– Это да, это ты верно! – деловито садясь за стол, поддержал гость.
Я сгрёб со стола пустые бутылки, обертки и засохшие очистки картофеля. Поставил пустую винную бутылку, налил треть водки, а сверху вино, до самого горлышка. Слава сглотнул.
– Это и есть секрет моего коктейля.
– Я могила! – ответил гость.
«Могила, – подумал я, – и уже совсем скоро. Живым ты отсюда не выйдешь. Постой, Максим, ты слышишь себя? Ты задумал убить человека! Ты понимаешь, что это такое? Ты и смертей-то почти не видел… Вот и увижу».
– Давай, Слав, выпьем за жизнь.
Про себя же добавил: «За твою жизнь, которую я сегодня заберу».
– Да, Максим, чтоб до ста лет дожили!
Мы выпили. Вино жаркими углями согрело грудь, а Слава принялся рассказывать свою биографию. Родился он в городе Бельцы, что в Молдавии. Работал сантехником, каменщиком, сварщиком, на все руки мастером. В сорок два ушел из семьи, нашел молодую, которая выгнала его через полгода. Так он оказался в Москве, стал прилично зарабатывать, и на горизонте замаячили перспективы. Но какие для слабого человека перспективы, если весь рабочий день ты представляешь, как вечерком открываешь бутылочку пива, затем вторую, третью, а после идешь за чекушкой водки и, только прикончив оную, ощущаешь гармонию и блаженную тягу ко сну. Никакой цели – заработал, выпил, выгнали с работы. И так из года в год.
Делая вид, что слушаю великие истории похождений, а на деле банальные пьяные приключения горе-строителя, я обдумывал план убийства. Вскоре думы о планировании сменила мысль: а какое я вообще имею право на убийство? Это же великий грех. Только Бог может решать, когда забрать душу. Но на деле сейчас сижу и решаю я. Почему Бог не остановит меня или на то есть его воля? Выполнив его волю, я должен оказаться в его царстве, рядом с ним, но в писании сказано, что убийце дорога в ад, к страданиям. Если же убийство будет совершено против воли всемогущего, то почему нет препятствий моим страшным замыслам? Малейший знак, что-то необычное – и я выпровожу пьяного гостя, пожелав долгих лет жизни. Но все было тихо, лишь фоном звучал очередной Славин рассказ.
С другой стороны, продолжал размышлять я, есть же нормы морали, то, что отличает нас, людей, от животных. Но несколькими часами ранее я отрёкся от рода человеческого и примкнул ко всему темному: духам и неведомым сущностям. Люди же сделали меня своим изгнанником, растоптали, унизили и по счастливой случайности не отняли жизнь. И поэтому все их правила не для меня.
Есть еще одно: на протяжении всей жизни кто-то диктует мне что делать, говорит куда идти, как поступать, подсказывает правильные ответы. Как и все, я принимаю этот голос за свои мысли. Но что если это не так, что если мы простые пешки в чьей-то игре? Какой-то невидимый кукловод по ниточкам привел Славу к безумному художнику, другой рукой подвел меня и замыслил жуткую сцену на свою потеху. И еще неизвестно, что за мысли вложил он в голову моего гостя. Что если жертва во всей этой ситуации именно я? Что если Слава – исполнитель, не ведающий этого? Это и есть весомый аргумент, чтоб отказаться от задуманного.
«Эй вы! Кукловоды! Игроки в компьютерные игры! Я отказываюсь от задуманного не мной. Что скажете? Я вам не марионетка. Славик, в общем, хороший человек, добрый. Может, и бесполезный для общества, но таких полно. Не будет вам сегодня развлечений, расходитесь», – мысленно прокричал я в пустоту в надежде, что буду услышан.
Меж тем вечер продолжался, количество пустых бутылок под столом заметно увеличилось. Я смотрел на собутыльника отсутствующим взглядом и думал, как бы его поскорей выпроводить. На душе больше не было груза от преступных мыслей.
Слава, в свою очередь, заметно разошелся. Панибратски хлопая меня по плечу, он критиковал всех, о ком шла речь, кроме самого себя, конечно.
– А ты женат, разведен? – не закончив свой рассказ, спросил гость.
Этот вопрос вернул меня за стол.
– Жил гражданским браком, разошлись чуть больше года назад.
