Жан Алибеков "Цена. Выбор"

Но Марк уже не слышал его. В ушах снова зашумело, голова словно распухла, увеличилась, и он не мог отвести взгляд от глаз Клары. Там, на самом дне её бесцветных и пустых глаз было что-то, что вцепилось в него и не отпускало. Словно водоворот закручивал его мозг в бездонную глубину, в которой кто-то ждал и звал его, Марка.

– Дай мне руку… – вдруг чётко услышал Марк. Это прозвучало требовательно и даже угрожающе. И следом снова, ещё громче: – Дай руку!

Марк покорно протянул руку, и Клара вцепилась в неё мёртвой хваткой. На какое-то мгновенье она словно пришла в себя, живой, страдальческий ужас мелькнул в её глазах, но уже через секунду они снова стали пустыми и безжизненными. Клара с невероятной, невозможной для парализованной женщины силой потянула Марка к себе и свистящим, полным ненависти и ярости шёпотом отчётливо произнесла:

– Вот ты и попался, зайчик! – и громкий смех судорогой свёл её челюсти. Окаменевший Марк словно в замедленной съёмке видел, как из её рта вместе с последним долгим выдохом вылетело нечто непонятное, но определённо живое, и он втянул его носом. В себя. В самое своё нутро.

АНДРЕЙ.

Сновидение

Андрей, сидя в своём московском офисе, делал вид, что внимательно слушает разглагольствования представителя крупнейшего немецкого банка. К этой встрече, назначенной на 28 марта, в компании готовились давно, и вот она состоялась, причём довольно успешно. Все вопросы партнёрства были решены, юристы обеих сторон получили в своё распоряжение черновые проекты договора о сотрудничестве, можно было расходиться, да и рабочий день уже закончился. Но будущий компаньон оказался большим любителем поговорить о политике, а Андрею сегодня было не до долгих бесед. Тем не менее этикет требовал выдержать хотя бы полчаса «постделовой» беседы, раз уж у гостя есть такое настроение.

Андрей и сам обычно инициировал подобные разговоры за чашкой кофе или за ужином – именно в таком общении партнёр раскрывался по-настоящему, показывал лицо. А если и был чрезвычайно умел в сокрытии истинного лица, то у Андрея на этот случай были припасены различного рода провокации, от невинных до достаточно жёстких. Андрей любил такие игры, это и был настоящий бизнес, а всё остальное: партнёрство, сотрудничество, будущие доходы и развитие дела – так, приложение к игре. Но не сегодня. Сегодня и компаньон был скучный и предсказуемый, этакий типичный европейский педантичный финансист, да и у Андрея было дело поважнее. Хотя… Разве может быть важным сон? Но именно сон сегодня весь день не давал ему покоя. Андрей словно не вышел из него, продолжал пребывать в нём, в этом страшном, мучительно долгом, неприятном сне.

Андрей терпеливо дождался очередной паузы в беседе и с извиняющимся жестом и очаровательнейшей улыбкой на лице выразил своё сожаление о том, что вынужден прервать такую интереснейшую беседу, но «время-время». Может, завтра за ужином они продолжат разговор? «Найн-найн…» – тоже извиняющимся тоном заговорил немец: завтра самолёт, он улетает в обед, но так рад, и приятное знакомство, и теперь на подписание договора, возможно, Андрей прилетит к ним, если будет время, да-да, мы всё обсудим, наши юристы, ваши юристы. И так, перекидываясь традиционными формальными улыбками и словами, провожая друг друга и пожимая руки, наконец разошлись они по машинам, и Андрей, облегчённо вздохнув, распорядился везти его домой-домой-домой…

Сидя в машине, он расслабил галстук, закрыл глаза и снова, в сотый раз за день, вспомнил свой сон, прокрутил его от начала и до конца, до того момента, как вскочил с кровати в холодном поту, не понимая, где он, и постепенно осознавая: боже, какое счастье, он дома, он в своей постели…

