Андрей Валерьевич Васютин "Третье небо"

– Какой?

– Слабак.

– Это не так просто. Как тебе кажется.

Демьян обошёл его сзади и, сделав ложное движение, звучно залепил боковой. Потом двойку на скачке. Тут же – быструю двойку на отходе. И – вразрез на опережение. Скачок – удар – разрыв. Скачок – удар – разрыв. Кросс. Просто, незамысловато, без особой фантазии. Но зато качественно. И, что самое главное – эффективно.

– Ты… Даже не можешь… Объяснить, – сказал он, заглатывая воздух и пробуя восстановить дыхание.

– Ты не поймёшь.

– Ну уж куда… Мне.

– Я любил твою маму. Очень любил.

– Слабак.

– Она сказала, что не дождётся, если я пойду в армию. Тогда я заболел. И меня не взяли.

– Слизняк. Баба.

– Мне пришлось болеть. Всю жизнь.

– Ничтожество.

– Зачем ты так?

– Ты… Разрешил превратить себя… в… не знаю… в манекен… в грушу для битья… в куклу… валялся на диванчике на своём… Только ротик открывал… Дешёвка… Задрот… Горшки эти из-под тебя…

– Я же говорил, что ты не поймёшь. Твоей маме нужно было реализоваться. Понимаешь? В ней есть дар. Она лечит. Любит лечить. Это её призвание. Потерянное. Она просидела всю жизнь в школе. Методистом. Хотя всегда хотела исцелять.

Демьян сделал быструю серию, скользнул влево и добавил хуком. Лицо было мокрым. Он не вытирал его.

– Хрень какая… Исцелять… Хватит ныть. Слизняк.

– Ты разве не помнишь, как она оживлялась каждый раз, когда ты заболевал? Столько суеты сразу.

– Врёшь.

– Да ты знаешь. Ты ведь видел это её… Воодушевление. Не знаю, как сказать. Видел. Ну вот. Это была моя жертва. Быть слабым и беззащитным. Для неё.

– Чтобы она на тебе тренировалась?

– Да. Люди тренируются друг на друге. В этом нет ничего…

– Ннна!

– Я привык. Но если эти удары как-то смягчают…

– Заткнись!

– Я любил её. И продолжаю любить. Если бы мне пришлось прожить жизнь снова…

– Заткнись!

– Мне жаль… Правда. Но на самом деле, у меня и не было выбора. Понимаешь?

– Выбор есть всегда! Всегда!

– Иногда…

– Всегда можно выбрать! Лучший из вариантов!

– Такая судьба у меня… Я вот понял, что из-за моих же действий всё происходит. Сделал что-то раньше, и теперь отвечать. Отрабатывать. Идти по этой колее. Не свернуть…

– Всегда! Понял? Ничтожество! Можно выбрать! Каждый сам! Сам! Может свою судьбу делать… И должен… У всех… Отцы… Как отцы… А мой… Слизняк… Болеет… Улыбается… Как христосенька… Лежит… В постельке. С повязочкой этой… Оранжевой. На голове… Типа… Типа головка болит… Размазня. Ничтожество. Не решает ничего, всё ему приносят. Да из-за тебя… Вся жизнь!

На ринге боксёры склонились к рефери, чтобы лучше слышать его, хотя можно было этого и не делать: он говорил в микрофон. Наверное, внесоревновательная привычка.

Камера показывала их снизу. На лицах у них было одинаковое удивлённо-сосредоточенное выражение, словно бы они думают общую на двоих мысль про то, зачем оказались здесь, зачем стоят в центре этого огромного гулкого зала, и что будет с ними дальше.

– Я не хотел, чтобы…

– А чего ты хотел? Чего? Чего?

– Быть с твоей мамой.

– И был бы! Нехрен было меня рожать! Тогда! Ясно? Ясно тебе?

– Так получилось. Я же не для себя всё это…

– Жалкий слизняк! Даже тут! Баба!

– Извини.

Демьян сблизился, звонко приложил свинг.

Бесполезный кусок овоща. Лежал сутками напролёт, терпел ухаживания. Что он чувствовал? Как он это терпел? Почему позволял так с собой?

– Засунь извинения… Себе… Никогда нельзя… Нельзя терпеть. Понял? Понял? Одним ударом надо… Нельзя терпеть! Сдаваться! Нельзя! Биться надо!

– Нет, я понимаю… Я, конечно, не уделял тебе внимания. Не смог воспитать. По-отцовски.

– Слабак. Овощ!

– Прости. Я так долго добивался… Она выше меня, конечно. Понимаешь? Выше всех. Она – королева. И вокруг всегда кто-то крутился. Подбивал клинья. Как мне было победить?

– Ну?

