В тихом омуте
Елена Тихонова
Полина Вересова, известная актриса, отправляется в отпуск в сельский домик на берегу озера. Ее отдых нарушает один из местных, Егор Корнев, лесничий, вернувшийся в поселок не так давно. Он утверждает, что сельчане как-то причастны к исчезновению его родных. Она соглашается выведать у местных все о его семье, когда находит труп неизвестного в воде. Впутываясь в расследование, Полина и не подозревает, какие тайны хранят местные жители и спокойные воды озера за окном ее дома.
В тихом омуте
1
Он стоял у самой кромки воды и смотрел на остаточную рябь на озере. Первые волны намочили мыски его старых рыбацких сапог, но уже через минуту озеро вновь стало тихим и безмолвным, каким было почти всегда. Луна успела перекатиться на западную сторону неба, а на востоке зарождался рассвет.
– Идем.
Он едва взглянул на того, кто был с ним.
– Лодку бы привязать.
– Не уплывет, камыши не дадут, – махнул рукой тот.
Подхватив мешок, звякнувший внутренностями, он перевалил его за спину и первым вышел на дорогу. Он был намного выше ростом, чем второй, и как бы даже пригибался, словно хотел казаться ниже. Испачканная в тине, глине и рыбьей чешуе куртка немного отливала в лунном свете, он чувствовал себя светофором и хотел поскорее вернуться домой, пока не рассвело. Его глаза под глубоким капюшоном снова остановились на выглядывающей из-за камышовых зарослей лодке.
– А все же привязать бы ее.
Второй никак не отреагировал и он не стал повторять. Он был невысокого роста, а походка выдавала в нем если не старика, то потрепанного жизнью немолодого человека. Он все еще стоял у берега, курил и таращился на высокий лес, который окружал поселок. Минуту назад он торопился и вдруг застыл на месте. Камыши, разросшиеся у берега за последнее лето, скрывали их лодку от посторонних глаз, только местные знали, где они оставляли ее. Порой они замечали, что она не на том месте, но тот, что постарше, не придавал этому значения. Рыбачили тут только свои, местные, кроме них кто еще мог брать ее? Дети и близко не подходили к озеру, а большую часть населения составляли старики, едва ли могущие поднять тяжелое деревянное весло самостоятельно.
Он отвернулся от озера и последовал за своим рослым товарищем. Подняв глаза, он наткнулся на чей-то любопытный взгляд.
– Старик Ларионыч.
– Чего он таращится? – тихо спросил первый и поправил мешок за спиной.
В ближайшем от озера доме, в окне, тенью стояла чья-то сутулая фигура. Свет луны отражался от стекол его очков, что сразу и выдало любопытного наблюдателя.
– Он слепой, как крот, – глухо ответил второй, – пусть смотрит.
Они направились привычным путем, позади крайнего к озеру дома, завернули к улице, там не горели фонари, а стена было слепой – без окон. Улица была пустынна. В начале пятого утра местные спали. Здесь, на Главной и, пожалуй, единственной улице городка они и расстались. Тот, что повыше повернул направо, махнув рукой на прощанье, вновь громыхнув своим мешком. Второй свернул налево, не обратив внимания на знак прощания, и медленно побрел по дорожке вверх по улице. Не успев пройти сотню метров, что отделяла его от своего дома, он увидел, как к нему быстро кто-то приближается, да не просто быстро, а бегом: руки тот держал у груди, шаги были скорыми и тихими. Бросив взгляд по сторонам, он понял, что избежать встречи не удастся. Через пару шагов он узнал в нем участкового. Да и как иначе: только он имел странную для этих мест привычку бегать по утрам. Желая обойти стороной бегуна, рыбак, по меньшей мере, именно им он казался на первый взгляд, посторонился, но бегущий замедлил шаг и остановился перед ним, преградив дорогу. Его тяжелое дыхание было частым, но не тяжелым. Участковый чуть пригнулся, пытаясь отдышаться, всмотрелся в лицо рыбака и выпрямился. Ростом он немного уступал ему, зато вширь заметно превосходил, но вся его «ширь» – сплошь мышцы.
