Сергей Тамбовский "Младший научный сотрудник-5"

– Разную, – односложно откликнулся Цой, – Юритмикс, например, сейчас на пике популярности.

– Это который Свит-дримз? – вспомнил я.

– Он самый… по мне, так попса голимая. Еще Майкл Джексон набирает обороты…

– Бэд бойз? – предположил я.

– Не, такую не знаю… Билли Джин сейчас отовсюду слышно, а еще Триллер.

– По мне, так певец он никакой, – выдал я свое глубокое мнение, – и музыка у него тоже одинаковая во всех вещах. Только на танцах и выезжает.

– Может быть, – поморщился Цой, – мне он тоже не слишком нравится, но пляшет красиво… опять же лунную походку придумал, сейчас на всех дискотеках ее копируют. Еще много крутят Депеш Мод, Дюран-Дюран и Билли Джоэла. Знаешь таких?

– Депеш мод у нас переделали в Депи Шмот, – вспомнил я чуть более позднюю историю, – они к нам в Россию обещали приехать.

– Да ну? – изумился Цой, – к вам за железный занавес разве таких артистов пускают?

– Случаются исключения, – ответил я.

– А что у вас в России сейчас популярно?

– Если тебя наша родная эстрада интересует, то Пугачева, Леонтьев, Антонов… да, группа Земляне выпрыгнула, как чертик из табакерки.

– Никого не знаю, – признался он, – а из наших чего слушают?

– До нас ваши хиты с большим запозданием доходят, – признался я, – ни Майкла Джексона, ни Дюран-Дюрана у нас пока нет, пробавляемся Элтоном Джоном, Скорпионами, Квинами… очень нравится народу еще и итальянская эстрада, особенно Челентано такой…

– Что-то слышал, – поморщился Цой, – гнусавит он по-моему безбожно.

– Да, есть такой грех, – согласился я, – но талантливо гнусавит. Да, еще в моде Стив Миллер-Бенд, Абракадабра такая…

– Этих знаю, – обрадовался Цой, – забойная песня. На дискотеках ее обычно первой врубают.

– Еще такой вопросик, – сказал я, – много слышал про так называемые гавайские гитары. Чем они от обычных отличаются? Да и вообще сохранились они сейчас?

– Очень мало, – скупо отвечал он, – туристов разве что развлекают на Вайкити этим делом. А чем отличаются… ну во-первых, играют на ней в горизонтальном положении…

– Это как? – удивился я.

– На колени кладут или на стул рядом, а во-вторых, у них струны не прижимают к рифу, как на стандартной шестиструнке, а ограничивают сверху цилиндриком таким, металлическим. Аккордов поэтому тут много меньше… ну и звучание такое… необычное – один раз услышишь, не забудешь.

Но тут мы оба разом замолчали, потому что собачий лай переместился ближе к нам и затихать не собирался.

– По-моему они на наш след напали, – выразил я общее мнение, – надо ноги делать отсюда.

– Стой, – притормозил меня он, – у тебя перец остался? Рассыпь его побольше поперек нашей дорожки следов.

И я вытащил из кармана разноцветный пакет со жгущим перцем (пеппер, а не паприка он называется) вытряхнул остатки на красноватую землю, вот хорошо, и незаметно будет, красное на красном, и мы с напарником опять взяли руки в ноги и очень быстрым шагом начали удаляться в чащу, состоящую из пальм, лиан и аспарагусов…

Нинка как картинка, 82 год, Нижнереченск

А не позвонила мне Нина ни вечером, ни утром, так что я остался в полном неведении относительно ее намерений и поступков. А на следующий день настала пора забирать маму из санатория – я, дабы не ударить в грязь лицом, нанял такси на полдня. Просто места знал, где это можно было сделать за недорого, вот и арендовал Волгу ГАЗ-24 вместе с водилой, шустрым заводским пареньком по имени Антоша. Выехали мы пораньше, чтобы успеть все дела сделать.

– Как машина-то? – завел я диалог на интересную мне тему, – часто ломается?

– Постоянно, – буркнул он, не желая, видимо, молоть языком зря.

Так что никакого диалога у нас не вышло, но я не расстроился, а вместо этого начал изучать проносящиеся за окном виды среднерусской природы. Из нашего Заводского района в сторону, где раскинулся мамин санаторий, была, собственно, одна дорога, через Петряевку и Доскино, ударение на первом слоге (было и второе Доскино, но оно совсем в другой стороне лежало). Нет, можно было вырулить и на столбовой Московский тракт, но это лишний крюк в добрый десяток километров. Так что лежала наша дальняя дорога в казенный дом через Доскино.

