– Э-эй! Японский городовой! Но-но-оо! Берегись! Нам хорошо! Кто хочет, прыгай к нам в сани! Не боись!
К новогодним праздникам и в нашем скромном сельмаге появлялся кое-какой дефицит. Пастила, грецкие орехи, ириски, ситро – это для детей. А для взрослых – пиво в бутылках, колбаса, сатин и какие-то другие текстильные материалы, «отрезы», как говорила мать, для всевозможных пошивок. В условиях острейшего дефицита во всём взрослые втайне готовили новогодние подарки детям. И мы в подарочных кульках в это трудное послевоенное время всегда находили и несколько мандаринчиков, и шоколадку, и кусочек самого настоящего с дырками сказочного сыру.
В нашем безлесом селе откуда-то появлялись настоящие свежесрубленные ёлки. От них пахло настоящим лесом и зимой.
А ещё дядя Ваня-кузнец перед Новым Годом устанавливал на замёрзшей речке, против клуба карусель. Для этого он, дядя Ваня, вмораживал в лёд кусок трубы, на которую потом надевал старое колесо от телеги. К колесу привязывал длинную жердь. Всё! Карусель готова! Ну и народу всегда было у этой забавы! Карусель крутилась до самой весенней оттепели, когда хозяйственный дядя Ваня загодя разбирал её и убирал в свою кузницу до следующего Нового Года.
Даже дядя Джингурбай, чёрный от природы и вдобавок прокалённый насквозь нашим нещадным жгучим солнцем, на свою хлебную повозку прибивал ёлочные ветки, напоминая всем о приближающемся Новом Годе.
Так что, всё село было задействовано на новогодние празднества. Я не помню, чтобы надо было покупать какие-то билеты или на ёлку, или на карусель.
Почему же сейчас надо за всё платить?.. Даже за детские забавы! Просто тогда было время другое. Люди тоже были другими – замечательными!
В ДЖУНГЛЯХ ТАРЗАНА
В послевоенные годы наша семья жила в селе. С дровами было плохо. Вернее, никак: топились чем попало, в основном камышом, чаканом, жидовильником. Жидовильник – это такой кустарник. Из него мы, мальчишки, делали луки для стрел. Древесина очень упругая, жарко горит. А ещё у корня жидовильника был закис – такая коричневая жвачка, очень тягучая и липкая. Закис, видимо, очень полезен для зубов, так как у многих наших сельчан до старости неплохо сохранялись зубы, и все они выглядят моложе своих лет.
Некоторые семьи, которые держали скотину, топились кизяком. Несколько семей, отцы или матери которых работали в рыбкоопе, упросили своего председателя выписать дров на предстоящую зиму. Кто не знает: рыбкооп – это рыболовецкая потребительская кооперация. В описываемые годы она имела большое значение в жизни села – обеспечивала продуктами питания, товарами первой необходимости жителей рыболовецких сёл. После некоторой волокиты дрова всё же были выписаны. Был выписан валежник – поваленные высохшие на корню деревья в дельте реки. Была названа предварительная дата выезда. Сельские ребятишки всегда в курсе всех дел. Я сразу же стал канючить:
– Папа! Возьми меня в лес за дровами. Обязательно возьми. Я буду тебя слушаться и помогать.
Отец отделывался:
– Возьму, у меня комар носа не подточит. Возьму, если ты не проспишь. Выезжать будем в 3—4 часа ночи. Я могу тебя и не поднять такую рань.
– Пап, да я эту ночь совсем спать не буду, ты только возьми меня с собой в лес.
Отъезд всё оттягивался. На мои просьбы о поездке отец ставил всё новые и новые условия: слушаться мать и бабушку, хорошо учиться, не задерживаться допоздна в сельском клубе, обеспечивать постоянное снабжение дома водой – воду носили с реки на руках, вовремя кормить чушок (по-культурному – свиней), не сломать себе чего-нибудь и т. д. и т. п.
