Фабрика игрушек
Максим Кустодиев
Банда отморозков, возглавляемая дамой по имени Серафима, похищает с целью выкупа маленькую девочку. Её отец, Мартынов, директор фабрики игрушек, человек с военным прошлым, не доверяя полиции, начинает собственное расследование. В хоровод событий вовлечены криминальные элементы, высокопоставленные сотрудник и правоохранительных органов, китайские бизнесмены, работники частной охранной фирмы и люди из ближайшего окружения самого Мартынова. Он выходит на след похитителей и методично расправляется с бандитами и также со всеми, кого он подозревает в причастности к похищению ребенка. При этом Мартынов начинает понимать, что его тянет убивать, и он уже не способен остановиться. Напротив, безжалостная Серафима, проникаясь чувствами к маленькой жертве похищения, готова изменить свою жизнь.
Максим Кустодиев
Фабрика игрушек
1
Ее назвали Серафимой в честь бабушки. Старушка к тому времени давно уже померла, и ей все равно, а каково девчонке расти с таким экзотическим именем – про это, похоже, никто и не подумал. В необычном имени слышался какой-то вызов, приходилось всякий раз и окружающим, и, прежде всего, самой себе что-то доказывать. Очень может быть, что имя Серафима и образованное от него брезгливое какое-то прозвище Фима сыграли немалую роль в том, что характер у нее сделался властным и решительным.
Родители погибли, когда она еще училась в школе, угорели при пожаре по пьяному делу. Ничего плохого, если не считать несуразного имени, они ей не сделали, даже напротив. Фима выросла безусловной красавицей – и кого же, как не родителей благодарить за это?
Могла бы стать супермоделью, менеджером в каком-нибудь лакированном офисе, стюардессой или, наконец, высококлассной путаной. Но не стала.
В ее окружении, правильнее сказать, в ее полном подчинении находились одни мужики, и Фимина власть над ними была не женского, а, скорее, какого-то мистического свойства. Дисциплина в банде, которой верховодила Фима, была железной. Она могла закричать, отчебучить что-нибудь из ненормативной лексики с переливами, но применяла это свое умение редко – иногда нецензурные вопли в контрасте с внешностью элегантной школьной учительницы производили нужный эффект. Однако среди своих мужиков, даже в споре, Серафима никогда не ругалась, не повышала голоса. Стоило ее холодным, светлым глазам остановиться на каком-то субъекте, как тот замирал с открытым ртом, вяло кивал головой, словно опутанный паутиной, и покорно со всем соглашался.
Ярославский коллекционер был уже совсем никакой. Кисти его рук прибили гвоздями к столу, из разбитого носа капала кровь, на столешнице образовалась целая лужа, словно перерезали горло, а всего-то только и дали разок по носу. Учитывая преклонный возраст. Будь он помоложе, отрихтовали б его как следует.
– Ну, так, где у тебя медальки хранятся? – нарочито грубо спросила Фима, присаживаясь к столу. – Что, с миноискателем тут лазать?
– В квартире ничего нет, все в банке, – захрипел упрямец. – Вас неверно проинформировали…
– Проинформировали. Это все ты правильно понимаешь, папаша. Конечно, мы по наводке. Вчетвером приехали из Москвы. И что, думаешь, ты перехитришь нас, думаешь, самый умный?
Старикашка был тертый калач. Фима с утра пыталась проникнуть в квартиру под видом сотрудницы СЭС, но хитрый коллекционер ее не впустил. Пришлось ждать, когда объявится внучка. Было известно, что она навещает старика по субботам. Вот и сидели в тачке у подъезда, считай полдня, отсвечивали у всех на виду. Не очень-то благоразумно, а что прикажете делать? А теперь это старое чучело надумало играть в партизана.
– Плохо слышишь, дед? – спросил Федя. – Засадить тебе в ухо отвертку?
– Будешь упрямиться, смотри, ребята прямо здесь перережут внучке горло, – пообещала Фима. – Ты ведь этого не хочешь?
Удивительный старик посмотрел Фиме в глаза и молча отвернулся.
– Тащите девчонку!
Ее внесли вместе со стулом, к которому она была привязана. Максим потянул за волосы книзу, голова с выпученными от ужаса глазами запрокинулась, белая шея выгнулась. Девчонка не кричала лишь потому, что рот ее был надежно заклеен скотчем. Она сдавленно стонала.
