– Твоё сознание забито суетой. Научись слушать себя. А ты не отрывай её от дела. Никого не отрывай, – переключилась Малуша на Глеба. – Если ты до кровавой луны решишь головоломку, сможешь вернуть всех назад на Чике-Таман. А если кровавая луна взойдёт, вы забудете друг друга. Забудете обо всём. Дело есть у каждого. Думайте! Вы все думайте!
– Ты! – указательный палец Малуши поднялся в сторону немого. – Ты же лекарь. Тебе ли не знать, что болезни приходят из-за потери связи человека с его миром. Сидишь, молчишь… Я разбудила вас. Мы квиты. Я останусь здесь, приму мой последний вздох и отпущу силу. А вы возвращайтесь!
Пассажиры растерянно смотрели друг на друга, не понимая, о чём им вещает бабка.
– Всё сожрет подчистую. Все заберёт, а вы не отдавайте. Память нужна человеку не для прошлого, а для будущего. Вот она, чистая душа. – Малуша обернулась и посмотрела на Светлану. – Она уже прошла этот путь, она будет проводником.
– Ба! Ба! Смотри, какое небо стало розовое! – Звонкий голос Ороя нарушил ломаный сеанс предсказаний. Люди в автобусе приникли к окнам. Глазам предстала невероятная картина, сошедшая то ли с полотна авангардиста, то ли со страниц фантастической книги. Небо опустилось и окрасилось в яркие цвета, будто кто-то густо украсил его перьями розовых фламинго.
Аня облокотилась на спинку, размышляла над услышанным и смотрела в розовое небо. В голове был полный бардак.
В этот момент автобус встрепенулся, и мотор протяжно заурчал.
– Ничего не понимаю. – Водитель вернулся, снял фуражку и почесал затылок, где красовалась татуировка «Амалия. Аномалия». – Сам глохнет – и сам заводится. Ничего не понимаю.
***
Светлана
Мобильник призывно засветился, приглашая к диалогу. Светлана опустила глаза на экран и замерла. Резкий скачок в груди. Сердце схватили и сжали. Больно. ?
«Знаю, что ты сейчас думаешь, но верю: не бросишь. Я на краю, на Чике-Таман. Лиственница молчит».
Светлана перечитала сообщение несколько раз. Экран телефона погас, но она продолжала не мигая смотреть на чёрный прямоугольник.
Что?! От Ирки не было ни слова последние лет пять. ?
– Ты думаешь, так можно? Предать, бросить, отнять всё, что дорого, а потом вот так прислать сообщение?
Светлана нервно вышагивала по комнате. Рука теребила каштановый локон, выбившийся из густого пучка на затылке. «Почему я до сих пор не удалила её номер телефона?!»
– Никуда я не поеду. Ни к лиственнице. Ни тем более на перевал. Ты вообще не знаешь, жива ли я. Ты даже «здравствуй» не сказала, – говорила Светлана невидимой собеседнице. Натянутая как струна, она чувствовала, как бешено срывается в галоп её сердце. ?
Как тогда.
Когда они были подругами. Почти сёстрами. Вместе со школы, вместе в институт, вместе искали работу, вместе гуляли. И знакомились с ребятами тоже вместе. ?
Славик понравился Светлане сразу. Темноволосый, спортивный и добрый. Открытый уж больно, но, может, это и подкупило серьёзную и неприступную Светлану. Они могли часами разговаривать обо всём на свете. Тёплые летние ночи их свиданий быстро раздули жаркий костёр любви.
– Ирка, он такой… – Светлана по-девичьи трогательно зажмуривала глаза, не понимая, как выразить всю глубину кипящих эмоций. – Такой… Мне кажется, всё по-настоящему.
Светлане хотелось разделить с близким человеком трогательные моменты, рассказать, как волнительно собираться на встречи со Славиком. Как она замирает, когда он берёт её за руку, как обжигают губы робкие поцелуи. Наивная. Женская дружба – благодатная почва для зла. На ней часто сеют желание поделиться радостью, а всходят зависть, обиды и конкуренция. Ирка смотрела на подругу, тщательно пряча за улыбкой раздражение и злость. Она влюбилась в её кавалера без памяти, и в голове кипел план захвата Славика.