Во сне Андрей стоял в тёмном коридоре и смотрел в приоткрытую дверь ярко освещённой комнаты. Комната была пуста, белые стены, белый пол и мощная лампочка под потолком без абажура. Беспощадный свет заливал комнату целиком, ни единой тени. В центре стоял стул, и на нём, спиной к Андрею, сидел человек в чёрном свитере и чёрных штанах. Его руки были связаны и лежали на коленях, а голова была опущена. Андрей смотрел ему в спину, и не мог оторваться. Он подумал, что больше всего боится, что человек обернётся и увидит его, и тот именно в этот момент стал медленно поворачивать голову в его сторону. Андрей не мог двинуться с места, его сковал страх, сердце бешено колотилось. Лицо повернувшегося к нему человека… было его, Андрея, лицом! Только странно, непривычно худым, бледным, и с пустыми, будто слепыми, глазами. Эти глаза словно ощупывали пространство, выискивая его, Андрея, подбираясь всё ближе и ближе к тому месту, где он стоял. И оцепеневший от ужаса Андрей – там, во сне – понимал, что как только этот взгляд доберётся до него – всё, спасения не будет.

Человек на стуле делал глотательные движения, кадык его плотоядно двигался, как вдруг огромный чёрный ворон налетел на него, стремясь выклевать глаза. Ужасное хлопанье крыльев и змееподобные движения головой того, кто сидел на стуле и пытался уклониться от мощного птичьего клюва, приводили Андрея в ужасное, полное бессильного отвращения, состояние. Однако он никак не мог проснуться, словно было ещё что-то важное, что ему нужно было увидеть. Но это важное всё никак не происходило, и, в конце концов, Андрей проснулся в мокрой от пота постели, с трясущимися руками и пересохшим горлом…

То, что это не простой кошмар, Андрей понял по состоянию, в котором находился весь день. Словно часть его осталась там, во сне, в том тёмном коридоре… Такого с ним ещё не бывало. Сны снились. Всякие, тревожные в том числе, но, вспомнив их наутро и обсудив с сестрой или просто обдумав за чашкой кофе, к обеду обычно он уже забывал о сне и спокойно занимался своими делами. Однако этот сон – совсем другое дело. И Андрей думал, что самому ему не справиться, не разобраться…

ИННА и ОЛЬГА.

Родовое проклятье

Ольга сидела перед зеркалом и разглядывала себя внимательно и придирчиво. За окном в самом разгаре ранняя алматинская весна, март заканчивается, через три дня уже и апрель. А у неё ощущение, что жизнь мимо утекает. Хотя выглядит она великолепно для своих лет: скоро пятьдесят, а больше тридцати пяти, пожалуй, не дашь. Ольга вздохнула, собрала в пучок распущенные волосы. Да кому оно надо – молодо ты выглядишь или нет?

Из соседней комнаты раздался вой и грохот, что-то шарахнуло о стену. Ольга нахмурилась, вспоминая, что ж такого могла оставить в комнате сестры, чтобы так громыхнуло. Достала ключ, отперла дверь – прямо у порога, на полу, сидела её сестра и, дёргая волосы, тихонечко выла. Ольга внимательно оглядела комнату: нет, ничего такого, всё в порядке. Диван, два пуфа, ковёр, решётка на окне, медведь плюшевый в углу. Головой, что ли, билась об стену? Надо стены чем-то мягким затянуть…

– Инусик, ну что ты, всё хорошо, сейчас укол сделаем, и ты поспишь немного. Толик скоро приедет, вот только звонил, – Ольга села рядом с сестрой, обняла её и, гладя по голове, стала монотонно приговаривать: – Всё хорошо, моя девочка, всё хорошо.

Инна успокаивалась и в такт сестринскому бормотанию хлопала ладошкой по полу.

После укола с успокоительным Инна уснула, а Ольга снова пошла к зеркалу, рассматривала себя, долго и тщательно выщипывала брови, но потом, словно устав сдерживаться, стремительно подошла к шкафчику на кухне и налила себе виски.

Толик, старинный Ольгин приятель, когда-то долго и безответно ухаживавший за ней и так и оставшийся безответно влюблённым, сразу учуял запах алкоголя. Вернее, как только Ольга открыла дверь, Толик почувствовал: что-то не так, что-то случилось, – а уж потом обоняние донесло до него аромат виски и он увидел блестящие Ольгины глаза, складку между бровей.