– Смотри, папаша!
Максим ловко выхватил блеснувшее лезвие и сделал неглубокий надрез, по краям раны выступила кровь. Девушка судорожно дернулась всем телом, издав полный ужаса то ли стон, то ли всхлип.
Дед, наконец-то, перестал ломаться, сказал все, что надо.
Молодец! – похвалила его Фима. – А то прямо неудобно.
Получив в свои руки коллекцию, они хладнокровно убили хозяина. Федя, добродушного вида плечистый парень, похожий на былинного богатыря, взял молоток, тот самый, которым прибивали к столу руки упрямца, и с размаху звезданул несчастного по голове. Фима благоразумно отошла в сторону, чтобы содержимое разваливающейся черепной коробки не испортило ей костюм.
Максим ростом был не ниже Феди, но не такой мощный, однако гибкий, подвижный, с длинными руками. Он вознамерился заняться внучкой, но прежде, чем снова, на этот раз основательно, полоснуть ножом по горлу, он несильно хлестнул девушку по лицу. При виде расправы с дедом она отключилась, и это не устраивало Максима, ему нравилось смотреть жертве в глаза. В отличие от Феди, который всегда, словно Бастер Китон, сохранял нарочитую невозмутимость, Максим не скрывал своих чувств, хотя чисто внешне скорее именно он напоминал знаменитого актера. Вот и сейчас на лице его читалось удовольствие от предвкушения кровавой сцены.
Какой садист! Серафима понимала, что его следует контролировать.
– Остынь, Макс! – сказала она негромким, властным голосом.
– Пусть это сделает Парамоша.
Четвертого члена банды, Парамошу, по-настоящему, звали Юрой. Юра Волков. Он присоединился к ним недавно, Фима оценила его умение виртуозно водить машину. Кроме того, он не пил, не увлекался наркотой, не имел криминального прошлого. Это все было то, что надо. Единственной проблемой оставалась одержимость игровыми автоматами, за что он и получил свою кликуху. Азартный Парамоша.
Макс готов делать кровавую работу за всех. Да, ничего, пускай отдохнет, надо и Юре пройти курс молодого бойца. Садюга уступил неохотно, но подчинился, вложил свой нож в руку Парамоше.
Юра знал, что придется через это пройти, что придется убивать. Сейчас за ним внимательно наблюдали товарищи, Федя с Максимом, Серафима и, что самое ужасное, совсем молодая девушка, которую он должен зарезать. Не выстрелить откуда-нибудь с чердака, а вот так – ножом по горлу! Уж лучше бы этого противного старика. А то – молодая, красивая девушка. Никакая она не красивая, она же страшная, сказал сам себе Юра, глазищи выпучены, рот залеплен пленкой…
– Что дрожишь, будто кур воровал? – усмехнулся Макс. Он протянул длинную руку и неожиданно сорвал скотч с лица девушки.
– Пожалуйста, – сразу же заговорила она, заглядывая Юре в глаза, – пожалуйста, не убивайте меня! Я все сделаю! Я так жить хочу!
Юра бы не оплошал, просто его опередили.
Выстрела никто не услышал, только легкий щелчок – у Серафимы пистолет был с глушителем. На лбу несчастной девушки, в самом центре, возникло темное пятнышко, и голова ее с некрасиво раскрытым ртом откинулась на спинку стула. Все трое парней уставились на Серафиму. Она не опустила руку с пистолетом, ствол только немного сместился, и теперь линия прицела упиралась в голову Парамоши.
Сейчас на лбу его появится такая же темная клякса – и прощай Юра Волков! Он не испугался. Он проиграл, просто проиграл! Как опытный укротитель слот-машин Юра хорошо знал это ощущение проигрыша, и Фима с ее пушкой ничем не отличалась от игрового автомата.
– Гильзу надо найти, – будничным тоном сказала Фима, пряча оружие в плечевую кобуру.
– А пуля? – резонно спросил Максим.
– Парамоша пусть голову отпилит, мы ее с собой заберем.
2
Как Серафима поступила в томский мединститут, это отдельная история. Но она поступила, и уже училась на третьем курсе, когда с ней случилось это. Давно это было, почти шесть лет назад, однако она помнила все в подробностях.
В дождливый, осенний вечер Серафима стояла на остановке, ждала автобус. В ее дорожной черной сумке лежали все ее вещи – комнату, которую она снимала, пришлось срочно освободить, и на время она собиралась поселиться у подруги.