– Она чё, к другому ушла?
– Нет. Просто бросила.
– А чё так?
– Я, как бы это проще сказать, перестал развиваться.
– А-а-а, все понятно, денег не хватало. Это, брат, у всех так, не ты один на эти грабли нарвался.
Вопрос о моей бывшей поднял со дна души старую боль. Слава, наоборот, становился все более шумным и веселым.
– Ты чё это, Макс, скис из-за бабы? Забей на неё. Все они суки, им только одного и надо! Жена всё шубу просила два года, всю душу изъела. Ладно, купили ей шубу, так через месяц опять плохой, потому что машину захотела. Давай еще по одной! За нас, хороших, за них, неверных!
Выпив до дна полный стакан крепленого, я совсем помрачнел.
– Ну ты что таким хмурым стал, а? – не унимался Славик.
– Из-за, как ты говоришь, «суки» я такой стал, – ответил я тихо.
– Ладно, шут с ней, забудь! – сказав это, он махнул рукой и опрокинул солянку. Соль просыпалась на стол и пол.
– Плохая примета, – не глядя на своего гостя, сказал я.
– Да ерунда всё это, Макс! Я в эти приметы не особо верю!
Мрачно улыбаясь и глядя на белые крупицы, покрывающие грязный стол, я ответил:
– А я верю.
Вихрь из обрывков прошлой жизни набирал силу, в голове засвистело, сдавило виски. Вспомнилось, как я опоздал на наше первое свидание, как она даже не смогла обидеться, так была счастлива. Мы стояли у «Тверской», обнявшись, под Александром Сергеевичем, десятилетиями наблюдавшим, как рождается счастье. Кадры счастливой жизни двух искренне любящих сменялись с бешеной скоростью, боль от этой потери сверлами проникала в душу.
Сквозь толстую оболочку мыслей послышался оклик Славика:
– Эй, Максим, ты что-то совсем потух, давай ещё бахнем?
– Да-да, сейчас!
Я встал с табуретки и прошелся по комнате, потом подошел к столу, взял большой охотничий нож, служащий мне кухонным, и со всей силы ударил сидящего гостя в живот. Испуг и неожиданность отразились в секунду на его лице. Еще не понимая, что произошло, Слава встал со стула, зацепив старый магнитофон, и пошел в мою сторону, как бы извиняясь за разбитый Sharp. В голове у меня больше не было мыслей, только шум и еле слышный звук от пронзающего плоть ножа. Следующие шесть точных ударов в живот навсегда изменили судьбу моего гостя. Пошатываясь, он зажал руками раны и, теряя равновесие, попятился назад, затем, опершись спиной о стену, сполз на пол и прикрыл глаза. Дыхание его стало частым, а на лбу выступила блестящая испарина.
Этот человек пару часов назад решил сходить в магазин, купить продукты и облегчить своё существование бутылочкой пива. Он шел, радуясь теплому солнечному дню и чистому лесному воздуху. А сейчас, возможно, так и не осознав, что произошло, тихо умирает в моей гостиной. Его больше не увидят ни дети, ни бывшая жена, заказчик расстроится, что работник получил аванс и ушел. Почему он решил идти в магазин в то время? Не знаю, но те, кто дергают за веревочки, все же добились своего.
Не отрывая взгляда от умирающего, я достал пакет с травой, трясущимися руками насыпал содержимое в трубку и вмиг выкурил, затем повторил еще раз, пока тело не расслабило до состояния пластилина. Выдавив на палитру краски, поправив холст, я сел напротив Славы и спокойно, вдумчиво изучил его позу, одежду, испарину на лбу и начинающуюся агонию.
Через минуту первые мазки легли на белоснежный холст, через две моё сердце билось, словно мотор распаленного гоночного автомобиля, через три комната поменяла свой цвет, а свет от обычной лампочки стал желтым и каким-то незнакомым. Все было расплывчатым и четким, двигалось и останавливалось во времени и пространстве. Откуда-то из глубины комнаты послышался голос, мне стало страшно, я задул свечу и тут же понял, что свечей никогда не было в доме. Свет от лампы бил в глаза, роговицы больше не было, – я ослеп, но видел. Палитры не было, я макал кисти в цвета Славы: цвет кожи, цвет волос и в этот прекрасный цвет, красный. Как ярко он сочился из него! Словно река наполняет иссушенное озеро, так и этот цвет наполнял холст.