Наконец наступила долгожданная ночь отъезда. Я заранее, с вечера, лёг спать, в клуб не ходил. Лежал, не смыкая глаз. Но сон всё же меня сморил. Сквозь сон слышу:
– Мать, может не брать его? Ведь как хорошо спит.
С меня сон как рукой сняло:
– Папа, мама! Я не сплю. Уже встаю.
На дворе было ещё темно, но почти все отъезжающие собрались на берегу. Помимо взрослых было несколько ребятишек моего возраста. Были и мои друзья: Юрка и Толька, а также сын дяди Коли – Васька, самый вредный в нашем селе пацан. Видимо, как и я, умоляли несколько дней своих отцов взять их с собой в эту поездку. Все сонные, ёжатся от ночной прохлады. Погрузились на плашкоут – широкое плоскодонное деревянное судно с трюмами, верхней палубой и кубриком – жилым помещением для кормщика на корме.
К плашкоуту прицепили верёвками две большие деревянные просмолённые лодки с закроем, закрытой сверху частью лодки, – бударки и кулас. Шестисильный баркас «Соколёнок», где мотористом был дядя Миша, Юркин отец, зацепил тросом – «геркулесом» плашкоут и мы наконец тронулись в путь. Все как-то устроились на палубе. Часть ребятишек отправили в кубрик – досыпать. Взрослые начали готовиться к предстоящим работам. Дядя Саша, Юркин дедушка, правил трёхгранным напильником двухручные пилы. Другие мужики наводили топоры наждачными брусками или просто курили. Отец мой готовил рыболовную сеть. Ехали всю ночь. Ближе к рассвету «Соколёнок» тащил плашкоут с лодками по узкой протоке, берега которой сплошь заросли камышом и мелким лесом, и ветки деревьев цеплялись за наш караван.
Ярко раскрашенный маленький петушок нырнул с ветки прямо в воду и исчез. Видимо, это был кашкалдак. Бывалые охотники рассказывали, что эта водяная курица, единственная из всех птиц строит два гнезда – одно для семьи, а второе – вдали от первого – для личного отдыха самого кашкалдака. В нашем селе мужиков, которые жили на два дома или хапали в два горла, тоже прозывали кашкалдаками. Видимо, с этого гнезда, гнезда для единоличного отдыха супруга, мы и спугнули этого красавца. Мне вся эта обстановка казалась джунглями. О джунглях я имел представление по кинофильму «Тарзан», который смотрело всё село, а мы, мальчишки, по нескольку раз. Хотелось так же, как Тарзан, зацепиться одной рукой за ветку, как за лиану, качнуться иии…, но тогда я вылетел бы с плашкоута. Мои друзья, Юрка и Толька, да и этот Васька стояли рядом, молча наблюдали за лесом и, видимо, тоже представляли себя Тарзанами…
…
В селе мы уже играли в Тарзана. И эта игра для меня не прошла бесследно. Около сельского магазина был построен пивной ларёк. Перед ларьком был навес, но то ли он был не достроен, то ли покрытие навеса просто растащили, короче, от навеса осталась только обрешётка. Вот на рейках этой обрешётки, вместо лиан, мы, пацаны, и раскачивались, перелетая от одной рейки к другой. Получалось совсем неплохо. Так мы изображали Тарзана дотемна. Как говорится, на последнем вираже, я неудачно сделал «тарзаний» перелёт и почувствовал боль в руке.
Наутро рука распухла. Я был маленьким школьником и не знал, что надо делать. В это время родителей не было дома – они уехали в город по делам, и нас с сестрой поручили под надзор соседской старушке. Я ей ничего не сказал, а она не заметила.
С распухшей рукой я в школе вместе со всеми делал утреннюю физзарядку. Но на первом же уроке я не смог самостоятельно открыть деревянный пенал – надо было большим пальцем руки зацепить углубление в крышке пенала. С больной рукой этого невозможно было сделать. Учительница заметила мои напрасные усилия, увидела распухшую руку и немедленно отправила меня домой. Медпункта в школе не было. Тут как раз приехали мои родители. Мать сразу же начала меня пороть. Это её обычный метод.