Подвернулся частник, и Серафима беспечно села в машину, забросив сумку на заднее сидение. Она с удивлением взглянула на водителя, только когда тот проехал нужный поворот.
– Не сюда, – сказала она.
Водитель остановил свой «жигуль» у тротуара, вечерняя, залитая дождем улица выглядела совершенно пустынной. Парень медленно повернулся, и Серафима поняла, что у нее проблемы. При свете уличного фонаря она могла достаточно хорошо разглядеть лицо попутчика: глазки злые, подпираемые массивными небритыми скулами, в нехорошей ухмылке блеснули два золотых зуба. В руке у парня оказался нож. Фима машинально посмотрела на руку и отметила, что безымянный палец на ней отсутствует, а на других пальцах наколки в виде перстней. Он заговорил, ощутимо пахнуло водочным перегаром, но главное, его голос – с характерной охриплостью – голос бывалого обитателя тюрьмы.
Они поехали к нему домой. В тот период Серафима уже три месяца посещала секцию каратэ, но она реально оценивала свои шансы, и позволила привезти себя в квартиру. Это оказалась двухкомнатная холостяцкая берлога, в которой, похоже, никогда не вытирали пыль и не мыли полов.
Негодяй не выпускал из рук нож, однако, Серафима почувствовала это, терялся, не встречая сопротивления. Он был запрограммирован на насилие.
– Не надо рвать на мне одежду, – Серафима остановила его грубую руку. – Я сама. Но… понимаешь, так получилось, я только приехала, и в дороге три дня не снимала колготки, и все остальное – тоже. Тебе самому будет неприятно. Можно мне в ванную? Тебя хоть как зовут-то?
– Толян, – машинально ответил негодяй. Он подозрительно смотрел на Фиму, словно искал в ней скрытые дефекты, например, стеклянный глаз.
Она покорно ждала.
– Ладно, – согласился, наконец, Толян. – Но сначала отсосешь!
Ему определенно следовало бы помыться, но он, очевидно, об этом не подозревал.
Даже теперь, спустя много лет, Фима внутренне содрогается, вспоминая тот запах мочи и мужского пота.
Она брезгливо держала во рту его член, просто держала, как термометр. Толян, жестко схватив ее за голову, ритмично дергался всем своим слоновьим, под сто двадцать килограммов, телом. Пытка закончилась довольно-таки скоро. Фима осторожно улыбнулась.
– Чего радуешься? – хрипло спросил он. – Может тебя порезать прямо сейчас?
Он опасался насмешки, предпочитая, конечно, чтобы девушка его боялась. И Фима подыграла ему. Главное – не открывать противнику свои чувства и мысли – первая заповедь, которой учил ее тренер по каратэ.
Дверь в ванную не запиралась, но не беда. Осмотревшись, она сразу нашла то, что надо. Когда соблазнительно завернутая в грязное полотенце, она вошла в комнату, негодяй бесцеремонно рылся в ее сумке. Нож с недлинным, но широким лезвием лежал рядом на полу.
– Я не понимаю, это что, не работает? – спросила Фима, сама невинность, вытягивая руку с флаконом аэрозольного мужского одеколона?
– Чего?
Она щедро брызнула струей одеколона, целясь негодяю в глаза. Получилось! Вслед за этим она схватила со столика тяжелую хрустальную пепельницу, полную окурков, и с силой опустила ее на голову врага. Еще, и еще раз!
Серафима мгновенно напялила на себя свою одежду, взялась за сумку и остановилась.
Поверженный насильник с окровавленной башкой лежал на полу среди живописно разбросанных окурков. Он шевелился и силился открыть глаза, словно спросонок.
Далеко ли она убежит? Поздний час, на улице дождь, ни души. Негодяй придет в себя, догонит и прирежет ее прямо на улице. Что делать?
Фима подняла нож, опасливо покосилась на окно. Комната была ярко освещена голой лампочкой, свисавшей на шнуре с потолка, но окно зашторено грязной занавеской, с улицы ничего не видно.
Негодяй разлепил, наконец, глаза.
– Ты чего, сука? – удивленно спросил он.
С коротким замахом Фима всадила тесак ему в грудь по рукоятку, в самое сердце. Она знала, куда ударить, для студентки мединститута вполне посильная задача.