– Ранняя пробежка, Игнат Родионович?
– Каждый день. Обычно в сторону леса бегаю, но после ночного дождя уж очень не хочется грязь месить. Решил сегодня по Главной улице пробежаться, – объяснил он, имея в виду улицу, где они встретились. – Все спят, авось и не помешаю никому. А ты вот не похож на раннюю пташку.
– Отчего же, – возразил тот, – рыба, как и я, любит тишину. Когда еще, как не рано утром, выходить за уловом.
– И где же он?
– Кто?
– Улов твой.
Игнат успел за минуту вернуть дыхание в спокойное русло, почти завистливо отметил его собеседник. Участковый снял с головы бейсболку, открыв взору коротко стриженые, по-армейски, волосы, и маленькие, прижатые к голове уши, которые, как поговаривали местные, он всегда держал «на макушке». Широко расставленные с прищуром глаза внимательно изучали лицо собеседника, наполовину скрытое капюшоном рыбацкой куртки.
Сам он приехал в поселок с год назад, на место участкового Григорьева. После того, как закончился контракт, Игнат, будучи военным, решил защищать людей в мирной жизни. Должность участкового в маленьком городе не вполне его устроила, и первое время он порывался уйти, но спустя полгода привык и уже считал этот город своим. Тихая мирная жизнь поселка понемногу увлекла его в свое течение. Работа была, что называется, не бей лежачего. Да и откуда взяться преступлениям в поселке, где каждый второй житель – пенсионер. Только местные рыбаки и охотники приносили толику беспокойства.
– Местные поговаривают, – не дождавшись ответа, продолжал он, все еще преграждая тому путь, – о расставленных сетях у другого берега озера. Надо бы сплавать, проверить.
– Не собирай ты сплетен, – немного раздраженно ответил собеседник, – местные кумушки и не то расскажут. Сидят, вяжут свои салфетки, как паучихи, да придумывают небылицы.
– Сплетни или нет, но я за тобой в оба глаза, ты это учти.
– Удочка, крючок и прикорм – вот и все мои снасти.
Игнат усмехнулся, чуть приподняв левую бровь, заглянул за спину рыбаку, демонстративно оглядел со всех сторон.
– А удочка-то где?
– Так я без нее сегодня. Погода не для клёва, вот что. Из окна-то показалось, лодка отвязалась да и уплыла, вот и ходил проверить. На месте она. А погода не для ловли. Рыба, она-то чует погоду, сегодня и смысла нет выходить на озеро.
Участковый еще несколько мгновений недоверчиво разглядывал его, затем как-то неуверенно кивнул, обошел его и снова нарастил темп. Рыбак простоял посреди дорожки какое-то время, провожая взглядом Игната, затем плюнул ему вслед и поторопился домой, прибавив шаг.
2
Глядя из окна машины на деревенские пейзажи, прошлое для меня становилось более призрачным и почти нереальным, чужим. Иногда перед глазами все еще вставало лицо моего старого знакомого – Телегина: на нем отражались ирония, страх и неверие в то, что я действительно уеду из города на некоторое время. Косте казалось, что моя идея отдохнуть месяц-другой подальше от города – всего лишь каприз. Я же, глядя на свою жизнь, все больше хотела стереть ее, как карандашный набросок, ластиком, и придумать что-то иное, светлое, приятное. Я хотела придумать другую жизнь, где я не скатилась до сомнительных компаний, заискивающих знакомых и ежедневных клубов.
Я разорвала все старые связи, удалила всех друзей из памяти и жизни. Остался только Телегин, которому я приносила деньги, и в поле зрения вновь замаячила Лиза. Она появилась неожиданно, в больнице, на второй день после того, как я пришла в себя в белой палате с перебинтованной головой и смутными воспоминаниями о случившемся. Вместо упреков она протянула мне кулек с яблоками и крепко обняла.
– Давно не виделись, – сказала она.
– Давно, – откликнулась я, не зная, что еще сказать.