Ирка отличалась от подруги: всегда держалась впереди. Самая звонкая, модная и весёлая в любой компании, она обзавелась тихоней Светланой, чтобы выгодно смотреться на её фоне. «Ну почему не я? Как? Как Славик-красавчик мог влюбиться не в меня, а в эту простофилю?» – сокрушалась Ирка, глядя, как ладно выстраиваются отношения влюблённых.
Светлана истинного лица подруги не разглядела, считала, что роднее Ирки нет никого на белом свете. Да и не было. Мать Светланы умерла при родах, отец не смог смириться и за год спился. Воспитывала её тётка, у которой на девочку были свои корыстные расчёты, не из любви. При этом учёба всегда давалась Светлане легко, Бог наделил её живым умом и добрым сердцем. В соседке по парте она нашла и подругу, и сестру, и родную душу. Восхищалась красотой Иры, её умением всегда находиться в центре внимания, и искренне любила.
Всё у девочек было хорошо, пока не возник Славик. Скажете, сама виновата?
Нет, помогли. Славика забрали в армию. Светлана ждала, а Ирка ждать не стала. Она поехала за судьбой и устроилась продавцом в магазинчик при части, в которой служил Славик. Как уж всё сложилось, Светлана не знала, но однажды получила письмо с фотографией, на которой улыбающийся Славик надевал кольцо на палец довольной Ирке.
Тогда спас Алтай. Светлана уехала в горы, одна. Ела и молилась, любить не получалось. Рана затянулась, когда на одной из экскурсий девушка попала к лиственнице. Светлана обняла багряный ствол, прижалась к нему щекой и долго плакала. Прохлада и сила могучего дерева заполняли жизнью, листва гладила по макушке, по-матерински утешая. Так красная лиственница на перевале Чике-Таман стала источником духовного возрождения.
«Ты ещё вернёшься, вернёшься навсегда, – сказал шаман, когда Светлана засобиралась домой. – Твоё место здесь». ?
И вот теперь это смс-сообщение.
Вы когда-нибудь замечали, что близкие причиняют самую сильную боль? Они знают точно, как сделать больнее. От них меньше всего ждёшь подвоха. И тут – бац! Предательство! В одно мгновение чувствуешь резкую утрату себя, своей важности и нужности. Накрывает обесценивание, такое же внезапное и глубинное, как смерть. Хрясь! Ничего не вернуть, не склеить как было. Всё просто перестаёт быть как прежде. Ты доверял. И вдруг остался беззащитным, с болью и обожжённым сердцем. За что? Выходит, тебя никто и не любил? Может, ты какой-то не такой? И на месте утраты прорастает злость, обида и ненависть. Предательство разъедает всё человеческое, как соляная кислота, быстро, не оставляя ничего живого, выжигая душу дотла.
Но если поместить предательство под микроскоп, можно увидеть много любопытного. При детальном рассмотрении можно обнаружить даже психологические травмы. Не свои – предателя. В этот момент попытайся понять, что двигало обидчиком. И удивишься: к тебе предательство не имело никакого отношения. Ты – только буфер, в который с разгона мчался автомобиль, потерявший контроль управления. А теперь важное: вперёд! Нужно спасаться. Избавиться от тьмы внутри. Освободиться, чтобы снова стать прежним, свободным. Это лучшее сбережение себя, сохранение своей сущности. Простить и отпустить с миром. И если потребуется – помочь сохранить «человеческое» другого.
Всё это шептала ей лиственница. Ветер трепал каштановые локоны. Горы отражались в глазах спокойствием и уверенностью. Завтрашний день жив. И Светлана в нём жива. Ей снова есть место среди живых.