– Только такой жертвой. Но ты не поймёшь. Даже я не понимал. Пока не умер. Только сейчас передо мной полный расклад. Это как игра, понимаешь? Сначала я ей помогаю, а потом – она.

– Потом?

– Да.

– Задрот!

Сил у Демьяна не осталось, но удары его не стали слабее. Словно бы кто-то положил ему ладонь на плечо, сказал, что он был молодцом.

Нужно было продолжать. Бить. Бить.

– Прости меня.

Демьян вложился в очень длинную серию. Ярость выжигала на его сердце огненную татуировку.

– Ннна! Ннна!

Бойцы на экране уже пританцовывали и уворачивались от теней. Ждали.

Тускло звякнул колокол, зрители зашумели, рефери ткнул обеими руками в центр ринга, и бойцы без разведки рванулись друг к другу, торопясь сделать больно.

Демьян остановился. Тело его остановилось. Он не принимал решений. Не планировал отдохнуть. Это просто случилось. В голове была звенящая, серая пустота.

Он сделал шаг назад, опустил на колени руки, уронил голову. Мешок неуверенно дрожал.

Грудь Демьяна с сипом втягивала в себя воздух. Виски суматошно и сильно пульсировали. Сил поднять руки в защиту не было. Они были чужими. Имплантированными. Приделанными хирургом-стажёром. Бессильно и никчёмно болтались по бокам. Верёвками.

Забыть бы это всё.

Забыть.

Родителей. Не поднимающегося отца. Мать, суетливо и непреклонно пичкающую его лекарствами.

Велосипед, Варю.

Сумрачное и нелепое детство.

Начать с чистого листа.

С нуля.

Притвориться, что жизнь началась прямо сейчас, словно заспаунился он вдруг из ниоткуда здесь, в этой ночной квартире: быть может, без каких-либо особенных навыков и достижений, но и без тягостного прошлого. Такого, что тянет на дно. Где нет ни света, ни воздуха.

– Ты… Денег не было никогда… Из-за тебя. Всё на твои… Лекарства. Когда день рожденья… Помнишь? Брелок подарили. Брелок! Мне! Для ключей! Брелок!

– Прости меня.

На мониторе ноута часто дышало тёмное и мокрое лицо его аутсайдера с кровоточащей сечкой над бровью; сплошь татуированная рука катмэна в перчатке давила ему на разрез. Из-за канатов ринга сердито выговаривал человек в нелепой кепке.

Лицо потянулось вверх. Как птенец.

Тут же высунувшаяся из месива тел рука ловко всунула ему в рот капу.

Лицо сразу рвануло вперёд. На секунду вышло из кадра.

– Задрот! Ничтожество… Ладно бы себе… Ты мне всё исковеркал! Мне! И хрен знает ради чего.

– Это из-за любви.

– Заткнись! Хватит! Прикрываться… Это слова… Слова только. Любви! К себе только! К себе!

– Прости меня.

Демьян видел, что его аутсайдер внаглую опустил перчатки и стоит, переваливаясь, ожидая атаки… Так может держать себя только тот, кто чувствует за собой силу и кураж; в это мгновение Демьян поверил, что тот победит. Завалит фаворита.

Завалит.

Победит.

Обязательно.

Без вариантов.

– Ннна! – сказал Демьян.

Мешок дрогнул и пошёл назад.

– Если бы мне дали шанс вернуться… Или если переселили в другое тело… Не знаю… Всю мою память, всего меня… И поставили перед ней. То всё равно бы… Понимаешь? Я выбрал бы ту же жизнь. Ту же. Ты думаешь, это просто? Это просто, ты думаешь? Вот так вот… Лежать… Отдавать себя… Всего… Все мечты свои… Всю жизнь… Всю, полностью… Это тяжелее, чем… Тебе не понять.

Грудь жгло. Словно бы пропустил прямой. Демьян переваливался на ступнях, просто чтобы не стоять совсем неподвижно. Вытер незнакомой, плохо слушающейся рукой лоб. Задрал футболку, уткнул её в лицо.

– Терпила. Ты сам… Ты это сам… Слабак… Ты мог сделать другой… Выбор…

– Я сделал этот.

Демьян подпружинил двумя мягкими скачками ближе. Странно: только что он падал от усталости. Не мог поднять рук.

Но там, за гранью полного опустошения, там, где нет правил, внушений и привычек, на него накатило чувство освобождения. От условий. Ограничений. Законов физики и физиологии. От всего.

Фокус оказался в том, чтобы не поверить.

Не поверить.

В усталость. В отсутствие сил. В судьбу. В удачу. Да во что угодно.

Просто не поверить, и всё.

Продолжать действовать так, словно бы ничего этого и нет. Никаких лимитов и препятствий.