Связь с ней я потеряла около двух лет назад: ее позвали работать в другой город, я же завела новых друзей и утонула в вечеринках между съемками.
Из больницы Лиза забрала меня к себе на старую квартиру. Возвращаться в свою, где меня поджидали журналисты с вопросами, обвинениями и вспышками фотокамер, не хотелось.
В этой квартире мы жили с ней вместе, когда я приехала в город поступать и искала себе жилье. В то время не могло быть и речи о том, чтобы купить что-то в столице. И я была рада углу в доме ее матери. Две комнаты в коммуналке, которые она занимала с мамой, были единственной их жилплощадью после того, как мать Лизы ушла от ее отца. Оплачивать ее стало тяжело, когда Анастасия Алексеевна ушла с работы из-за слабого здоровья. Когда мы познакомились, тетя Настя уже не работала, и жили они на копеечную зарплату, что получала Лиза в кафе официанткой, работая там до самого закрытия.
– Не могу платить за учебу да еще оплачивать коммуналку, – пожаловалась она мне, когда мы сели за стол в маленькой комнате, разделенной на кухню, спальню и санузел. Настя, мама Лизы, спала в другой комнате, на тот момент она практически слегла. – Если бы с кем-то разделить их, было бы здорово. Но мало кого устраивает тесное жилье, да еще втроем.
Работу я и сама собиралась искать, поддержки в городе у меня не было, родителей я не знала, они погибли, когда мне было лет семь, воспитывала меня бабушка. На ее маленькую пенсию я не могла рассчитывать. Мне требовалось только место для ночлега, поскольку, как и Лиза, приходила домой лишь к ночи. Та небольшая плата, которую спросила с меня Лиза, мне подходила. За те пять лет, что мы прожили с ней бок о бок, я едва ли не сроднилась с ней и тетёй Настей.
По соседству жила развеселая старушка девяноста двух лет, часто звала нас в гости на чай и рассказывала о своей длинной и не самой простой жизни. Тем не менее, именно от нее мы научились не унывать.
Первый год выдался самым сложным для меня. После пар я торопилась в бар по соседству с универом, там работала до закрытия, порой возвращалась в два-три ночи, но если приходила раньше, то кормила и мыла тётю Настю. Иногда приходилось задерживаться и до утра. Едва ли мы с Лизой высыпались, но молодость давала о себе знать – мы не чувствовали усталости, только апатию, которая порой одолевала то меня, то ее. Настя «сгорела» через год после моего к ним вселения, на похоронах были только я и Лиза. Мы закончили обучение с разницей в год, она уже работала на киностудии и в театре, я все еще искала свой актерский «дом» и подрабатывала помощницей костюмера. Работа была не самой желанной для меня, но я была в своей актерской сфере. Только благодаря Лизе я получила роль, четыре года спустя надоевшую мне.
Сделав последний глоток из банки с газировкой, я сунула ее в пустой пакет из-под яблок к остальным. Снова подумала, что не мешало бы выкинуть этот пакет с мусором где-то в подходящем месте, и снова забыла о нем. С тех пор как я выехала из дома, едва только за окном рассвело, я останавливалась лишь пару раз, чтобы наполнить бак бензином и купить в придорожной «забегаловке» перекусить. Если навигатор не врал, оставалось не более ста километров до места, куда я направлялась. Из еды у меня остался пустой пакет из-под яблок (точнее, он был забит банками из-под газировки и воды), бумажный пакет с остатками шаурмы, и последняя, еще не початая бутылка воды.
Мне снова вспомнилась бабуля по соседству. Ненавязчивая и живущая в свое удовольствие Вера Михайловна, имела двух котов и кошку. Всякий раз, когда мы бывали у нее, обычно по выходным и когда тётя Настя засыпала после снотворного и горсти таблеток, я поражалась объему ее библиотеки. Баба Вера любила читать. При всем этом история ее жизни сама просилась на страницы книг. В один из дней, едва ли выспавшись после ночной работы и утренних проблем с мамой Лизы, она постучала в нашу дверь. К нам она приходила редко, ноги ее были уже не те, что в молодости. Взглянув на заплаканное лицо Лизы и сонное мое, она сунула мне в руки накрытое полотенцем блюдо, от которого невероятно вкусно пахло.
