. Я даже приготовиться не успеваю. Как бы поймать её сачком? Остановить, задержать в палате, хоть на время, на миг. Разговорить, чтобы между нами, наконец-то наступила цепная реакция, и произошёл пожар, разжигающий всеобъемлющее и всепоглощающее пламя любви. Всплеск чувств и эмоций, порождающих истинную любовь и разрушающий оковы ложного непонимания и предосудительного отчуждения.
Приходя ко мне каждый день, почти, она уже практически приручила меня. Ах, если бы только она была ещё и пунктуальна. Приведись случай, я бы рассказал ей, напомнил, а в руководстве, наставлении для медсестер отдельной главой прописал историю Экзюпери про Лисёнка и Маленького принца. «Приходи всегда в один и тот же час. И я тогда заранее начну волноваться и тревожиться». О, как это про мою Торпеду – «волноваться и тревожиться». Держать в напряжении она умеет. Моя экспансивная…
Размечтался я тут снова не на шутку, а меня, между тем, на зарядку позвали. Не пойду. Пускай сами несут. Я на них обижен. Как тот водовоз, которому сказали, что его вода "не фонтан".
Есть у нас тут спортзал. Стены окрашены в нежно-нежно розовые, умиротворяющие тона. Это чтоб успокаивать подпрыгивающее во всех направлениях во время занятий давление и утихомиривать скачущий, как сайгак по кенгуру, пульс. Так вот там, в этом храме физической культуры, устраивают групповые занятия с бесцельно пролёживающими свои бока пациентами. Чтоб не пролёживались. Режим щадящий, скромный, ничего не скажу. Безгантельный и не силовой. Практически полностью лежачий, на ковриках, чтобы страждущие (или страдающие) не развалились на запчасти раньше времени. Я называю это "йога для начинающих". Хотя, правильнее было бы сказать: "для очень начинающих" или "для совсем ещё только немного начинающих".
И вот, на одном из занятий я чем-то там не понравился нашему инструктору. Милой и красивой женщине, владеющей, как и положено настоящему гуру, всеми тайнами и секретами лечебно-оздоровительной физкультуры. То ли она посчитала, что я ленюсь и намеренно делаю всё кое-как, спустя рукава, то ли подумала, что я кривляюсь и паясничаю, изображаю пародию… В общем, выбесил я её, совсем к тому не стремясь и не желая. Вспылила в чистейше вымытом и стерильном зале. В какой-то момент она не вытерпела, подошла ко мне целенаправленным, уверенным шагом и… завязала меня в узел. И притом, кажется, в морской, так, что где-то там внутри меня что-то хрустнуло и затихло. Настоящий профессионал. Затем, положила получившийся из меня кулёк-узелок в угол зала, рядом с зеркалом, где я и пролежал успешно до конца занятий. После того, как все разошлись (или расползлись – кто как мог), она развязала меня, встряхнула, как запылившийся под ногами коврик, и выставила за дверь. Ну, не совсем, чтоб выставила – передала на руки поджидавшим меня за дверью двум санитарам без кожаных плащей и моя преданная мне охрана принесла моё исстрадавшееся тело в палату. А следом за ним и душа подлетела и заняла положенное ей место.
А знали бы вы, какие есть мячики в этом спортзале… Разные! И большие и маленькие и разных таких спортивных цветов. Но они все заперты на стеллажах за металлической сеткой и нам их не дают, говорят: "Убьётесь". Потому как мячик – это уже тяжёлая атлетика. Для продвинутых. А мы чего? Мы ничего. Мы соглашаемся и не спорим. Потому, что спорить здесь вредно.
А мне бы всего-то только один мячик. Самый маленький – малюсенький, как котёнок. Можно же держать дома кота? Почему бы и здесь не разрешили завести себе домашний мячик? Я бы с ним играл. Он бы и спал со мной, у меня в ногах, уютно устроившись, чтоб ночью во сне не свалиться с постели на пол. Хоть какая-то живая душа была бы рядом. Я бы его приручил постепенно к себе, как Маленький Принц лисёнка. А там, смотришь, и Торпеда бы подтянулась…
Не пойду на физкультуру. Не хочу. К процедурам желаю! Эй, охра-на! Отворяй ворота! И калитку. Карету мне! И сани. Барин к процедурам ехать изволит…
Часть8.