Глава 3. Уборка
Тяжелое пробуждение. Я надеялся, что случившееся – очередной кошмар, действо, развернувшееся лишь в моей голове. Но реквизит для страшной сцены никуда не делся. Два актера продолжали играть свои роли, одна из которых была последней.
В комнате ничего не поменялось: плотно завешанные шторы, свет ламп, картина и мертвец у стены. Он сидел, словно старая кукла, оставленная хозяевами при переезде. «Нужно убраться», – подумал я и решился впервые за долгое время открыть окна. Раздвинутые шторы позволили солнечному свету проникнуть в филиал ада на земле. Освещенный под другим углом, мертвец выглядел угрожающе злым, но в жизни он не был таким – слабый, безвольный добряк, который пустил всё на самотек.
– Доброе утро, Слав, прости за вчерашнее. Я не хотел. Не могу объяснить, почему это произошло. Это какая-то неведомая мне неотвратимость, чей-то страшный замысел, комбинация, разыгранная против моей воли. Я не знаю, виноват или нет, сожалеть об этом или спокойно принять такой поворот судьбы. Скорее всего, на этот вопрос мне ответит время. Знаешь, я никогда не был откровенным с людьми. Но с тобой могу говорить открыто, ты ведь унесешь все мои секреты в могилу. Ты сам это сказал, вот и сбылось. Самый главный секрет – я вчера тебя убил. Второй секрет – я не понимаю, сошел ли я с ума или все это взаправду. Мир вокруг совсем другой: такие странные цвета, и все живое, шевелится, летает, ходит и исчезает. Ночами дом окружает что-то страшное и большое. Оно одно и его много. Оно или они не дают мне уйти, да я, честно сказать, и не пытался. Все дни, часы и даже минуты в угоду этим странным картинам. Это не мои картины, они с того света. – Я указал пальцем вверх. – Такой вот необычный заказ из сорока трех полотен. Уже написано сорок два, твой холст предназначался для последней, самой легкой картины. Но сам знаешь, что произошло. Что еще тебе сказать? А, вот еще: мне кажется, я алкоголик. Нет, когда я выпью, то не считаю так, а вот когда трезв, это меня больше, чем заботит. Но как только допишу последнюю картину, я уверен, весь ужас закончится. Этот заказ – мой билет до станции «Счастье».
Я ходил по комнате, говорил с мертвецом и все время думал о картине. Она была повернута к стене. Проснувшись, я так и не решился посмотреть на неё: уж больно что-то необычное творилось вчера, такое со мной впервые. Чувство парения, экстаза и легкого страха – так запомнилось мне ее написание. Сейчас же картина словно еле слышно звала: «Максим, смотри, что ты сотворил, Максим, посмотри на меня. Ты слышишь?» Она манила к себе. Так манит смерть на дороге во время серьезной аварии, когда проезжающие мимо водители все как один притормаживают, чтобы ее увидеть. Человеку страшно, неприятно, но он все равно не может отвести глаз.
Повернув картину к себе и увидев ее, я повторил вчерашние движения моего гостя: попятился назад, оперся о шкаф и сполз на пол. Луч солнца пробивался сквозь пыль, парящую в комнате, а я сидел и тихо плакал. На картине была не смерть, а начало новой жизни, самое таинственное и великое – рождение души, ее свобода и взлет в мире, где можно и ходить, и парить. Смерть здесь, в нашем мире, есть рождение там, в другом, она не ужасна и не страшна, она легка и притягательна. Эта картина – желание бесконечно рождаться и столько же умирать, перескакивая между двумя непрерывно вращающимися шестернями параллельных жизней.
Собравшись с силами, я оторвал заплаканные глаза от полотна и отвернул его к стене. В комнате неприятно пахло, предстояла тщательная уборка всего дома. Сначала я сделал самое сложное – кое-как распрямил труп. Потом, обернув Славу в два теплых одеяла и перемотав скотчем, оттащил тело к калитке, где накрыл шифером.
Оттерев кровь, я услышал сверху, с мансарды, жалобное мяуканье, в дверь с силой заскребли.
– Ох, совсем забыл о тебе!