Отец, человек фронтовой, имел ранения, лежал в госпиталях, сразу остановил мать:
– Раньше надо было пороть, когда это кино только собирались привезти. А теперь поздно, теперь лечить надо. Пойдём, сынок, в больницу.
В нашем селе ещё была больница. Вернулся я домой в гипсе…
…
Наш путь ещё долго продолжался в зарослях реки, в этих джунглях Тарзана. Наконец, когда солнце уже заметно поднялось над горизонтом, наш караван прибыл на место.
Стали разгружаться. Отец сразу поставил рыболовную сетку. Сетку ставили на лодке вдвоём – я и отец. Там было неглубоко и сетку поставили на двух кольях. Валежник – это засохшие на корню небольшие деревья. Многие из них валились сами или от толчка рукой взрослого человека. Мы – я, Юрка и Толька – наладились валить их втроём. Но нам дали другую работу – небольшие сучья, ветки, лёгкие жердины таскать к плашкоуту. Там уже взрослые сортировали дрова, чтобы плотнее уложить в плашкоут.
Несколько женщин с ребятишками поехали на лодке собирать чилим.
Чилим лежал полем на илистой отмели. Его прямо сгребали еланью от лодки в мешки. Мешки грузили в лодку и отвозили на плашкоут. Потом этот чилим варили в котле на костре. Костёр поддерживать поручили пацанам. Это было нетрудно: дров навалом, не забывай вовремя подкладывать, чтобы вода всё время кипела. При варке чуть добавили соли. В первую очередь попробовали варёный чилим ребятишки. Вкуснотища!
Мы привезли домой свой пай – полмешка чилима. Высушили его на солнце за несколько дней, пока чилиминки не стали стучать в мешке, как настоящие сухие орехи. В таком виде он может сохраняться очень долго. Такой чилим можно есть и без варки. Но сушёный чилим можно и варить, как пересохшую, давнишнюю воблу, он получатся мягким, зубы не сломаешь. Чилим можно есть и сырым. Голод он хорошо утоляет и, говорят, полезен как эликсир. Родители говорили, что во время войны чилим многих волжан спас от голода.
Наступило время обеденного перерыва. Отец сварганил отличную уху на всю артель. Рыбы в сетку напуталось очень много и разной: окуни, лещи, тарашки, судаки, сазан, сом. Много было линя. Запуталась и черепаха. Отец её выпутал и просто выпустил. А чего с ней делать? Есть мы её не умеем. Да и как её в рот возьмешь? Ведь у неё такая противная змееподобная голова! Брр!
Красной рыбы не было. Основная часть рыбы была засолена. Большие горячие куски рыбы выкладывались из котла на широкие строганные доски – для стечки. Уху разлили по эмалированным, алюминиевым мискам или просто в кружки, гранёные стаканы. Уха переливалась янтарём!
Ребятишки от такой вкуснятины торопились есть и обжигали себе губы. Взрослые придерживали аппетит детей:
– Ваня! Мой родной! Ну куда же ты так торопишься? Никто у тебя твою чашку не отнимет. Смотри, ещё осталось больше половины котла ухи. Да самой рыбы сколько лежит на досках! Да и место оставь для чилима и чая с ежевикой.
Все за ухой были весёлыми, добрыми, едиными, как одна семья. Но мне помнится, что особенно весёлыми и добрыми после ухи стали все мужики, особенно мой отец, дядя Миша – Юркин отец и дядя Коля – отец Васьки… В чём была причина такого повышенного веселья, можно было и не догадываться.
Потом пили чай с ежевикой. После небольшого отдыха продолжили работу. Надо было торопиться. Дотемна надо отчалить. А перед этим надо поужинать. Работа для всех была прежней. Мужчины начали загружать плашкоут и лодки дровами.