О, не спешите, не торопись упрекнуть меня в грубости и невежестве! Не возомни во мне, дорогой читатель записок моих, надменности и высокомерия, чопорности индюка и пренебрежения глупости, ибо не знаешь ещё до конца всех глубин мыслей моих и тех дифирамбов тому, о чём я сейчас хочу рассказать!
Итак, речь пойдёт о процедурах!
Приготовьте же скорее ваши уши и внимайте гласу, познавшему тихую, затаённую радость этого невероятного и с виду такого неказистого, слова.
– Реб Арье-Лейб, – восторженно прокричу я, обращаясь к незримому бабелевскому старику, долгие годы невидимым призраком сидящим на белом, обшарпанном, каменном, больничном заборе и беспрестанно смотрящим своими незрячими, замутнёнными глазами в прошедшую даль, – тебе ли не знать всю ту тихую радость от принятых процедур, когда они бесплатны! Бесплатны, а ты принимаешь уважение и вежливое обращение персонала, даже если у тебя за душой нет ни копейки денег.
Никогда, никогда не отказывайтесь от процедур, когда они безвозмездны или "all inclusive", ибо только тогда вы познаете радость блаженства от посетившего вас ощущения самозначимости и бесплатного приобретения чего-то такого, пусть и не столь видимо-ощутимого на первый взгляд, но стоящего, для дающих вам, некоторых материальных затрат.
Процедура… Когда я был ещё маленьким, но активно интересующимся ребёнком, пытающимся разобраться в сложном механизме окружающего меня мира, уже тогда меня интересовало значение этого странного во всех отношениях слова: Кто придумал такое неказистое, практически ругательное, оскорбительное, на мой детский слух и восприятие, слово "проце-дура"? Что оно значит? Что кроется в его аббревиатуре? Что там "трудятся", простите меня за мой французский, простушки, только и способные, что выполнять самую незатейливую и не замысловатую работу? Если можно назвать работой набор самых простых, незатейливых и неказистых движений, не требующих никаких особых усилий и напряжения ума? (О, как глуп был ещё мой маленький разум, и как пытливо хотелось ему докопаться до истинной цели вещей.) А, может, кто-то коварно хитрый, думая, что мы такие простачки, и не догадаемся, назвал таким хитрым словом процесс, который не приносит никакой пользы и лишь создаёт фикцию, видимость, иллюзорность лечения, но придаёт ему огромную важность в глазах непосвящённых дурачков? И я боялся спросить об этом у взрослых… А вдруг это и правда что-то такое, на самом деле важное и необходимое, а я, задав этот свой вопрос, выставлю себя в глазах окружающих действительно дурачком и глупым ребёнком? И тут же, вслед за этим, мысли разворачивались и текли в другую сторону:
– А вдруг они думают точно так же, как и я, но молчат, не признаются в своих затаённых мыслях и не решаются спросить, боясь оказаться смешными и нелепыми в глазах друзей, знакомых, коллег и всех врачей мира? – тут же думал я уже. Вопрос для меня был неразрешим и я искал, но не находил на него ответа и лишь стойко и с важным видом проходил назначаемые мне врачами ритуалы и медицинские обряды.
– И кто же всё-таки этот коварный тип, который так опрометчиво назвал медицинский процесс процедурой, будто насмехаясь над нами, считая, что мы ничего не заподозрим? За кого он нас принимает? – лишь продолжал я время от времени назойливо пытать своё сознание, а потом забывал об этом до следующего раза.
