Дмитрий Карпович "Сыщик. Изнанка профессии"

– Давайте, Николай Иванович, пройдемся еще раз по следам, заглянем внутрь дачи Первушина вашего, может на участке или в доме что-нибудь или кого-нибудь увидим.

Мы двинулись след в след по уже проторенному Первушиным и сторожем следам, ибо так идти в глубоком снегу всегда легче.

Дойдя до старенькой дачи Первушиных, ничего приметного или подозрительного, кроме утоптанного снега, мы не обнаружили.

– Николай Иванович, давайте поступим так – я сейчас быстренько напишу протокол осмотра места происшествия и опрошу вас по существу, а затем уже поеду к Первушиным.

Приготовьте мне их адрес.

– Все уже готово. – Дураков достал из внутреннего кармана телогрейки вчетверо сложенный листок бумаги, на котором были написаны его ровным, почти каллиграфическим почерком ФИО, адреса, телефоны, номера дач потерпевшего, возможных свидетелей и Первушина.

Я еще раз похвалил Дуракова и искренне сказал ему спасибо.

Закончив осмотр места происшествия и опросив сторожа на нашей «дежурке» (дежурный автомобиль отделения милиции, на котором следственно-оперативная группа выезжает на место происшествия) я направился по адресу Первушина, любезно предоставленному мне сторожем Дураковым.

Прибыв на адрес Первушиных, я не спеша поднялся на четвертый этаж пятиэтажного жилого дома и позвонил в дверь.

Никогда не знаешь, что ждет тебя за закрытой дверью, да еще под Новый год. На мой звонок дверь распахнулась, на пороге стояла девчушка лет шести-семи. Чуть старше моей дочери.

– Ты кто? – Спросила она.

– А взрослые есть дома?– Спросил я в свою очередь.

На наш с ней разговор из ближайшей комнаты вышел старик на вид лет семидесяти и молча, но с неподдельным удивлением на лице, как будто увидел Деда Мороза, уставился на меня.

– Здравствуйте. Оперуполномоченный уголовного розыска Карпович, моя фамилия, – представился я и протянул служебное удостоверение. – Могу я увидеть Первушина Александра Александровича?

– Да, это я, – ответил старик.

Теперь уже удивляться была моя очередь, видимо, выглядел я так, как будто передо мной стоял Санта-Клаус. Я просто на миг представил себе, как этот древний на вид старик, взбирается на двенадцатиметровую высоту и лихо орудует ножовкой, затем спрыгивает с дерева и по сугробам, доходящим, как минимум, до пояса, тащит эту елку к себе на дачу, а затем полтора километра до электрички.

– Простите, а дача в садоводческом обществе «Яблонька» у вас есть? – Спросил я, начиная подозревать, что старый «пень» Дураков оправдывает свою фамилию, и втюхал мне «левого» дачника.

– Да, есть, а что случилось?

– А вы были вчера на даче у себя? – Не отвечая на вопрос старика, я пытался запутать его своими вопросами и догадками, мелькающими у меня в голове, как скоростной поезд «ласточка»…

– Вас сторож вчера видел…

– Да, мы были, – во множественном числе ответил Первушин.

– У ваших соседей по аллее вершину ели спилили, дерево по факту уничтожено… Следы привели к вашей даче, что-то можете пояснить?

Мы так и продолжали стоять с дедом на пороге квартиры и вести диалог, когда на наш разговор из кухни вышла бабушка, видимо подслушивавшая наш разговор, за подол домашнего халата которой пряталась уже «упорхнувшая», как синичка с ветки дерева, из коридора девчушка.

– Говорила я вам, старый дурак и молодой, – вмешалась в наш разговор со вздохом женщина. – На кой она сдалась вам, эта елка.

– Все, сдала бабка дедку, – подумал я.

Если он еще был не один, то группа лиц вырисовывается, обрадовался я про себя. Нормальная такая «палка» получится, учетная.

Старик понурил голову и тихо сказал:

– Проходите.

Я прошел в комнату. За столом сидел и что-то рисовал на альбомном листе худощавый мальчишка, на вид лет десяти, красиво так рисовал, какой-то пейзаж, по-моему.

Я окинул уже опытным взглядом комнату. Старая квартира, старый ремонт, два старика… Все вписывалось в мою картину миропознания жизни пенсионеров… Вот только двое ребятишек никак не «привязывались» пока к увиденному.

«Ну, мало ли, – думал я, – уехали родители в отпуск, скинули внучат дедам и счастливы». На столе стояли два раскрытых и почти доеденных сладких новогодних подарка, фантики от конфет были раскиданы по всему столу. Больше ничего о предстоящем новогоднем гулянии в этой небольшой, очень скромной, двухкомнатной квартире не напоминало.

Мальчишка испуганно глядел в мою сторону, переводя взгляд с меня на деда.

– Ладно, рассказывайте, – обратился я к старику.

– Да что тут скажешь, – начал Первушин. – Поехали мы с Алешей на дачу, там в погребе припасы кое-какие есть с огорода, вот решили к Новому году привезти на стол. Я пока погреб откапывал, Алеша вот умудрился елку спилить и притащить к нам на участок. Я уже наругал его, но обратно же ее не приклеить, вот и взяли с собой домой. Чего уж теперь-то, – оправдывался старик.

Мой мозг в очередной раз за этот день выдал кучу эмоций в виде удивления. Я повернулся к этому щупленькому пареньку и внимательно рассматривая его и еще больше удивляясь спросил, как ты залез-то на нее, да ладно залезть-то, дурное дело не хитрое, как ты спилил-то верхушку?