Ужинали после того, как всё было плотно погружено, закреплено, увязано. Для верности пересчитали ребятишек. Все были на месте, слава богу. Правда, все были в ссадинах, царапинах, занозах, но кости у всех целы. К ужину сварили новый чай, разогрели остатки ухи. Куски рыбы с досок ели холодными. Оказалось, что в жаркую погоду холодная рыба ещё вкуснее, особенно сом. Когда солнце зашло и стало заметно темнеть, тронулись в обратный путь. Ребятишек, сморённых жарой, вкусной едой, с переполненными сверх всякой меры желудками, уложили спать в кубрике и в пологе над кубриком. Я допоздна крутился около отца и его друзей, слушал бесконечные рацеи дяди Коли про Дальний Восток, где он работал на китобойной флотилии, воспоминания отца и его друзей о войне, Монголии, Халхин-Голе и незаметно уснул.
На следующее утро наш караван, нагруженный под завязку дровами, чилимом, рыбой, ягодами прибыл в наше село. Завтракали-пили чай («чайпили» – так говорили в нашем селе) все уже по своим домам. Но вскоре вернулись к каравану: разгружаться и делить дрова. При разгрузке разные по размерам дрова разносили по кучкам, которых было столько, сколько семей принимало участие в заготовке дров. Никто не знал до последнего момента, где его кучка. Поэтому кучки получились примерно равными. Начался делёж. Дядя Коля подходил к любой кучке и кричал моему отцу, стоящему спиной к кучкам со списком фамилий:
– Кому?
Отец из списка выкрикивал фамилию и вычёркивал её карандашом. Такой делёж в присутствии всех был самым справедливым. Потом каждая семья свои кучки перетащила на свои дворы. С ними ещё предстояло много работы. Но самая интересная, на мой взгляд, работа была закончена. И мы с пацанами ещё долго вспоминали наше удивительное путешествие в джунгли Тарзана.
ФРОНТОВИКИ
Посвящается годовщине Великой Победы
Когда говорят о фронтовиках, то всегда вспоминается село, где прошло моё детство. Это было в пятидесятых-шестидесятых послевоенных годах. Мы, пацанва, после школы и во время каникул всё время крутились около взрослых. Эти взрослые всегда были заняты делом. Их обычная работа нам была малоинтересна. Но когда делалось что-то необычное, то от нашей назойливости нельзя было избавиться. Ещё интереснее было, когда работа заканчивалась. А это были или разгрузка парохода с товарами для села (мука, сахар, соль) или окончание строительства самодельного моста через ерик, или ещё какого-нибудь дела. «Дельного дела», как говорила моя маленькая дочь. Как правило, откуда-то появлялось несколько бутылок водки с сургучными пробками, нехитрая, по сельским меркам, закуска: балычок из осетрины, селёдка-залом, жирная вяленая вобла, какая-то зелень. Но ничего иноземного, только своё, советское. Ну и, конечно, уха из только что пойманной в нашей речке рыбы! Варилось это всё в ведре на костре, разложенном прямо у реки. Сборная уха получалась наваристой. «Сборная» – это когда уха варится из разных пород рыб. А здесь были и сазан, и окунь, и сом, и тарашка, и краснопёрка, и лещ, и судак! Рыбы было много -чуть ли не полведра!
Крупные куски выкладывали на широкую плоскую обструганную доску, взятую с ближайшей стройки, – в селе строился новый клуб. Пока ели уху, эти куски стекали и остывали. Куски каждый выбирал по своему вкусу. И чуть присаливал, тоже по своему вкусу!.. Говорят, соль вредна! Но без соли и рыба – не рыба!.. Всего должно быть в меру! «В ассортименте», как любил приговаривать мой отец! Кто-кто, а он-то в рыбе разбирался!