Между тем время шло, моё отношение к процедурам несколько видоизменилось, а вот значение, смысл самого слова "процедура" нет-нет, да и встаёт на пути моего разума колючим, изломанным вопросом, как огромный кактус в пустыне на пути заплутавшего путника. Кактус, который, вроде бы можно и обойти, но уж очень любопытно посмотреть – какой он вблизи и как растёт.
Сейчас, здесь, в моей больнице я оказался в самой гуще, эпицентре процедур. Меня таскают всюду и везде, подключают к электричеству, размагничивают, подмагничивают, макают в ванны и сушат на солнышке на подоконнике. И я думаю – это неспроста. Тем более, не забывайте – я здесь не абы кто, а важная экспериментальная фигура с дополнительным пайком, в виде стакана разбавленного молока на каждый день. Всё на мне, всё на мне…
Итак, переходим к процедурам. Пойдёмте, я вам всё тут покажу и расскажу хорошенечко. Комбинат процедур это особый, свой собственный, таинственный и загадочный мир. Загадочный тем, что простому человеку бывает совсем не понятно как что устроено, как это работает и зачем вообще это надо? А таинственный тем, что посвящённые в эту тайну служители процессов вам никогда её ни за что не откроют, ни при каких обстоятельствах, как масоны, свято охраняющие свою мистическую культуру от непосвящённых. А, может, и сами не знают. И тогда эта тайна становится ещё крепче и нерасколистей. И здесь у них есть свой Главный. Наш Главный – он для всех главный. Над всеми. А у них тут, у процедур, промеж того, есть ещё и свой, персональный магистр. Начальник, стало быть, над ними именно над всеми. По ранжиру так положено. Серьезный такой, солидный. Интеллигентный. Импозантный мужчина. Такие женщинам нравятся: добрый и крепкий. Есть в нём стержень. Но он, этот стальной и крепкий стержень, как будто укутан в мягкую вату. К такому только нежно прижаться. И будет хорошо. А вот, если, грубо и с разбега, то и расшибиться можно, больно удариться. Вот поэтому, к таким женщины и льнут, прижимаются, как кошечки, обретшие хозяина: с лаской, нежностью и подобострастием. Я отвлёкся. Пардон-те. А он меж тем всё время что-то пишет с серьёзным выражением лица, вдумчиво вдаваясь в детали своих мыслей и ответственно доверяя их форматной бумаге. В первый раз, во время нашего знакомства он мне показался несколько суровым, жестким и нелюдимым. Он всё время, пока я был у него, что-то писал, перелистывал, снова писал и потом перечитывал написанное, сверяясь сам с собою и, кажется, не обращая на меня никакого внимания. Каким маленьким я казался сам себе в этот момент, сидя перед ним, таким большим, на низеньком, холодном диване обтянутым ненатуральной кожей, скорее даже клеёнкой. Было ощущение, что вот сейчас, ещё чуть-чуть, и диван, согретый мною, подтает снизу, и мы выплывем с ним из кабинета, так и оставшись незамеченными и не признанными. А ещё подумалось тогда, что диван этот стал таким низким, будто придавленным к полу, от постоянного пребывания в одном кабинете с таким суровым, молчаливым и несколько угрюмо-мрачным человеком. Диван попросту уже прижался к полу, как мог, вжался в старый затёртый линолеум, придавленный гнетущей, тяжёлой суровостью неразговорчивого магистра.
А потом ничего так. В следующие разы моего посещения мне он даже понравился. Он и сначала мне понравился, есть в нём что-то такое по-настоящему умное, интеллигентное, не от дураков. А потом так совсем. Он вдруг, постепенно, начал разговаривать со мной, даже шутить. Оказалось – у него превосходное чувство юмора. Да и сам он оказался очень добрым человеком. Я даже не удивлюсь, если у него в телефоне свои котики есть, ласковые и пушистые, которых он очень любит. Но он мне про них никогда не рассказывал и ничего не говорил. Котики это слишком личное. Сокровенное. А мы с ним ещё не на той "короткой ноге", чтобы доверять такие подробности личной жизни. Хотя, я бы ему, безусловно, показал своих котиков. Но они у меня там, в приёмном беспокое. В телефоне, где-то в глубине тёмного шкафа под замком. Интересно – а он может помочь мне их оттуда вызволить? Может устроить мне побег и выкопать в свободное от работы время подкоп? Надо будет с ним на эту тему поговорить. Пятками чую – наш человек. Да ему и самому будет интересно и захочется посмотреть на моих котиков. Ради этого можно на многое пойти.