«Любое событие оставляет след. Сделай след зажившим шрамом, а не кровоточащей раной. Прости и отпусти с миром». С этим знанием Светлана вернулась домой, свободная и исцелённая. Исцелённая – значит целая, когда собираешь воедино куски, на которые распадается разорванное болью сознание, и примиряешь между собой все части личности, принимая разную себя. И ту, которую любят, и ту, которую отвергают.
«Прости и отпусти с миром. И если потребуется, помоги сохранить „человеческое“ другого», – ещё раз напомнила себе Светлана, вздохнула и стала собирать чемодан.
Часто те, на кого надеешься, могут предать, а те, кем пренебрегаешь, могут спасти.
***
Димыч
Бывают такие щербатые, у которых между двумя передними верхними зубами – щель. И будто сразу ощущаешь, что человек лукавый. Врун, может. Ненадёжный, в общем, человек. Таких Димыч не любил и сторонился. Вот и водителю не сказал ни слова.
«„Немой“. Сам ты немой. За „старика“ прощаю, возраст, ничего не поделать, – мысленно отвечал Димыч щербатому водителю и вместо красивых пейзажей за окном изучал ручку своего портфеля. – Всему виной болезнь эта».
Рак съедал Димыча изнутри. Стадии принятия остались далеко позади вместе с безуспешными попытками лечения. Кожа выглядела как высохшее яблоко. Тёмная, неестественно жёлтая и сухая, как папирус. Не будь он врачом, возможно, надежда бы так и теплилась в нём, но пальцы сами собой лезли пальпировать печень, вывалившуюся за край рёберной дуги на недобрые десять сантиметров.
– Димыч, ты сам всё понимаешь, – сказал на последнем осмотре его лечащий врач, коллега из смежного отделения больницы, в которой Димыч проработал без малого сорок лет. – Шансов негусто.
– Ты хотел сказать «шансов нет», но пожалел меня. А чего жалеть. Ты не жалей. Что уж тут поделать.
Последнее время Димыч часто задумывался, что болезнь послана ему за то, что он перестал ощущать в себе человеческое. Выгорел. И как человек, и как врач закончился, день за днём уныло проводя сбор анамнезов. Говорят, профессиональное выгорание связано со стажем и грозит врачам, проработавшим по одной специальности больше пятнадцати лет. Так и с Димычем: для некогда блестящего невролога жизнь превратилась в череду бабушек, жалующихся на боли в коленках. Выходит, он уже дважды выгоревший, и даже с хвостиком. Надоело. Депрессия, бесконечное чувство вины, горечь от несостоятельности и раздражительность. Нужна ли такая жизнь? Но больше всего Димычу не давала покоя чёрствость. Он превратился в старого бесчувственного сухаря, ненавидящего пациентов.
«Всё! Не могу так больше!» – однажды прокричал внутрь себя Димыч. И как по взмаху волшебной палочки: точно хотите оформить возврат? Не нужно? Решили? Получите рак. По-другому? Нет, по-другому, мил человек, возврат жизни невозможен, за всё нужно платить.
Димыч прозрел, рассмотрел стоимость каждого дня. И снова взвыл к небесам: простите, ошибся! Но в ответ так ничего и не услышал. Или не понял. В ушах поселилась тишина, печень вывалилась, душа и кожа потрескались.
– Немой, – ворчал Димыч, продолжая ковырять ручку портфеля. – Вернусь – накатаю жалобу.
Димыч перестал быть врачом. Стал пациентом и несколько лет бился лбом о таких же, как он, выгоревших дипломированных собратьев. Без результата, пока не взялся за дело сам.
Он засел в библиотеке, перечитал горы литературы и наткнулся на труды о целебной радиоактивной воде. Долина источников располагалась в горах Чуйского тракта за перевалом Чике-Таман. В результате тектонических процессов, протекавших здесь миллионы лет назад, земная кора дала трещины, и из недр потекли ручьи. Алтайцы обожествляли это место, о «живой воде» слагали легенды, передавая их из поколения в поколение.