На запах ухи подгребали и другие сельские мужики, народ, в основном, фронтовой!.. А тут ещё пол-литра, другая и… и пошёл разговор о войне, об армии, о колхозных делах: сенокосе и путине, о последнем постановлении партии по строительству коммунизма за 20 лет!
Нет, в городе такой ухи не отведать, да и такой закуски не найти! А где ты, на самом деле, даже в самом раскрасивом городе, с самой расгранитно-расчугунной набережной сварганишь уху прямо на берегу реки? Придётся специально собираться, тащиться за город! А когда мужиков много, а транспорту мало, то это целая канитель! А ещё шофёру пить нельзя! Получается – одним радость, а другим – мука! А здесь, после тяжёлой совместной работы на благо села, все в одном положении! Ведь жёны знают, чем занимались их мужья в такие дни! Ну и чтобы благоверная всё же не вошла в ненужную степень, для гарантии отцы посылали своих сыновей, которые целый день вертелись около них, ещё раз предупредить своих жён, сбить накал:
– Сынок, скажи матери, что я сегодня задержусь после работы. Меня к ужину не ждите. Мы с ребятами посидим у костра, чаю попьём. Сегодня мы большое дело сделали для села. Теперь и муки, и соли, и сахару, и всего прочего на всю зиму хватит, до первого парохода. Так и передай матери, сынок! Ну, беги. На обратном ходе возьми с собой своего закадычного друга Мишку, вместе ухи похлебаете, а то у них без отца голодновато.
И всё заканчивалось мирно. Уже поздно вечером, отяжелевшие от трудной работы и, так сказать, «чая», отцы возвращались домой, ведомые своими отпрысками, чтобы отоспаться и завтра снова в бой.
И правда, война вроде бы закончилась, а для них, фронтовиков, она как бы продолжалась, только уже на мирном фронте. Они все вернулись из боёв израненными, искалеченными – восстанавливать разрушенное народное хозяйство своей родной страны. Никто из них не носил орденов, медалей. Они лежали в сундуках и пришпиливались к выходным пиджакам только на большие праздники, когда шли в сельский клуб на торжественное собрание.
К сожалению мальчишек, сидевших за спинами взрослых у костра, фронтовики, вспоминая за ухой прошедшую войну, мало говорили о боях, шпионах, танках, пулемётах, о фрицах, о Гитлере, а больше о госпиталях, ранениях, контузиях, вспоминали своих боевых товарищей. Произносили названия неизвестных нам городов, мест: Ржев, Ельня, Прохоровка, Чернушки…
– Михаил Григорьевич! – просили мужики юркиного отца, моториста шестисильного рыбкооповского баркаса. – Расскажи, за что орден получил, про подвиг Александра Матросова, ведь вы рядом воевали!
– Этот орден Красной Звезды я получил после тяжёлых боёв, – вспоминал Михаил Григорьевич. – Наш 254-й стрелковый полк в начале 1943 года оттеснял фашиста от дорог – железнодорожных, автомобильных, которые связывали Москву с западными регионами. Немцы отчаянно дрались, строили многочисленные дзоты, из которых буквально косили пулемётными очередями наступающих. В одном из таких боёв у деревни Чернушки Псковской области совершил подвиг Александр Матросов, закрыв своим телом амбразуру дзота. Это решило исход боя в нашу пользу. Впоследствии, как известно, ему, рядовому, посмертно присвоили звание Героя Советского Союза. – Я не был знаком с ним, – продолжал Михаил Григорьевич, – он служил в соседнем подразделении. Да и состав части тогда менялся, ибо потери были значительными. Но видел, как снимали его тело с амбразуры, в похоронах героя участвовал.
Говорили фронтовики и о занятных изделиях, увиденных ими в чужих странах.