Стоило чуть приоткрыть дверь, как из комнаты вырвался огромный рыжий кот, в несколько прыжков оказавшийся у холодильника.
– Сейчас, рыжий, накормлю тебя.
Приличных размеров кусок колбасы упал на пол. Кот прыгнул, словно лев, схватил колбасу лапами и принялся поглощать – да, именно рыча, поглощать. Это был мой единственный друг – кот по имени Автобус, он наслаждался жизнью на краю деревни с чуточку сумасшедшим художником. Хорошенько набив свой бездонный трюм, кот блаженно посмотрел на меня, прыгнул на подоконник, оглядел двор и принялся вылизываться. Полюбовавшись на сытого, мурчащего словно трактор кота, я продолжил уборку.
Ближе к полуночи дом сверкал чистотой. Последнюю картину пришлось отнести на мансарду, очень отвлекала. Идеальный порядок радовал, но на душе висел камень, вернее груз, груз двести. Чтоб снять эту ноющую тревогу, пришлось воспользоваться услугами моего товарища «Маковского». Прикончив бутылку, я вырубился на чистом уютном диванчике. Но спать долго не пришлось. Кто-то ткнул меня в грудь, и я в ужасе проснулся. Пытаясь унять дрожь, я выкурил трубку и запил это дело новой порцией крепленого. Автобус мирно спал на столе, но краем глаза поглядывал на меня.
Надев легкую курточку и взяв бутылку пойла, я вышел во двор. В такие моменты лучше не размышлять, а делать, ведь мысли приводят к страху, а страх к ошибкам. Осторожно открыв калитку, взяв штыковую лопату, я потащил замотанный труп через дорогу. Оказавшись у кромки могучего, страшного леса, я остановился и тихо сказал:
– В доказательство моих слов, в доказательство моей дружбы приношу жертву вам.
Отдышавшись, я потащил труп вглубь. Они, невидимые существа, угрюмо смотрели на нас, их безмолвие, как и молчание деревьев, было скорбно и таинственно. Прошел час, и яма глубиной полтора метра была готова. Сев на её край и откупорив бутылку «Маковского», я обратился к Славе:
– Прости за то, что убил тебя. Сейчас твое тело упадет в эту яму, и никто никогда не узнает, что произошло. Это будет уже моим секретом. Обещаю, я унесу его в могилу. Знаешь, Слав, я пока не совсем понимаю, что происходит, но у меня хорошее предчувствие. Мне кажется, я не убил тебя, а поменял пристанище для твоей души. Через несколько дней в твоем теле устроят пир жуки и черви, а годы превратят его в обычный чернозем. Но ты будешь жить, мой друг, минимум столетия, а, возможно, если колесо истории будет благосклонно к полотну, то и тысячелетия. Проживи ты свою жалкую жизнь до старости, даже твоим внукам лень было бы убраться на твоей могиле, а правнукам воспоминания о тебе были бы попросту не интересны. Душа живет, пока ее помнят. Твоя душа на холсте.
Я задумался, глядя в темноту, затем, решив, что пора, столкнул Славу в яму. Тело глухо стукнулось о дно и сгинуло под толщей земли. По лесу протянулась заунывная песнь, а духи и сущности медленно покинули могилу. Допив бутылку до дна, я закидал место захоронения ветками и не спеша, без страха отправился в свою обитель, напевая, только что придуманную песню:
Слава, Слава, Слава,
Ждет тебя хрупкая дева
По имени Слава.
Ты её обними,
Да не погуби.
Льется эта песня от оврага до утеса, от ручья до болота, от пенька до дерева, от уст к уху, от духа к духу.
Глава 4. Демон
Солнечное утро. Нет тревог и видений. Непривычная чистота и огромный голодный кот. Я проснулся с чувством, что жизнь налаживается. Вспомнилось, как прекрасно просыпаться в белоснежной, пахнущей чистотой постели и знать, что счастье – это желание бежать на работу, желание остаться с любимой женщиной, желание двигать этот мир вперед и любить каждую его частичку. Словно факел, брошенный в бездонный колодец, это воспоминание осветило темноту и сгинуло с приходом тягучих мыслей о совершенном убийстве.