Вести о чудесных исцелениях не обошли стороной и учёных. Источники принялись изучать врачи, химики и гидрологи. Установили радиоактивность воды и, проведя радиометрические исследования, поняли: лекарство от рака изобретать не надо, оно уже давно само льётся из-под земли. Найти бы только способ консервации «живой воды».
Дело в том, что чудесная исцеляющая формула сохранялась исключительно у источника. Стоило переместить ёмкость чуть дальше – вода превращалась в обычную родниковую. Многие умы безуспешно бились над этим ребусом, а потом и вовсе оставили эту затею. В эпоху перестройки разработки остановили, долину забросили, и источники пересохли.
В расщелине, из которой некогда бил ручей, выросла гигантская лиственница. Время от времени кора её становилась багряной. У лиственницы поселился шаман, и сюда стали съезжаться люди, чтобы исцелять душевные раны. Местные поговаривали: если искренне поведать кровавому дереву о своих бедах, оно непременно поможет.
Димыч не верил в эту чепуху. По всем его расчетам, ствол дерева окрашивал рутений. Красный радиоактивный металл. Именно он обладает противоопухолевым действием. А биофлавоноидный комплекс лиственницы является мощным, непревзойдённым на Земле антиоксидантом. Он защищает клетки от токсинов и восстанавливает работу иммунной системы.
«Видимо, источники где-то глубоко ещё питают корни, – размышлял Димыч, – и лиственница является уникальным природным противораковым комплексом. Значит, шансы всё ещё есть». От этих мыслей стало тепло на душе. Он расслабился, откинулся на спинку кресла и раздвинул занавески на окне. Солнечные лучи замельтешили по седой макушке, покрыли золотом жёлтую кожу, и Димыч задремал, став похожим на священного золотого истукана.
***
Квантовый скачок
Вспышка. Аня посмотрела в окно и увидела в небе яркое свечение.
Столько раз она прокручивала в голове возможные сценарии этого события. Про квантовый скачок говорили из каждого утюга. Обсуждали в ток-шоу, снимали научные передачи, раздавали лайфхаки и памятки. Ждали. А сейчас в голове образовалась пустота, как в большом мыльном пузыре. «Ничего не помню. Что делать? Только монотонный звенящий гул. Да с чего я взяла, что это он самый?» Хотя сомнений быть не могло: такую картину Аня видела впервые в своей жизни.
Реальность вокруг превратилась в неправильно собранную мозаику, и мир стал похож на большую переводную картинку, наконец отлипшую от подложки.
«Не думала, что это будет так. СМИ успокаивали, что переход системы из одного состояния в другое не будет замечен простыми людьми на физическом уровне. Мол, учёные будут отслеживать ситуацию на спецоборудовании и информировать нас, простых смертных. Ага. Выкуси. И тут брехня. Дёрнуло же меня покатить на Алтай именно сейчас. Дура!»
Заполнившие голову вибрации распорол оглушительный хлопок.
«Какая глупая смерть» – последнее, о чём подумала Аня. На её бледном лице маской застыло удивление, а широко раскрытые мёртвые глаза продолжали освещаться вспышками молний.
***
Авария
В ушах противно гудело. Пространство кубарем крутилось вокруг Глеба. «Я умер? Умер? – мелькали в голове мысли. – Где мы? Где Аня?» Чтобы оценить происходящее, он попытался задержать взгляд хотя бы на секунду. Движение было настолько быстрым, что от малейшей концентрации жутко тошнило.
Темнота. Глеб постарался поднести к лицу руку, она была липкой и противно пахла металлом. Кровь. «Странно, почему я не ощущаю боли? А что, если… что, если кровь, кровь…» Он боялся продолжить мысль. В один миг Глеб понял, насколько дорожит женой. «Родная, только не ты!»
– Аня – прохрипел Глеб. И набрал воздух в лёгкие:
– Аня-а-а!
Он хотел придать голосу силы. Но то ли гул стоял такой, что крик растворялся, то ли связки отказывались слушаться, – вместо крика снова раздался хриплый сип.
