Сергей Попов "Готический Замок. Сборник стихов. Часть 1"

есть пролившийся с неба яд.

Ветер хлещет по ласковым макам,
рвёт на части барьерный риф.
Я отдам своё сердце собакам
и надеюсь, что буду жив.

    28 июля 2022

Чёрный бред

День закончился. Ночь настала.
Звёзды встали в короткий ряд.
Я хотел бы начать сначала,
Мой любимый далёкий брат.

– Кровь за кровь, – говорит уставшая,
Изолгавшаяся земля.
И ей верят дети, не спрашивая,
И идут умирать зазря.

Я хотел бы взлететь над озёрами,
Как какой-нибудь майский жук.
Но меня назовут фантазёром и
За такие мечты сожрут

Те же дети и те же взрослые,
Что любили ещё вчера.
Я привык за немыми вопросами
В темноте коротать вечера:

Мёртвый день, полный жизни и радости?
День живой, где бесчинствует смерть?
Не нужны мне ни плети, ни сладости,
Ни стальной полубог-изувер.

И мне шепчет слепая пророчица
С голубыми глазами Шивы:
«День закончится. Ночь закончится.
Все проснутся и будут живы».

Когда человек становится тряпкой…

Когда человек становится тряпкой,
все разговоры бессмысленны:
у неё нет ушей;
у тряпки нет рта, чтоб ответить;
тряпку никто не любит,
но все пользуются;
но давайте мы будем не «все»,
давайте любить тряпку,
изо всех сил постараемся,
чтобы тряпка
снова стала
человеком.

Очень модное стихотворение

Я спящий чело-ело-век,
и у меня в глазах магниты.
Сижу, уткнувшийся в тарелку,
и звон её выпытываю.

А за окном цветёт черешень
и, серебром сплетённый,
шагает человек – он грешен
и в грешное влюблённый.

А под окном сидит паук.
Ему плевать на грешность.
Он ловит в сети юных мух
и юно дарит нежность.

А я, захлёбуясь борщом,
совсем не улыбнуся,
а, топнув, попрошу ещё,
чтоб точно захлебнуться,

чтоб за окном перецвело
и выцвело до чёрту,
чтоб человек своё лицо
отмыл от позолоты

и чтобы крестовик-паук
ушёл на розогрушень,
и чтоб он в паутине мух —
ведь кто-то же мне нужен!

Пускай в глазах моих магнит —
да сердце одиноко.
Ведь чем сильней душа болит,
тем больше я на бога

смотрю и радуюсь вполне,
что он ко мне шагает,
плывёт и скачет на коне
и в грешное влюбляет.

А я ни разу не люблю,
смотрю себе в тарелку,
черешень режу, небо блю
и чело-ело-векаю.

А за окном цветёт паук
и пахнет так весенне,
что человек совсем потух,
зайдящи в мои сени,

увидел – ест какой-то борщ,
и всё без рук, без ложки, —
да помер сразу, и в прихожей
лежит, как на дорожке.

Ко мне кто из гостей придёт,
его переступает,
но, увидав мой сытый рот,
на месте упадает.

Признаюсь, надоело мне —
в прихожей уж десяток.
Я трупный запах заслонил
борщёвым ароматом,

но как-то вот нехорошо:
ко мне господь шагает,
его библейский капюшон
его лицо скрывает,

а как войдёт ко мне господь,
увидит мои щёки —
так тут же сразу уподоть
с отчаяньем глубоким.

Ко мне ты, гость, не приходи —
я чело-ело-вечу.
Во мне магнитище зари
да сам я безупречен.

Ведь жить зачем? «Борща, борща!»
Побольше бы сквозь тело
прошло его и, сообща,
мы рай бы в мире сделали!

И за окном бы не цвело,
и только в моём доме
светилось бы моё лицо,
как если бы я помер.

Тогда бы человек вошёл
и, труп переступая,
ко мне бы спешно подошёл
гордынь переступая.

Забрал бы борщ, меня прогнал —
и сам бы за тарелку,
чтобы смотреть в дыру окна,
как молней в небе бегает.

Прошла гроза бы за часок —
и сразу бы черешень.
И в поле чистый колосок
сказал бы: «Батька, грешен!»

Тогда бы за окном паук
в испуге закрестился,
тогда бы за окном паук
прям насмерть закрестился

и человека серебром
изящно вокруг шеи
скрутили бы своим теплом
червонные бы змеи.

Тогда заплёлся бы язык
рассказчиков и фатов
и без смущения святых
обмолвил бородатыми.

И если б вспомнил кто когда,
с чего всё началося,
к тому б тогда пришла беда —
хоть летом, хоть и осенью.

Тогда бы это… я… забыл!
Но, в общем, нам тогда бы…
совсем, вот, кажется, забыл…
А! – с мачтами корабль

плывёт по морю в полный штиль,