В общем, по его хорошему расположению ко мне я догадался, что моя кандидатура одобрена, я как бы зачислен в штат и моя исследовательская карьера началась. Мэтр гильдии утвердил мне двойной ряд процедурной деятельности, выписал направление и с этого момента понеслось! Мой рабочий день был забит до отказа. Меня мочили, полоскали, сушили, магнитили (правда, не сильно, до лёгкого приятного покалывания) и снова мочили. Чего только не делали. Разве, что только на уши не ставили и в окно не кидали. Помнится, как первый раз я попал "на ванны". Огромная белая эмалированная ванна с множеством различных каких-то кранов, вентилей, регуляторов, приборов, она смотрелась как хороших размеров батискаф без верхней крышки посреди бело-кафельной, мокрой и слегка прохладной комнаты. Батискаф готовый на старт. Не хватало в нём лишь пилота – меня. И я, c некоторым содроганием, погрузился в чрево этого чугунного чуда, оказавшись, к моему первому удивлению, в довольно таки приятно-тёпло-горячей воде. Я-то думал, что вода такая же прохладная, как и атмосфера в этом производственном зале. Почему "производственный зал"? Очень просто: комната большая с огромным окном и залита к тому же светом множества потолочных ламп, что в придачу к белому кафелю стен и пола, делало комнату ещё больше и просторнее. А поскольку здесь производят процесс – значит это он и есть: производственный зал. И точка.
Часть 9.
Эх, мне бы дольку шоколадки "Вдохновение", я бы вам так написал! Но, нету. Поэтому пишу без шоколадки. Как есть. И что за жизнь такая – шоколадки нет, апельсинов нет. Сегодня слышал разговор за дверью: Главный кому-то указание дал: поставить в коридоре около выхода огнетушитель. И когда снова придёт пожарный инспектор, тыкнуть в инспектора этим самым огнетушителем. Жизнь идёт своим чередом. А я тут. У меня затишье. Жду свою Торпеду…
Говорят, в этом году самым модным и популярным домашним животным стала Чебурашка. Вот, наверное, куда все мои апельсины уходят. Я бы тоже хотел стать домашним Чебурашкой. Но у меня уши маленькие. Поэтому апельсинов мне не дают. И я работаю за идею.
Итак, продолжаем "процесс дуры". (И снова меня посетили мои детские мысли) Залез я, значит, в эту "космическую" ванну, занял своё место, удобно расположился, как пилот формулы-1 в своём болиде, вытянув приятно ноги, и положил руки на эмалированные подлокотники. Одна только голова над поверхностью воды, как поплавок. Жду. Уже даже прикимаривать начал. Разомлел в тепле приготовленной для меня воды. Думаю: дело должно быть не хитрое, не быстрое, ещё и поспать успею сколько-нисколько, понежиться, побалдеть. И тут приходит медсестра, высыпает в ванну из пакета какой-то порошок, думаю, что стиральный, и первое, что она мне говорит, с еле скрываемой иронией:
– Ну что, Гагарин, готов? Поехали!