– Олькин? Ты в порядке? Впрочем, чего я спрашиваю, всё и так ясно. Что-то с Инкой случилось, да?

– Заходи, Анатолий, – устало произнесла Ольга. – У Инны сегодня с утра срыв случился на ровном месте, сама не своя, воет страшно, постоянно бьётся в дверь и зовёт кого-то, не могу разобрать… Опять обострение. Ох, зря я просила тебя съездить с нами в выходные к родителям на кладбище. Похоже, ничего у нас не получится…

Толик зашёл, разулся, долго и тщательно, по многолетней привычке врача, мыл руки в ванной, а сам обдумывал ситуацию.

– Знаешь, Оль, давай-ка сейчас чаю выпьем, и если покормишь меня, буду чрезвычайно благодарен, а потом сядем да обдумаем нашу поездку. Всё в порядке будет в субботу, вот увидишь. Инну на себя беру, если что – инъекцию введу, и она поспит в машине. Я с ней посижу, а ты спокойно всё сделаешь, всё, что наметила. И вообще, у нас же есть ещё в запасе пара деньков? Инна, может, к выходным оклемается, не паникуй раньше времени. Хорошо? Инна спит сейчас? Вот и пусть, пусть спит, в себя приходит.

Ольга вздохнула:

– Ну хорошо, если думаешь, что так лучше, то и ладно, подождём тогда.

У неё сразу улучшилось настроение, Толик умел внушить ей спокойствие и уверенность.

…Может, зря она не вышла за него? Ведь и Инна любит его и, когда он рядом, ведёт себя гораздо спокойнее и тише. Хотя, что уж теперь рассуждать и сожалеть? Они прекрасные друзья, и Толик – единственный человек на свете, кто по-настоящему любит её и заботится о ней.

* * *

Ольга и Инна, две сестры, жили вместе всегда. Сначала с родителями, а потом, когда родители умерли – сначала отец, а потом, через два года, и мать, – остались вдвоём.

Отец их, инженер высокого класса, работал на оборонном предприятии, мать – лаборантом в химической лаборатории того же завода. Ольга, сколько помнила себя, с самого детства, всегда жила в диком напряжении, в ожидании чего-то плохого, как в страшной сказке: вот-вот что-то случится.

Но всё это пряталось глубоко внутри, а внешне, на поверхности, у них была благополучная среднестатистическая семья. Они с Инкой – две сестры, с разницей в три года, почти близняшки – были очень дружны. Выходные – на даче, лето – у моря, выставки и театры – в зимние каникулы. На новогодние праздники выезжали в Москву, и отец, пользуясь своим достаточно высоким статусом, всегда мог купить самые лучшие билеты на самые лучшие спектакли.

Мать, сухая, отстранённая, холодная женщина, редко ласкала и баловала своих дочерей. Отца она любила сильно, но всегда что-то стояло между ними. Ольга помнила, что мать всегда была против приезда родственников отца, его многочисленных братьев и сестёр. В большой семье отца было семеро детей, и он был самый старший. Его лучшим другом в жизни, самым верным и преданным, был брат, что шёл сразу за ним, на два года младше. Отец любил его, радовался, как мальчишка, когда тот звонил или слал поздравительную телеграмму. Но мать даже против братишки была, в конце концов родня отца перестала пытаться встретиться с ним и его семьёй.

Ольга и Инна знали, что у них есть многочисленные дядьки-тётки и братья-сёстры, но ни с кем из них не были знакомы.

Если не считать этого странного материнского, так сказать, каприза, в остальном у них была счастливая, дружная семья, и холодность матери компенсировала сильная любовь отца, его искреннее восхищение своими девочками, красивыми и талантливыми. Так что росли Ольга с Инной беззаботно, учились, ходили в музыкалку, рисовали, гуляли с мальчиками и влюблялись. Всё изменилось, когда Ольге исполнилось пятнадцать.

В один год, с разрывом в три месяца, умерли две сестры отца и брат, самый младший. Отец ездил на похороны и возвращался с каждым разом всё более постаревший и молчаливый. Ольга и Инка слышали, как по ночам из-за закрытой кухонной двери раздавался взволнованный и резкий голос матери и глухие отрывистые ответы отца. Что-то происходило – пугающее, непонятное, но что? Им никто ничего не объяснял.