Это была узловая железнодорожная станция с кучей путей и тупиков, где сортировались грузы, следующие из столицы на восток и юго-восток. Она мне с детских лет знакома была, эта станция, у нас тут родственники по матери жили, так что меня периодически к ним сплавляли на выходные и праздники. Особенно врезались в душу кривые, как разбойники из Али-Бабы, сосны, росшие вдоль путей… так-то они обычно вымахивают на сотню метров вверх абсолютно в прямом виде, если в густом лесу. А на открытой местности вот так изгибаются во все тяжкие… и возле этих сосен, я, значит, и играл с друзьями в прятки, лапту, двенадцать палочек и калим-бамбу. По вагонам, которые в отстойниках отстаивались, мы тоже лазили, но уж замки не вскрывали и пломбы не трогали, тут с этим строго было.

Жили в этом Доскино бедненько, но весело, почти все жители работали в двух местах, на станции Доскино либо в совхозе с таким же названием. Совхоз на растениеводстве специализировался, картошка-капуста-морковка, огурцы в теплицах, поэтому ясно, что зимой холодной там особенной работы не было, народ поэтому пил горькую и пел песни…

Но ладно, хватит о грустном – миновали мы как станцию, так и совхоз с одноименным названием, постояли на переезде стандартные десять минут и уже катим по полям, по лесам, огибая Кировск, большой город-спутник нашего Нижнереченска, столицу химической промышленности. О, а это знаменитый кировский трамвай, который ходит через весь город, потом через всю кировскую промзону и разворачивается на полянке в лесу, протяженностью километров в 20 у него маршрут, не меньше. Был… а 21 веке никому это не стало нужно, трамваи с рельсами порезали и сдали на лом, остались одни кривые шпалы кое-где…

А после Кировска пошли сплошные сосновые леса вдоль берега реки, вот тут, недалеко от станции Желнино и притаился искомый мной санаторий-профилакторий имени товарища Микояна.

– Сюда что ли? – нарушил, наконец, молчание Антон, указывая на кривую стрелочку с кривыми же зелеными буквами «Санаторий» сразу после железнодорожной платформы Желнино.

– Ну а куда же, – подтвердил я.

– Я туда не поеду, – хмуро отрезал он, – там ямы по полметра и грязи полно, сядешь по самую ступицу.

– Ну припаркуйся тут где-нибудь, – предложил ему я, – а я мать приведу через полчаса примерно.

Через сотню метров прогулки по гудящему сосновому бору моему взору открылись ворота в санаторий… мать я нашел быстро, она уже с вещами сидела на лавочке возле административного корпуса.

– Здравствуй, сынок,– сказала она мне, – вот хорошо, что ты приехал, а то я сижу тут думаю, как мне домой добираться…

– Щас доберемся с комфортом, – пообещал ей я, – ты лучше про себя расскажи, как дела-то?

– Нормальные дела, – встала она со скамейки, а я подхватил сумку, – и вообще мне здесь понравилось – врачи вежливые, процедур много, питание отличное.

– В следующем году опять съездишь, – пообещал ей я, – а в том пакете что? – указал я на то, что она в руке держала.

– Аааа, – посмотрела она на него, – грибы тут. Все равно большую часть дня нечего делать было, вот я и ходила по соседним лесам, кое-что набрала.

– Пожарим с картошкой, – сообщил я, когда мы уже шли к выходу из санатория, – что за грибы-то?

– Белые и маслята…

– Мои любимые, – сообщил я, когда мы обходили очередную яму с водой.

– Да что ты все про грибы, да про грибы, – не выдержала она, – про себя лучше бы рассказал, а то, как уехал в Москву, ни слуху, ни духу.

– Да все путем, мама, – сказал я, – перевели меня в одну московскую контору, там теперь числюсь, зарплата побольше, перспективы получше…

– А жилье? – тут же выловила краеугольный камень советского быта она, – общежитие что ли дали?

– Бери выше, мама, целую квартиру выделили, аж в две комнаты… садись вот, – открыл я ей заднюю дверь Волги.

– Ух ты, – обрадовалась она, – сто лет на Волгах не ездила.

Потом она поздоровалась с водителем и мы тронулись в обратный путь.

– А в личной жизни у тебя что? – продолжила допытываться она, когда мы миновали станцию Желнино, – там какая-то Нина у тебя появилась вроде…

– Пока ничего определенного, – отвечал я, – как что-нибудь определится, ты об этом первой узнаешь.

– Там квартира-то наша как, в порядке? – уточнила она, когда мы вырулили на трассу.

– А что ей сделается, – ответил я, – стоит на месте. Так у тебя точно здоровье наладилось?

– Точнее не бывает, – усмехнулась она, – главврач санатория написал в карте, что началась активная ремиссия.

– Ну-ну, – буркнул я, вспоминая значение этого слова, – если началась, то это хорошо. А еще что там у вас в санатории полезного было?

– Ой, – махнула она рукой, – много всего – концерты почти каждый день, из области артисты приезжали. А вечером танцы.

– Неужели ходила? – не смог не задать такой вопросик я.

– Ну да, не удержалась, вспомнила молодость, – улыбнулась она, – почти что, как в своем Ковеле… только музыка новая и незнакомая.