И нажимает большую чёрную кнопку. Что тут началось! Вода в ванной забурлила, заходила, как горячий гейзер, наконец-то вырвавшийся из своего многовекового сжатого заточения! Я даже, кажется, вздрогнул от неожиданности. Думаю: Это что же такое-то? Они меня хотят по рецепту Конька-горбунка сварить? Уж не посолила ли она меня перед стартом? Хотел было выпрыгнуть из такого Камчатского джакузи, куда-нибудь на сопку, повыше, но медсестра своим строгим взглядом крепко прижала всё моё тело ко дну ванны, припекла так, что я и пошевелиться не мог, и только мысленно посылал в эфир сигналы "SOS!". Мой Титаник шёл ко дну…
– Му-му, так Му-му, – обреченно подумал я и смирился со своей участью. А потом ничего, успокоился. Осмотрелся, привык, обосновался. Даже почувствовал себя Ихтиандром, случайно заплывшим не туда, но нисколько не жалеющим о своей ошибке. Подводные струи ласкали моё тело, приятно массируя его и доставляя мне немалое удовольствие, бурлящие на поверхности гейзеры развлекали меня и оживляли своим теплом и присутствием холодную пустоту кафельного зала, и жизнь казалась наполненной смыслом до самых краёв. Я балдел и даже стал поворачиваться и немного вертеться, подставляя разные участки тела под наиболее сильные подводные струи, чтобы по-полной насладиться текущим процессом и омовением. Уж не эти ли самые бурлящие ванны рекламировал Конёк-горбунок, когда предлагал всем желающим искупаться в трёх котлах? Что от нас скрыто в старой сказке? Надо будет перечитать потом на досуге. И не отсюда ли, не от таких ли ванн, изобретений ушедших цивилизаций, явились миру, например, египетские саркофаги, являясь лишь обрядом, церемониалом, напоминающим лишь отчасти внешне отдалённо великие процедуры древнейших времён, призванные продлевать молодость и ведущие, вернее – бурлящие, к новой жизни? Видимо, всё это мне предстоит разгадать.
Всему хорошему приходит конец. Вот и мой батискаф отбурлил и встал на якорь. Пятнадцать минут – полёт нормальный. Карусель детская какая-то: только-только во вкус вошёл. Маловато будет. Хьюстон, у вас проблемы – я ещё хочу!
Перспектива словить в ванной леща не прельщала. Не рыбак. Поэтому пришлось вылезать добровольно. Почти…
Пока медсёстры дружно заполняли какие-то документы, я грелся на стуле у батареи и смотрел в окно: Сколько же, сколько же всего и так много не открыто ещё в этом неизведанном мире. Сколько мне ещё предстоит сделать…
Глава 10.
Только не подумайте, что я здесь весь совсем уж так вот в делах и трудах. Как суслик на лесозаготовках. Досуг тоже предусмотрели. Я же не лошадь. Я конь. И притом, кажется, породистый. А «от работы кони дохнут» – это всем известно. Сами знаете. Так что, чтобы чего не вышло куда-то отсюда и не вошло обратно, за моим отдыхом тоже наблюдают. И соблюдают. Распорядок называется. А раз порядок, значит всё хорошо.
А ещё у нас кальянная есть. Здесь. Что, завидно стало? Сейчас расскажу. Каюсь, согрешил. Подразнить вас захотелось. Но и не слукавил. Потому, как честность и правда – моё второе имя. Даже два. Сейчас по порядку всё объясню. Если получится. Кальянная, в моём представлении, это всё же место несколько разгульное, для тусовок и весёлого времяпрепровождения. (слово какое длинное – времяпрепровождение. А время, на самом деле, летит быстро. Искромётно. Чтобы кто чего там ни говорил. Не слушайте их. Время икромётно) Так вот, в отличие от тусовочных, шебутных и разгульных придорожных кальянных, у нас тут всё чинно, степенно, благородно. По-английски. Как в туманном Альбионе. Потому, как и тут клубится, Как и там. У нас тут свой английский клуб. Клуб английских молчунов. Не, не так. Вернее будет: Английский клуб молчунов. Помните, про такой ещё сэр Артур Конан Дойл прописал? Клуб «Диоген». В котором Майкрософт Холмс сидел. Как в бочке. Уж очень ему там нравилось. А чего? Тихо, спокойно. Тепло. Сухо. Никто не пристаёт с глупыми вопросами. Да и с умными тоже. Так что, можно вполне себе позволить спокойно посидеть, отдохнуть. Расслабиться. Насладится тишиной, покоем