Через два года ситуация повторилась: с небольшим разрывом в пару месяцев ушли из жизни сестра и брат отца, и снова он отправился хоронить своих. Ольга хорошо помнила, как они провожали отца и он, совсем седой, стоял на перроне, щурился на солнце и что-то говорил матери.

Ольга не вникала тогда, она была влюблена, как кошка, и ни о ком, кроме своего Саши-Сашули, думать не могла, словно попала в сладкий туман и плавала в нём, даже не пытаясь выбраться.

Отец не вернулся. Мать через неделю после оговорённой даты возвращения позвонила «им» – тем, кого терпеть не могла, в далёкую Сибирь, и услышала, что уехал, уехал сразу после похорон. Она говорила с отцом отца, с Ольгиным и Инниным дедом, тот в свои семьдесят восемь был бодр, крепок здоровьем, светел умом, хоть и похоронил уже пятерых своих детей. После разговора с ним мать положила телефонную трубку, пошла на кухню и плотно закрыла дверь. Инна рассказывала потом, как испугалась, когда услышала оттуда какие-то странные звуки, уханье и кашель. Это плакала их мать, а они никогда не видели её плачущей…

Вечером того же дня мать позвонила любимому брату отца. Он один остался из братьев-сестёр отца, и матери больше не к кому было обратиться. Тот пообещал поехать туда, в Сибирь, и всё разузнать, но через два дня из Киева, где он жил, пришла телеграмма о его смерти, и мать, оцепеневшая, ходила с этой телеграммой в руках по квартире, и девочки понимали, что её лучше не трогать.

Ольга, в свои почти восемнадцать, решила действовать самостоятельно.

Купила билет на поезд и через трое с половиной суток была в том городе, откуда две недели назад должен был выехать её отец. Она была не одна, с ней был Саша, её друг ненаглядный.

Именно он, Саша, и зашёл в морг на опознание, потому что Ольга сидела, вцепившись в скамейку во дворе, и не могла, не могла оторвать себя от неё. Она смотрела на двери морга и, когда оттуда вышел Саша, всё поняла по его лицу.

До отъезда они успели съездить в деревню к деду, и Ольга узнала страшную правду: все её дядья и тётки, все покончили жизнь самоубийством. В первые похороны отец её держался, всё устраивал, всех успокаивал, и только с одним своим братом мог потом расслабиться, выпить, поговорить по душам. С тем, кто жил в Киеве. А на вторые похороны тот не смог приехать – не отпустило начальство. И отец не выдержал. Поздно вечером уехал из деревни, отправился в город, откуда должен был вернуться домой, снял посуточно квартиру на последнем этаже девятиэтажки и рано утром шагнул из окна.

Его брат, любимчик и друг, после разговора с Ольгиной матерью даже не стал ничего узнавать, он всё понял и через два дня повесился.

Такова была подлинная история их семейства, Ольга всю-всю правду разузнала. Что висело над ними всеми, над их родом, какое страшное проклятье?

Ольга вернулась домой повзрослевшая, даже постаревшая. Её роман с Сашей постепенно сошёл на нет. Заботы о семье легли на плечи Ольги, она похоронила отца, поддерживала мать. Та сразу превратилась в старуху, только и знала теперь, что сыпать проклятия на семью отца, да его самого проклинать – за то, что так поступил с ними.

Ольга в этой суете и вечном напряжении совсем не помнила себя и, самое страшное, не заметила, что с младшей сестрой стало твориться что-то неладное. Что-то ужасное.

Месяца через три после похорон отца Ольга застала Инну за тем, что та методично вырывала из своей головы волосы и, раскладывая их в кучки, приговаривала: «Вот пёрышек наберу и гнездо совью, вот пёрышек наберу и гнездо совью, вот пёрышек…» Ольга зажала себе рот ладонью, чтобы не заорать, так это было страшно. Подбежав к сестре, обняла её, схватила за руки, но Инна вдруг оказалась нереально сильной, и, пытаясь справиться с ней, Ольга уже почти дралась с ней. Она поняла, что близка к истерике, когда увидела, что оставляет на руках Инны багровые пятна и кровоподтёки.