Новый день был посвящен написанию последней картины, сорок третьей по счету. Полотно со смертью моего гостя не входило в заказ. Я так и не осмелился еще раз взглянуть на него. С последней картиной пришлось повозиться несколько дней. Она была совсем не сложной. Я четко знал, что после того, как закончу ее, должны произойти события, которые изменят мою жизнь, сделают путь видимым и ровным.
Последние мазки, подпись, готово. Неожиданно для себя я заплакал. Слезы лились, не останавливаясь. Уже не в силах сдерживаться, я закричал. Боль, страхи и ужасы выходили из меня. Чего только не было за время заключения в маленькой даче на краю деревни, а может, и на краю целой вселенной! Казалось, я пережил страдания тысячи человек, приговоренных к смертной казни, их последние дни. Живя счастливой, в общем-то, обычной жизнью, я и представить себе не мог, что нет страшней того ада, что приносит собственное больное сознание.
Обычно полдни – время страхов и панических атак – проходили одинаково. Ровно в двенадцать становилось страшно даже выглянуть в окно. Несколько глотков крепленого и выкуренный косяк смягчали страх. Осторожно приоткрыв дверь, я выползал во двор к своим воинам-стражам: тазику с нарисованной угрожающей мордой, чучелам из мешков, елочной игрушке, безглазой кукле с вилкой в руке, камешкам с желтыми глазами, старым пластиковым солдатикам, без устали несущим свою службу. Выглянув врага в щели деревянного забора, я возвращался к своей непобедимой армии. Мы обдумывали возможные варианты вражеской атаки и разрабатывали схемы защиты маленького, никому неизвестного форпоста.
Отдав указания командирам боевых отрядов, я уползал в дом. Страхи от возможной атаки отступали на второй план, а травка отделяла сознание от тела. Наступало время работы над картинами. Магическими движениями смешивались краски, кисти исполняли свои танцы на белом холсте, зарождалась магия. Грязная, наполненная мусором комната оживала и превращалась в маленькую планету, летящую в бесконечность по краю огромной вселенной, с одной стороны которой великая пустота, а с другой все живое. Планету, до которой никому не было дела, на которой жили кот и человек. Проживая страхи всего человечества, на этой планете писал холсты странный художник, может, даже немного сумасшедший, но усердно выполняющий заказ из сорока трех картин.
Тот день не был похож на предыдущие. Он был легче – словно обычный земной день из прошлой жизни. Отложив в сторону зажигалку и трубку с травой, я решил принять душ, чего не делал уже около года. Когда ты видишь душу у деревьев, ванну можно и не принимать.
Дом был идеально убран. Отодвинув шкаф, я достал зеркало и увидел в отражении косматого, со спутанной бородой молодого человека. Большими тупыми ножницами я обкромсал бороду, потом намылил и сбрил желтой одноразовой бритвой.
– Приятно увидеть тебя снова, Максим, – сказал я отражению и улыбнулся улыбкой безумца.
Ледяная вода из скважины взбодрила мгновенно. Чистое тело, но грязная душа. Я стоял обнаженный и смотрел на себя в зеркало: идеальное тело, видна каждая мышца. Ожившая статуя Давида Микеланджело, только высотой не пять, а почти два метра. Ни один абонемент в самые дорогие спортзалы Москвы не дал бы такого эффекта. Да, я был хорошо сложен, не имел склонности к полноте, но о таком рельефе мог раньше только мечтать.
Ежедневные возлияния алкоголя, трава вместо сигарет, грязь, отсутствие какой-либо гигиены совершенно не отразились на моём физиологическом состоянии: ровная здоровая кожа, ни единого прыщика, даже мешки, которые подпирали мои карие глаза, куда-то исчезли. Чуть больше года назад полочка в моей ванной ломилась от средств и препаратов по уходу, теперь же в дачном шкафчике лежала мертвая сороконожка и похожая на неё засохшая зубная щетка.
Отсутствие дел раздражало, я нервничал. Это взбесило кота, и он пару раз кинулся на меня и покусал ноги. Пришлось его наказать, заперев на мансардном этаже, хотя он жутко не любил терять меня из виду: бывало, уютно спит на обеденном столе или диване, проснется в тревоге, убедится, что хозяин рядом, и блаженно уснет.