и уютом. Подальше от семейной жизни. Так что, в клуб холостяков – это тоже сюда. Заходите. Не знаю, чем там занимался Диоген у себя в бочке. Здесь мы молчим. Потому, как «Ингаляторная». Здесь говорить не положено. Да и совсем никак. «Как-никак?» – спросите вы удивлённо. А вот так, – отвечу я. И буду тысячу раз прав. Присадят вас на стул напротив прибора, дадут в зубы «свистульку», подключенную через трубочку-шланг с расширителем, где залита какая-то такая живительная влага. Как тут поговоришь? Остаётся только дышать и молчать. Промычать что-нибудь конечно можно попробовать. Но у нас здесь так это не принято. У нас серьёзное, солидное учреждение. Ещё раз вам напомню, если забыли: «Английский клуб. Молчунов и К?». Вот так вот сидим, каждый напротив своего прибора – «кальяна», молчим. Дышим. Хорошо. Мысли тихонько в голове летают. И тоже молчат. По тому, как им тоже здесь не принято. Не положено. Да и незачем им здесь. Здесь и так все друг друга прекрасно знают и понимают. Без слов. И без мыслей. Потому как одноклубники. Сэры. Сыры. Пармезаны и Чеширы там разные. Собратья по интересам. И по разуму. Вот и меня в сэры записали. Потому, как я здесь, в лечебнице, уже практически на постоянной основе прописался. Поселился. Основание у меня к тому есть. Весомое. И несокрушимое. А уж раз я такой несокрушимый и имею доступ в английский клуб (а стало быть, уже имею и заслуженный в боях с санитарами титул сэра, иначе бы и на порог не пустили), значит, я смело, и на полном на то основании, присвоил себе и гордое звание рыцаря-госпитальера и обложил все соседние деревни данью. Только они об этом не знают. А как до них это донести, не знаю я. Так что счёт пока 0:0. Боевая ничья. Да и ладно. Пускай себе жируют. Мне тут и своего хватает. У меня всё есть. Даже молоко. И овёс. В каше. А пеньку и дёготь пускай куда хотят девают. Не возьму. И даром не надь. В общем, по доброте душевной, отменил я оброк. И издал указ. Только они об этом тоже не знают. Вот бы порадовались. Праздник бы устроили. С фейерверком. С перетягиванием каната и одеяла на себя. С прятками. И мне радость – люблю добрые дела делать. Я когда на Марсе жить стану, тоже какое-нибудь доброе дело совершу. Главное – не забыть бы только. В суете, да за заботами про добрые дела как-то часто само-собой забывается. А напоминалочка – «день добрых дел», только раз году. А если год ещё и високосный? Всё, труба, пиши – пропало. Надо взять себя в руки и этими самыми руками взять на себя обязательство: «Даёшь пятилетние добрые дела в четыре года!» Так, хорошо, а ещё год потом что делать? Чем заниматься? Удерживать себя от добрых дел, что есть силы? Или идти вперёд с перевыполнением семимильными шагами? А не завалит тогда всех добрыми делами-то? А то, как завалит, что и не выбраться потом. Из-под добра-то из-под этого. Надо что-то делать? Надо пойти, спросить у Чернышевского…
А главное украшение нашего клуба молчунов – наша жемчужина! Наш бесценнейший и драгоценнейший индийский алмаз, краса и гордость востока, запада, севера, юга и центральных равнин! Будто чудом оказавшаяся здесь, в туманном Альбионе ингаляторной, принесённая из сказки про Белоснежку невесть какими мифическими, волшебными и сказочными существами, скрытыми густыми и непреодолимыми туманами, наша добрая, славная распорядительница нашего благопристойного клуба. Она очень милая. И очень вежливо-обходительная. Она всех обходит и всем помогает с заправкой ингалятора. И улыбка всегда на лице. Будто само солнышко живёт в этом клубе и приветливо улыбается каждому входящему. И исходящему тоже. Очень, очень хорошая девушка. Мисс, … А впрочем, это не важно. Это наша Белоснежка. Ну, а мы при ней, как её верные боевые гномы. Госпитальеры. Мы за неё любого санитара порвём. А можем даже и укусить. Уверен: каждый из рыцарей нашего клуба молчальников осыпал бы нашу прекрасную фею, нашу Дульсинею, тысячами комплиментов, пропел бы самые возвышенные и чувственные серенады, но… в «Клубе молчунов» полагается молчать. И об этом тоже.