Когда мы теряем любимых и близких, боль разрывает нас изнутри. Разрывает оттого, что больше ничего нельзя изменить. Нельзя сказать «прости» или «люблю». Почему же мы не ценим живых? Живём на вырост. Не звоним, отмахиваемся от них, как от надоедливых мух. Куда-то спешим, выбирая «важное». А важное – рядом. Просто оно обесценивается, замыливается в глазах социума, сжирается суетой.
Всё понимаешь тогда, когда человек перестаёт быть. Быстро. Ёмко. Без условностей. Всё осознаешь. Как? Как теперь жить?
«Ещё вчера я смотрел, как она тихонько дышала на кровати в спальне. Грудь ровно поднималась и опускалась в ритме сна. Красивая, родная, моя.
Анечка…
Говорят, ты не одинок, пока есть хоть один человек, которому не плевать на то, как прошёл твой день. А тебе точно не плевать. Ты сильная, мудрая. Из тех, кто никогда не предаст, даже шагая сквозь чужие предательства.
Без тебя я один в целом свете, Ань».
Гул перешёл в свист. Молния. Сильный удар. Глеба подкинуло вверх и ударило о мягкую спинку впереди стоящего кресла, в грудь врезался ремень безопасности.
«Мы все ещё в автобусе», – подумал Глеб и отключился.
***
Выбор
– Жив! Ренатуратор, три единицы.
Глеб почувствовал нестерпимую боль. Пульсировала нога. Он отчётливо слышал голоса, но ничего не видел. Тяжёлые веки сомкнулись, как створки раковины моллюска. Напрягаясь, Глеб силой попытался разжать их. Тонкая полоска яркого дневного света болью ворвалась в сознание.
– Мужчина, вы помните своё имя? Не пытайтесь открывать глаза, у вас серьёзные травмы. Сейчас введём ренатуратор, и минут через тридцать будете танцевать.
– Я Глеб. Глеб.
– Сейчас, мой хороший, потерпи немного.
Над ним склонилась женщина, но он смог разглядеть только её силуэт. Она легонько гладила его по руке.
Глеб отдёрнул руку. Получилось слабо, мышцы не слушались.
– Аня где? Вы нашли Аню?
– Нашли, всех нашли. Отправили в город на медскайлах. Ты из последних остался и бабуля, долго вас искали.
– На чём? – Глебу показалось, что он плохо расслышал. Но переспрашивать не стал, потому что его интересовало совсем другое:
– Она жива? Аня? Жива?
По телу разливалось приятное тепло. С каждой минутой сознание прояснялось, боль отступала. Чувствовалась удивительная лёгкость. Глебу показалось, что так хорошо он не чувствовал себя очень давно.
– Что вы мне вкололи?
Он смог поднять не только голову, но и половину туловища, широко раскрыл глаза и ясно увидел картинку.
На залитой солнцем поляне орудовали люди в голубых пластиковых костюмах. Чуть поодаль серебрился вытянутый, как пуля, аппарат. «На ракету похож», – подумал Глеб. Женщина-медик разматывала его ногу, из-под окровавленных бинтов показалась розовая здоровая кожа. Никаких ран.
– Подожди, богатырь, не вставай, рано. Ишь, почувствовал силушку! Твоим клеткам на восстановление нужно ещё минут пятнадцать. Как у меня молекулярный сканер сработает, побежишь. А пока лежи. Аня твоя как новенькая. И не таких латали. После того, как профессор Шепелев своё лекарство изобрел, нет больше проблем в Змеиногорске.
– К-каком ещё Змеиногорске? Мы же к шаману ехали, на Чике-Таман. К лиственнице этой, кровавой.
Женщина нахмурилась и посмотрела на мужчину в голубом костюме.
– И этот туда же. Все про шамана говорят. Массовый психоз, что ли?
Мужчина-медик на мгновение повернулся, встретился взглядом с коллегой и снова принялся колдовать с колбами над телом старухи.