Закрыв Автобуса, я набил трубку марихуаной и вышел во двор. Странно, но панические атаки и приступы страха словно затаились и решили не посещать меня в этот день. Докурив трубку, я поздоровался с могучим дубом, поблагодарил его, сел на лавочке у калитки и разомлел. Сквозь ветки на лицо упали лучи теплого солнца, и блаженная улыбка была ему благодарным ответом. Поле и лес немного двоились, переливаясь зеленым и шафрановым цветами. Легкость невидимой вуалью окутала тело, и мне захотелось пройтись.
И вот я уже в центре поля, любуюсь сине-розовым небом. Пройдя еще несколько шагов, я обратил внимание, что трава стала выше и достаёт мне до пояса. Касаясь ее кончиками пальцев, я шел к розовому горизонту и высокому холму, который рос на глазах. Взобравшись на него, я увидел, что поле за холмом уходит под длинным, в несколько километров, уклоном прямиком к заливу с желтой водой. Залив окружали коричневые скалы, а чуть левее скал словно открывались ворота, и был виден величественный, белого цвета океан.
Стоя на вершине холма, я расслабил тело и стал плавно заваливаться на спину. Трава немедленно подхватила меня. Так, бережно, на стеблях, я парил вниз по длинному склону. Розовое небо растворялось в бесконечности, веки тяжелели, и я ненадолго уснул.
Вдоль обрыва шла вымощенная камнем и заросшая травой дорога. Из травы вылетел шмель и пожужжал вдоль дороги. Я решил идти за ним. Шмель вывел меня к высокому деревянному навесу, стоявшему рядом с обрывом. Подойдя ближе, я понял, что это придорожное кафе. Изъеденная солнцем и ветрами крыша держалась на мощных деревянных столбах, которые соединялись невысоким ограждением. Уютное кафе было прямоугольной формы, по обе стороны от входа стояли столики, за которыми сидели люди. В глубине помещения была массивная деревянная дверь с непонятными символами, а рядом стоял большой толстый человек азиатской наружности. Голова его была брита, он походил на борца сумо. Среди безликих посетителей кафе сновал худой, словно штык, официант. Он учтиво кланялся и принимал заказы, не обращая на меня никакого внимания. Посетители же, допив свои напитки, поодиночке направлялись к огромной двери и, сопровождаемые толстым человеком, скрывались за ней.
Поставив допитую кружку пива на стол, очередной посетитель отправился к азиату, а мне захотелось пересесть за его столик, уж больно он напоминал мой дачный – обеденный, деревянный. Вид с него был потрясающим. Официант, суетливо проходя мимо, забрал пустую кружку, под которой оказалась старая, вырезанная ножом надпись: «Соглашайся на любых условиях». Эта надпись все больше и больше врезалась в сознание, что-то было в ней знакомое.
Насилу оторвав от нее взгляд, я понял, что официант пытается меня окликнуть и легонько толкает в плечо.
– Вы живой? – откуда-то сверху донесся его голос.
Я поднял голову и увидел демона. С длинными черными волосами, поросший шерстью, он с любопытством смотрел на меня своими желтыми, словно огонь, глазами.
– Вы живой? – Голос стал более четким. Я помотал головой и протер глаза.
Передо мной стоял человек, похожий на демона. Льняная белая рубашка, классические джинсы и дорогие туфли. Я сидел на лавочке, где полчаса назад сладко уснул, и, смотря на туфли то ли демона, то ли человека, приходил в себя.
– Ваши туфли до неприличия дорогие, – пробормотал я, продолжая разглядывать незнакомца. Руки его были покрыты густыми жесткими волосами, которые я спросонья принял за шерсть. Узкое и слегка вытянутое лицо, нос с горбинкой, темные брови, нависающие над немного впалыми, сверкающими черными глазами. В нём чувствовались сила и интеллект. Всё это подчёркивала аккуратно окаймляющая подбородок, чуть заострённая бородка.
– Хорошую итальянскую обувь предпочитают даже в аду, – ответил он звенящим, чуть низковатым голосом.
– Но платят за нее совсем другую цену. – Человек немного задумался, а я продолжил: – Я не знаю, что вам сказать, но сегодня прекрасная погода, чтобы летать по склонам фиолетовых холмов.
Мой ответ его ни капли не смутил.
– Согласен, но еще не время, – собеседник сказал это с такой уверенностью, будто знал, о чем я.