– Пирожки с вишней, – коротко пояснила она, снимая на пороге обувь. – Чай готов?
– Сейчас будет, – взбодрилась Лиза и побежала на кухню, а заодно быстро прибрать свою кровать и мой диван.
Пока бабуля доплелась с моей помощью до стола, Лиза уже улыбалась, ставя чайник на плиту.
– Тяжелая ночь?
Я бросила короткий взгляд на Лизу и кивнула старушке.
– Мы не дали вам спать?
– После войны я сплю, как убитая, – Вера Михайловна задорно улыбнулась мне. – Я вам рассказывала о том дне, когда в нашу деревню пришли немцы?
Лиза принесла третий стул и присела за стол справа от бабули.
– Ни разу.
– Это было в сорок четвертом…
Сзади кто-то просигналил. Я прижалась к обочине, пропуская торопыгу.
Старушки-соседки давно не стало, комнату ее купила молодая семья, не знавшая ни меня, ни Лизу. Быть может, у нее вышло бы быстрее вытолкнуть меня из того пузыря, в котором я спокойно и комфортно прожила последние недели. Меня все еще донимали репортеры, телефон звонил с утра до вечера, я перестала брать трубку. Когда Лиза уезжала на съемки я экономила практически на всем, лишь бы не пришлось лишний раз выходить в соседний супермаркет. Когда она возвращалась, обычно – к концу недели, мы смотрели до утра старые фильмы ужасов, потом дневные шоу, и так проходили все выходные. В какой-то момент терпение подруги лопнуло. Вернувшись в очередной раз поздно ночью и застав меня за просмотром «ящика», она отвела меня на кухню и поставила чайник. Пока я вертелась, ища, что поесть, она говорила. Под конец ее длинного монолога, меня немного накрыло обидой и непониманием.
– Сначала ты предлагаешь мне отсидеться у тебя, а теперь что? Гонишь?
Присев за стол я отпила чай, хотя мне его совсем не хотелось.
– И не гоню вовсе. Отсиделась ты достаточно, пора отлучать тебя от телевизора. Ты потолстела.
Я поперхнулась.
– Вранье, – просипела я, откашливаясь.
– Нет, и ты знаешь, что я права. На днях Костик к тебе заехать собирается. Давно вы созванивались?
– Телегин? С самой выписки не говорила с ним, что-то случилось?
– Скоро съемки.
– Еще два с лишним месяца, – вытаращилась я на подругу.
– Он боится.
– Мы с ним уже все обсудили. Съемки я не брошу, передай ему, пусть расслабит то, на чем сидит.
– Сама ему и скажешь. Заодно поведай о том, что у тебя нет депрессии. Вдруг он поверит.
– Нет у меня депрессии.
– Ты просиживаешь дни у телевизора, много ешь. Чужая жизнь тебя волнует больше, чем твоя собственная. Сколько ты еще будешь торчать в четырех стенах?
– До съемок. Скоро все наладится, я знаю. И все покажется ерундой.
– И это не депрессия? – переспросила подруга.
– Плохой день, такое случается с каждым. Но я не хочу до конца дней своих винить себя и прятаться ото всех, если ты об этом.
– И не надо. Тебе стоит отвлечься. И я уже придумала как.
Я приподняла брови и ждала продолжения. Лиза могла предложить слетать куда-нибудь на море или какую-то крошечную роль в том фильме, где она снималась, но оно не шло ни в какое сравнение с тем, что предложила Лиза в итоге.
– Я никогда не рассказывала тебе о своей семье, – начала она издалека.
– Я знала твою мать, – напомнила я ей. – Ты говорила, что она ушла от твоего отца, когда ты еще маленькой была. Причины, правда, ни ты, ни она никогда не говорили.
– Еще у меня были бабка и дед, они жили далеко отсюда.
Лиза пару раз упоминала о них, но всегда коротко и одной фразой: «я их не помню».