– А что, мужики! И в нашем селе стало жить легче! Смотрите: в лодках уже не гребём вёслами – моторы; огород руками не поливам – опять же моторы, и ветряков почти не осталось; до города – на «Ракете» – час делов! Бабы руками тоже меньше доить стали – опять же машинное доение! – говорил мой дядька-танкист, а теперь – колхозный рыбак-моторист, мастер на все руки и большой специалист-самородок по ДВС (двигателям внутреннего сгорания). У него даже циркулярка (дисковая пила) работает от ДВС.
– Всё верно, Пётр Максимыч! Что ни говори, а город стал нам ближе!
– Давайте выпьем за человека, который додумался поставить лодку, то есть судно, на подводные крылья. Смотри, лодка висит над водой, корпусом воды почти совсем не касается! Поэтому и скорость приличная – почти до ста километров в час! И ни пыли тебе, ни запаху! Одни только брызги за кормой! – поддерживал моего дядю сосед-фронтовик.
– А всё же очень долгий путь проходят изобретения до реального внедрения! Почти век, а то и два! Изобретатель за всю свою жизнь так и не увидит своё детище в практическом действии! И это так не только в технике! Возьмите литературу! Ведь современники не оценили по достоинству ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Гоголя, ни Достоевского! Потребовалось полтора-два века, чтобы по-настоящему оценить их бессмертные творения! – ввертывал в общий разговор учёную мысль об искусстве директор местной школы, тоже фронтовик с ранением, как-то случайно оказавшийся около костра.
– Да! Пушкин был человек! – говорил, как приглашение к тосту, мой отец – военный шофёр, воевавший и в Монголии на Халхин-Голе, закончивший уже в зрелом возрасте восьмилетнюю вечернюю школу. Им, фронтовым людям, участвовавшим во всех передрягах страны, не удалось получить нормального, систематического образования. Но их, исколесивших пол-Европы по фронтовым дорогам, партия ставила на ответственные посты по восстановлению народного хозяйства страны, разрушенного войной. Недостаток знаний компенсировался жизненным опытом, умением работать с людьми, чему ни в каких институтах не научиться!
Редко им удавалось вот так собраться за ухой и вспомнить былое, помечтать о будущем:
– А что, Савелич! – бывало, скажет мой дед-кавалерист, захвативший обе войны, гражданскую и с Гитлером. – Сейчас вон появились транзисторные радиоприёмники. Удобно! Взял его на лодку, включил: сам работу делаешь, а он тебе все последние известия сообщает… Только батарейки быстро кончаются! В сельпе их нет. Приходится в городе заказывать! А так удобно! Вот плохо, что телефон в селе, в сельсовете, только один. Вот придумали бы телефон без проводов! На фронте ведь были уже рации! А сейчас, говорят, дорогое удовольствие!
Не дожили деды, фронтовой народ, до нашего времени, когда сотовый телефон у каждого школьника, почти в каждой квартире компьютер. И интернет уже не роскошь!
К костру подходит дядя Ваня. Он только что вылез из моторного отделения колхозного баркаса. В одних сатиновых чёрных трусах. На его груди выколот огромный, синий орёл с широко развёрнутыми крыльями. В когтях хищной птицы девушка. Наколка выполнена качественно, выделены самые мелкие детали. На дяде Ване ни одной лишней жиринки, под тонкой кожей виден каждый мускул, путаными верёвками выделяются кровеносные сосуды. Когда дядя Ваня двигается или просто размахивает руками, наколка оживает: орёл взмахивает крыльями, и пленённая девушка пытается освободиться из цепких когтей птицы. – Это мне в плену, в концлагере выкололи. Один пленный художник. Работали в каменоломнях у немцев. Потом бежал. Не поймали, – говорит дядя Ваня и вспоминает названия немецких поселений, через которые его протащила война.
У костра, на уху собрался фронтовой народ. Судьба каждого их них сложилась по-разному и во время войны, и после неё. Но одно их всех объединяло: они были живыми участниками и свидетелями начала Великой Отечественной войны и Дня Великой Победы.
СПЕКТАКЛЬ ОКОНЧЕН – HAPPY END!