Кстати, не знаю, что и произошло, может КАМАЗ где рядом перевернулся, или ещё что, а только нам тут резко апельсины начали выдавать. Прям сразу и резко. С утра. Бамц перед тобой апельсин – получите и распишитесь. А то могут и целых два дать. И так каждый день. И куда их девать теперь? Голубям-то не скормишь все. Они на них уже тоже даже смотреть не могут, клювы воротят. И я… смотреть не могу. Не, смотреть-то ещё могу, а вот есть – уже нет. Я же не Чебурашка – в таком количестве цитрусовые перерабатывать. Надо срочно налаживать экспорт.
– А вот каму апельсины?! Апельсины! Свежие, почти, апельсины! Налетай! Торопись! Экспортись!
Чёрт… Где бочки? Где братья Карамазовы? Где все? У меня план горит. А огнетушитель в коридоре. За дверью. Позовите срочно пожарного инспектора – пусть приходит и забирает апельсины. От греха подальше. Со скидкой отдам – я их ему в окно скину, а он их там внизу поймает. Подберёт. В конце-то концов из конца в конец – он из МЧС или кто? Должен же он бороться с природными катаклизмами… Да-да, и с ними тоже…
Глава 11.
А она мне говорит: «Закройте одно ухо ладонью». Ага, сейчас. Знаю я про этот прикол. Наслышан. В детстве. Я одно ухо закрою, а она мне как даст в этот момент по второму. Чтобы в голове колокольчики зазвенели. И колокол заходил. Нет уж. Не поддамся. Но она настояла. Встала надо мной и взглядом так в затылок крепко упёрлась и говорит: «Закрой». Голос её не принимал возражений, и я поддался. Закрыл одно ухо ладонью. Жду. А она что-то там шепчет за спиной, а мне же не слышно. Ну, я ухо и приоткрыл. И тут мне прилетело…
Простите, это я сейчас к лору заходил. Уши погреть. Да и так, поздороваться.
Штуку одну тут видел недавно. Краешком глаза в одном из дальних кабинетов. Я сначала подумал, что это капсула какая, спускательно-спасательная. Для Марса. Такая, как большой бочонок, во весь рост, космическо-обтекаемой формы. И снаружи по корпусу много-много маленьких пропеллеров, похожих на те, что в компьютерах стоят. Явно штука для полёта. Гравицапа. Или как там её? Очень хорошо было бы, если так. Мне бы пригодилась. А может и под воду в ней можно? И в душ? Но одна умная женщина мне объяснила, что это солярий. Это такая стоячая кабина для придания телу естественного марсианского загара. Посмотришь на такого, и сразу ясно и понятно: откуда человек. Человек с Марса. Но мне туда, в капсулу, ещё рано. Не пускают. Это, я так думаю, уже перед стартом. Чтобы на месте потом не тратить время на акклиматизацию, а прилететь на Марс уже готовеньким. А пропеллерчики для охлаждения. Чтобы внутри не жарко было. Чтобы тело, погружённое в гущу витамина D и меланина, не перегрелось под палящими лучами ультрафиолета и не покрылось хрустящей корочкой. И зачем так заморачиваться? Могли бы просто капсулу к холодильнику подключить и готово. Надо будет потом не забыть, запатентовать такое вот моё новое изобретение. Подготовлю заявку, проект и буду сидеть наготове.