Ольга отпустила сестру, перевела дух и пошла к матери. Та сидела на кухне, опустив голову, и обрисовывала ногтем узор на скатерти.

– Мам, что-то с Инной случилось, она как будто с ума сошла… – Ольга налила себе воды и села напротив матери. – Наверное, нужно врача вызывать или везти её к психиатру.

– Делайте что хотите, – еле слышно сказала мать. – Я уже ничего не хочу. Зачем я родила вас от него, от самоубийцы? Вы тоже сумасшедшие, больные, тоже в петлю полезете…

Ольга не выдержала и зашипела ей прямо в лицо:

– Заткнись… заткнись сейчас же. Не смей нас хоронить, ты никогда не любила нас, фиг с тобой, но хоронить нас не позволю, поняла? – Она развернулась и ушла.

С этого дня они почти не разговаривали с матерью, и когда через два года той стало плохо с сердцем, она позвонила соседке с первого этажа, но не позвала дочь, которая была рядом, в соседней комнате.

Ольге к тому времени было на всё наплевать, Инне поставили диагноз, что-то там с расщеплением личности, надежды на её выздоровление не было.

Раз в полгода её забирали в психоневрологический диспансер, на месяц, а потом Ольга снова везла её домой, притихшую, почти мёртвую.

Ольга жила как во сне. Она застыла, как муха в янтаре, с той минуты, когда Саша вышел из дверей морга, когда на лице его прочитала страшную правду. Увязла в том далёком уже дне и не могла сдвинуться. Отец снился ей и убеждал не верить в то, что он умер. «Я живой», – говорил он, и Ольга верила ему. Просыпалась и ждала, что вот придёт, приедет, позвонит, постучит в дверь. У неё не было любви, только постылая работа, полупустая квартира с больной сестрой, долгие дни, вечера, ночи. Она законсервировалась в своих восемнадцати годах и старела медленно, сама не замечая бега времени.

Всё изменилось, когда ей исполнилось сорок, даже не то чтобы изменилось, а как-то сдвинулось с мёртвой точки.

* * *

Однажды Ольга сидела смотрела телевизор, делая звук чуть громче, когда из комнаты сестры раздавались крики. Приступы безумия у неё так обострились, что лечащий врач уже предупредил Ольгу: видимо, нужно готовиться к тому, чтобы переселить Инну в диспансер окончательно.

Ольга раздумывала, ей было очень жаль младшую сестру, а с другой стороны, сама она очень устала, в первую очередь из-за того, что знала: никто не оценит её героизма, никто не поблагодарит и не возведёт на пьедестал. Её жертва напрасна, никому не нужна.

От этого ей становилась настолько мерзко, что она шла на кухню, доставала из шкафа бутылку виски. Выпивала две-три рюмочки и, опьяневшая, ложилась спать. Наутро её мутило, она с трудом переносила алкоголь. Но он хоть немного снимал напряжение.

В тот вечер, переключая каналы, Ольга наткнулась на какую-то передачу. В гостях в прямом эфире сидел экстрасенс, и зрители могли задавать ему вопросы. Ольга переключилась на этот канал именно в тот момент, когда молодая женщина, плача, рассказывала, что два года назад в автокатастрофе погиб её муж, она осталась с трёхлетним сыном одна. Зрительница просила экстрасенса устроить ей встречу с душой мужа.

– Зачем? – спокойно спросил он.

– Я хочу сказать ему, что у нас всё хорошо, – женщина начала плакать.

– Поверьте, он знает всё, что ему нужно знать, и не надо его душу тревожить. Тем более что там, после смерти, он стал совсем иным, это уже не он. И мы все станем иными, когда умрём. Прошло два года, а вы всё с ним, держите его, мучаете, не отпускаете. Вам тяжело от этого, вы не живёте, вы стоите на краю бездны и изо всех сил удерживаете толстый канат, к другому концу которого привязана душа вашего мужа. Она стремится отправиться по своему пути, но вы, раздирая ладони в кровь, держите её. Но душа должна освободиться, иначе снова смерть, гораздо страшнее физической – духовная. Душа не может себе этого позволить, понимаете? Какой ценой она освободится от вас? Вам придётся дорого заплатить. Подумайте! Подумайте хорошенько и отпустите вашего мужа!