– Ну-ну, – улыбнулся я, – в сорок лет жизнь только начинается, как говорила эта…

– Вера Алентова в «Москве слезам не верит», – поддержала она меня.

А мы тем временем миновали кировскую промзону и выбрались к станции, она же совхоз Доскино.

– К родственникам твоим заехать можно, – наугад предложил я, махнув в сторону частных домиков по Второй совхозной улице, – они же живые еще?

– В другой раз как-нибудь, – осадила она меня, – родственники никуда не денутся. Давай сразу уже домой – там я тебе еще одну интересную новость расскажу.

Я с любопытством посмотрел на нее, но понял, что при посторонних она мне ничего такого не скажет. Прибыли мы к своему подъезду буквально через 15 минут, все же дорожный трафик в начале 80-х это не совсем то же самое, что в нулевые годы.

Я, конечно, слегка так убрался в нашей квартире, но чисто косметически – если докопаться, то огрехи можно было найти, но без придирок тут все более-менее прилично было. Отставил мамины вещи в сторонку, проводил ее на кухню, где уже был накрыт мало-мальски приличный стол, и разлил красное грузинское вино по стаканам.

– Ну давай, мама, за то, чтоб болезни обходили наш дом десятой дорогой, – сказал я.

– За это грех не выпить, – опрокинула она стакан, закусила буковинским сыром (другого не достал) и добавила, – а теперь слушай новости, сынок.

Я сел на табуретку и приготовился слушать.

– Меня замуж зовут, – ответила она, сжав губы в горизонтальную линию.

– Этот, – начал вспоминать я, – физрук который?

– Да, Владик, – пояснила она. – Два раз в санаторий приезжал, с цветочками… во второй раз официально предложил выходить за него.

– Я не против, – сказал я, наполняя бокал по второму разу, – ты у меня молодая и красивая, ничего против твоего счастья я иметь не могу. Да, как у него там с запахом из рта? Ты жаловалась вроде.

– Победил он его, – сказала мама, – курс лечения прошел, желудок у него теперь функционирует нормально, запахов никаких нет.

– Свадьбу будете справлять? – поинтересовался я.

– Да какая уж свадьба в сорок лет, сынок, – махнула она рукой, – распишемся и дело с концом.

– Заявление подавали уже? Там ведь двух свидетелей надо будет…

– Завтра собираемся подавать, – ответила она, – в наш районный Дворец бракосочетаний, знаешь такой?

– А как же, – ответил я, – бывшая станция Счастливая бывшей Детской железной дороги имени товарища Кагановича.

– Да, именно там… пойдешь свидетелем с моей стороны?

– Да куда ж я денусь, – махнул рукой я, – конечно пойду. Тебе приодеться, кстати, надо – есть, в чем идти-то?

– Да найду, – отговорилась она после того, как мы выпили по третьей порции вина, – иди уже, решай вопросы со своей Ниночкой.

И я пошел решать эти вопросы… по телефону мне никаких сигналов не поступило, так что я взял руки в ноги и отправился в свою альму-матер, или в народе ИПП имени Академии наук СССР. Час на шестидесятом автобусе, и я возле входа в ИПП с улицы Луначарского… ну да, того самого, который напротив психоневрологического диспансера номер один, его наконец ввели в строй. Пропуск свой я никуда не терял, предъявил его вахтеру в разложенном виде и прошел внутрь этого заведения. Первый же сотрудник, который меня увидел за проходной, это был Юрик Шпагин, тот, который сильно похож на певца Антонова.

– О, – сказал он, одновременно затушивая бычок в урне, – Камак приехал. Ну ты забурел, командор, – добавил он, оглядев меня со всех сторон, – в натуре забурел. Я тебя по телевизору даже видел позавчера.

– И чего там было в телевизоре? – решил уточнить я, а то ведь слухами одними питаюсь.

– Ты стоял в составе нашей делегации в Индии и хлопал каким-то там речам Индиры Ганди, – развеял мои сомнения он, – как в Индию-то попал, расскажешь?

– Потом, может, – осадил его пыл я, – ты лучше скажи, когда в последний раз видел Нину Брагину?

– Так полчаса назад и видел, – озадаченно отвечал он, – на своем рабочем месте сидела, на антресолях зала управления.

– Физического стенда 30 дробь 22, – зачем-то добавил я упавшим голосом, – пойду пообщаюсь.

И я оставил Юрика Шпагина в вестибюле, а сам поднялся по винтовой лестнице на один этаж вверх. В зале управления ничего собственно и не изменилось за месяц моего отсутствия, все та же пустота справа и те же загородки слева с экранными комнатами внизу и антресолями вверху. Поднялся по еще одной лестнице и нос к носу столкнулся с Шурой, который длинный и постоянно в курсе всех институтских проблем.

– О, Камак, – поднял брови он, – ты наверно за своей Ниной пришел?

– Как угадал? – хмуро ответил я.

– Да нетрудно было, – усмехнулся он, – пошли покурим, расскажу тебе подробности нашей жизни, включая ниночкины…