Мне очень нравится песня с таким названием в исполнении известной певицы. Столько чувства, энергии! А музыка! Когда услышу только первые ноты, сразу вспоминаю мой, наш сельский спектакль! Единственный!
Как-то еду в субботу вечером на троллейбусе из бани (видите, совсем недавно в нашем городе были и троллейбусы, и бани!). На заднюю площадку входит мой односельчанин, мой бывший учитель физкультуры и тренер Виктор Алексеевич. Случайной встрече обрадовались оба. Стали вспоминать наше славное село, односельчан по прозвищам, непривычным для городского уха.
Весь троллейбус с кондукторшей повернулся к нам. Вдруг в наш разговор вмешивается один из пассажиров:
– Я родился и жил в этом селе, там ещё клуб был. И помните, как в этом клубе вся сельская молодёжь спектакль ставила. Кто артистом, кто помощником в разных делах. Интересно было! Вот такой концерт получился! – подтвердил знаком руки он. – С трёх сёл приезжали смотреть. А как хлопали! А вас обоих вспомнил: вы там артистами были! Жалко, что был только один спектакль.
А дело было так.
В 50-е годы в нашем селе была школа-семилетка. Это днём. А вечером здесь же была вечерняя школа для работающих взрослых, восьмилетка. Мои мать и отец учились в этой школе вечерами, после работы, и таким образом получили обязательное восьмилетнее образование.
Был колхоз, РЫБКООП, ещё работал рыбозавод. И молодёжи, школьников в селе было много. Развлечений было мало. В основном танцы под баян.
Конечно, процветало пьянство.
Видя такую неблаговидную обстановку, молодая учительница русского языка и литературы собрала комсомольцев и предложила силами молодёжи и школьников поставить спектакль.
Ядром спектакля были мы – необученные, самодеятельные артисты.
Распределили роли. Мне досталась роль мальчишки моего возраста, так что перевоплощаться «по Станиславскому» мне не приходилось. Играй самого себя, да и всё!
Надо сказать, подготовка спектакля сплотила большую часть молодёжи, некоторых сдружила настолько, что они потом создали семьи.
Это и понятно – за совместным делом люди полнее раскрываются, выявляются другие, скрытые черты характера – и хорошие, и плохие.
Правда, было и по-другому – один женатый участник спектакля ушёл от своей жены к новоиспечённой артистке.
Т.е., всего было в ассортименте, как любил говорить мой отец, старейший работник советской торговли.
Репетиции проводились в красном уголке правления колхоза. По всей видимости, парторг колхоза был одним из инициаторов постановки этого спектакля. А может быть, было указание «сверху».
О сюжете спектакля говорить не буду. Ведь не в этом же соль!
Ну, обычная жизненная история одной семьи, где, естественно, существует проблема «отцов и детей». Деталей спектакля не помню, но вспоминается, с каким нетерпением мы, «артисты», ждали очередной репетиции.
Наш режиссёр – молодая учительница, вероятно, уже имела какой-то опыт в этом деле. Поэтому постепенно, от репетиции к репетиции, всё пододвигалось к завершающей стадии.
К этому времени на нашей стороне реки уже стоял клуб, перевезённый с другой, рыбозаводской, стороны.
Я, мальчишка, был очевидцем этого «перевоза» клуба.
Сельсовет нанял бригаду плотников – шабашников со стороны.
Как полагается, им выдали первый аванс, и пока они, шабашники, этот аванс не пропили, к работе, несмотря на угрозы со стороны сельской администрации, так и не приступили.
Гудели всю неделю. Село от них стонало. У них были обычные пьяные выходки, но одну я запомнил особенно чётко. Это был как бы финиш пропития первого аванса – два молодых плотника стали «макать» голову старика-бригадира в загаженную дыру сельской уборной, по культурному – туалета. Ещё через день-два, когда деньги от аванса кончились совсем, бригада шабашников начала, наконец, осмысливать работу и готовиться к предстоящим делам.