Ольга задумалась. Это очень похоже на её историю с отцом, только она канат держит уже больше двадцати лет. И платит очень дорого за это.

А как отпустить? И тут этот экстрасенс заговорил как раз о том, что существуют разные способы и обряды. Но говорил он расплывчато, никакой конкретики, ну и понятно, формат телевизионной программы не позволял подобные вещи глубоко обсуждать, поэтому ведущий понёсся «галопом по европам», а экстрасенс давал общие ответы.

Впрочем, Ольгу дальнейшая беседа не интересовала, она вдруг зацепилась за это «отпустите», она словно нащупала что-то в той темноте, где жила. Будто отыскала в том мраке ручку двери. Будто есть выход, и можно теперь изменить жизнь и измениться самой.

Ольга притащила ноутбук и полезла в сеть.

За два выходных она зарегистрировалась на десяти форумах, записалась на приём к психологу, залезла на сайт духовных практик.

Небольшой сдвиг, как сдвиг тектонических плит, привёл к разлому, трещина появилась в ней, и из неё, из этой трещины, подобно древним чудовищам, полезли страх, гнев, ярость, злость, обида и печаль…

Ольге очень повезло с психологом, хотя записалась на приём, ориентируясь только на отзывы на форумах. По возрасту женщина-психолог годилась Ольге в матери, и ждать своей очереди к ней на приём пришлось четыре месяца. А повезло Ольге вот в чём: эта женщина работала с семейными и родовыми травмами, работала по методу семейных расстановок и составлению генограммы рода.

Ольга рассказала ей об отце-самоубийце и сестре-сумасшедшей, а психолог, внимательно слушая, законспектировала её историю, сделала пометки в журнале, куда предварительно внесла все Ольгины данные.

Ольга впервые в жизни рассказала всё. Всё, что долгие годы кружило её, морочило и затемняло ей разум. Всё то, что боялась вспоминать и понимать, она рассказывала и плакала, сама не понимая, почему у неё льются слёзы. Раз в неделю Ольга встречалась с психологом, а ещё через месяц прошла курс «расстановок», в которых вся её семья, весь род со стороны отца и со стороны матери дали ей разрешение на то, чтобы она жила свою жизнь и не отвечала за предков.

Ольга испытала мощнейший кризис. И еле выбралась из него.

Впрочем, до сих пор ей было непонятно: выбралась ли? Но то, что в жизни стали происходить незначительные, но какие-то тёплые перемены, – это она отметила. Да и Инна стала спокойнее, гораздо спокойнее. Так и пролетели ещё несколько лет.

* * *

И вот сегодня такой срыв у Инны… Что случилось этой ночью, что?

Толик, словно услышав мысли Ольги, отодвинул чашку:

– Олькин, а что могло спровоцировать обострение, думала? Может, что-то случилось вчера вечером или ночью?

– Да нет же, Толик, всё как всегда, даже лучше, вечером мы смотрели семейный альбом, фотографии наши детские, отца с матерью. Она всех вспоминала, смеялась даже. А ночью… Не знаю, может сон какой-то приснился? Вроде всё тихо было у неё в комнате, это как раз мне кошмар привиделся, но у меня это часто бывает, я сходила на кухню, выпила воды. У Инки тишина была, и я снова уснула. А вот утром – ну как утром, часов в пять – началось. Я проснулась от её воя. Зашла, а она меня не узнаёт, головой бьётся и всё зовёт кого-то. «Быстрее! – кричит. – Надо быстрее!» А что «быстрее» – не говорит. Я ей укол сделала, она уснула, не сразу, правда, но уснула, а проснулась – и снова… Я опять укол сделала. Теперь следующий укол можно будет через пять часов только вколоть. Ой, боюсь я, Толик… Что теперь с Инкой будет?

– Ничего, Оля, рано пока паниковать. Небольшие рецидивы, они у всех пациентов случаются, всё может нормализоваться. А пока надо просто наблюдать за состоянием Инны, – Толик так уверенно сказал это, что Ольга, готовая снова разволноваться, успокоилась.

Глава 2

ДВОЙНИК