Что она почувствовала? Раскаяние? Ни в малейшей степени. Радость? Радость – да, но какое-то невысокого градуса чувство, примерно так она ощущала себя после успешно сданного зачета.
Серафима осмотрелась в квартире. Здесь ее ждал сюрприз. В полупустом шкафу, на полке открыто лежали пачки денег, много пачек. Не раздумывая, она сложила деньги в свою сумку. Еще нашлась коробочка с золотыми цацками: сережки, колечки, тоненькие цепочки. Фима взяла и это.
Потом она намочила тряпку и принялась за работу – стала тщательно вытирать повсюду пыль, делая то, чего в квартире давным-давно никто не делал. Движения ее были спокойны, она никуда не торопилась. Если бы сквозь пыльные занавески кто-нибудь все же заглянул в окно, он мог бы подумать, что молодая женщина затеяла усердную уборку. Разве что удивился бы, что в такое неурочное время – глубокой ночью. И еще больше удивился бы, разглядев на полу труп крупного мужчины с открытыми глазами и торчащей из груди рукояткой ножа. Серафима вытирала пыль не из любви к чистоте, она уничтожала отпечатки пальцев.
Трупов Серафима не боялась. Она подрабатывала санитаркой в морге, как правило, в ночную смену, и всякого там насмотрелась.
На другой день, прямо на рабочем месте, она отдалась Федору, коллеге-санитару. В первый и в последний раз, потом она расценивала случившееся как минутную слабость, не стоило так далеко заходить с Федей, однако на их дальнейших отношениях это никак не отразилось.
Федя был младше ее на три года, носил веселую фамилию Гапочка, но казался угрюмым, замкнутым. Силищей он обладал чрезвычайной – чистый медведь. К Серафиме относился с каким-то священным обожанием, как к кумиру, и, понятно, любого за нее готов был порвать на куски. Впрочем, это его чувство не оставалось на виду, а, напротив, глубоко скрывалось. И вообще, Федор Гапочка был чрезмерно сдержан в проявлении своих эмоций. Как он сам признавался Фиме, это не было проявлением застенчивости либо каких-то других черт характера. Скупость эмоций явилась продуктом жизненных наблюдений, особой, если угодно, философии, основанной на постоянном общении юноши Гапочки с покойниками.
Дежуря в морге по ночам, он имел обыкновение отрабатывать на трупах удары. Ребром ладони или ногой запросто переламывал ребра.
Все вместе – огромная сила, хладнокровие и полное пренебрежение к чужой жизни – делало его весьма ценным человеком в банде, и все это очень пригодилось, когда они с Фимой обосновались в Москве.
Поначалу они занялись в столице банальным разбоем, от случая к случаю. Свидетелей в живых не оставляли, убивали своих жертв с равнодушной жестокостью. Больших денег, это стало очевидно, подобным способом не заработать. Однако нашелся вскоре нужный человечек.
Они встретились, словно в романтическом сериале, дождливым летним днем на Тверском бульваре. Серафима шла навстречу ему, опустив голову и низко надвинув капюшон.
Поэтому он не сразу разглядел платиновые волосы, загадочные, притягивающие светлым холодом глаза, завитки ушей, похожие на маленькие пирожные… Ее супер-ноги были прикрыты джинсами, прочие достижения – свободного покроя курткой. Кожа, которая заставляла думать об особо качественной выделке, была совершенно недоступна. Все это он разглядит и оценит, но потом. А пока же немолодой романтический герой остановился, очарованный ее губами: чувственные, изящно изогнутые губы на белом, незагорелом лице, на той части лица, которая не скрыта капюшоном.
Он заговорил с ней. Что сказал вначале? Ну, самые простые слова. Про дождь, про то, что он здесь неподалеку живет, неважно. Дождь, представьте, почти сразу же закончился. Обходя лужи, они пошли к нему домой. Ничего удивительного, дамы всегда от него угорали.
Он не спешил. Соблазнение – это процесс, и женщина должна наслаждаться каждой его минутой.
В постели ей было с ним очень хорошо, он бы моментально почувствовал фальшь. Спросив разрешения, он затянулся сигареткой, бережно выпуская дым в сторону (она не курит). Если честно, он ждал каких-то проявлений признательности, принял бы их как должное. Менее всего он готов был услышать то, что она, наконец, сказала, спокойно рассматривая его холодными светлыми глазами.
– Секс, – произнесла она, – для меня не главное.