Мальчик потупился и смущаясь и еще не понимая бояться меня дальше или уже нет, ответил лишь одно слово – ножовкой… Мой мозг отказывался верить, но факт был на лицо… Либо это сделал семидесятилетний старик, либо десятилетний пацан…

– Лет-то тебе сколько, скалолаз ты дачный, – спросил я.

– Одиннадцать, – ответил Алеша.

«Накрылась моя "палка" – подумал я. – Возраста уголовной ответственности “скалолаз” Алеша не достиг, а значит, весь остальной сбор материала по данному происшествию будет отправлен в корзину и сделать это нужно будет мне лично, и если не сегодня, то максимум завтра, а завтра Новый год…»

Я мысленно выругался за зря потраченное время, но что тут поделаешь, это тоже часть нашей работы.

Вопрос у меня оставался только один.

– Елка-то где? – Спросил я.

– В ванной. – Ответил дед.

Пройдя в ванную комнату, я увидел обмотанную какой-то веревкой, чтобы не распушиться, замоченную в воде зеленую красавицу полутора метра ростом.

Мой отец всегда любил Новый год и на праздник в нашем доме ежегодно была пихта. Именно пихта. Не ель, не сосна, не кедр, а всегда пихта, с длиннющими мягкими, пушистыми иглами, наряжать такую было всегда сложно из-за этих длинных иголок, но любоваться ею и вдыхать аромат, стелющийся по всей квартире, как дым от костра в безветренную погоду – было одно наслаждение. Где пихты доставал отец – оставим этот вопрос без ответа. В общем, мне было с чем сравнивать спиленную Алешей елку.

Елка, которую дед Первушин достал из ванной, была ничуть не хуже пихты. Иглы были меньше и жёстче, но смотрелась она прекрасно. Ровненькие ветки, как будто отпиленные аккуратной пилой, или подстриженные опытным парикмахером…

Я оценил вкус Алеши к прекрасному.

Однако, ехать и дособирать материал все равно было необходимо. Я попросил проследовать со мною в отделение милиции и деда и Алешу. И елку прихватить с собой.

Подходя к двери квартиры я спросил:

– А родители Алексея где? Мне их хоть формально, но тоже опросить нужно, порядок такой.

– Нет у них родителей, – ответила мне уже бабушка ребятишек. – Погибли оба в аварии, вот мы их и воспитываем.

Тяжелое молчание повисло в атмосфере квартиры… Дед с внуком молча одевались, собираясь ехать со мной, я же неловко переминался с ноги на ногу. Ехать нужно было все равно.

Мы молча вышли на улицу и проследовали в дежурку, забрав с собой красавицу-елку…

По дороге я спросил деда, давно ли внуки живут с ними? Напрямую задать вопрос – когда погибли ваши дети, у меня язык не поворачивался.

– Второй год, – ответил дед. – Вот так и живем потихоньку с ними в нашей двушке. Стараемся выжить ради них, чтобы в детдом их не отправили… Нам с бабкой уже по семьдесят, еле уговорили «опеку» у нас их оставить…

Дальше ехали молча, дед был немногословен, внук тоже, видимо от страха первый раз в жизни попасть в милицию, а мне просто жалко было их обоих и их испорченного Нового года, без елки и уже почти съеденных двух единственных подарков.

И еще я знал точно, что, хоть в возбуждении дела мне придется отказать, т. к «…лицо, совершившее преступление, не достиг-ло возраста уголовной ответственности», но вот письмо в органы опеки и попечительства, а также местный отдел милиции по адресу проживания Первушиных мне направить придется, и неизвестно, что будет дальше, заберут детей у стариков, так как те не справляются со своими обязанностями опекунов в силу возраста, или просто поставят Алешу на учет в отделение по делам несовершеннолетних.

В отделении милиции я опросил обоих Первушиных, и деда, и внука. Опрашивая Алешу, я задал основной вопрос:

– Елку-то зачем спилил и как догадался, или кто подсказал, что нужно брать самую верхушку?

– Я в книжке прочитал, что верхушка взрослой ели самая красивая и пушистая, а эту елку я давно заприметил, вот только деду ничего не говорил, он бы все равно не разрешил… а денег купить елку у нас нет, вот я и решил сам ее спилить… Новый год все таки, а у нас с Машей даже подарка нет… Пока дед отвлекся погребом, я взял ножовку и забрался на дерево, спилил верхушку…

«Бойкий паренек», – подумалось мне.

– Не страшно было?

– Нет, я торопился очень, чтобы дед меня искать не начал.

Возразить что-то одиннадцатилетнему мальчишке, потерявшему родителей, самостоятельно принявшему решение забраться на двенадцатиметровую высоту без какой-либо страховки, спилить верхушку дерева с себя ростом, и приволочь ее по снегу, доходящему ему почти до горла, чтобы только устроить праздник себе и своей еще ничего не понимающей сестренке, у меня не получалось.

С собранными материалами я поднялся на второй этаж отделения, для доклада начальнику.

Выслушав мой доклад, начальник приказал поступить шаблонно: в возбуждении дела отказать, елку вернуть потерпевшим, информацию о несовершеннолетнем правонарушителе направить в отдел милиции по месту регистрации нарушителя и отдел опеки и попечительства.

– Владимир Владимирович, – обратился я к начальнику, – Давайте елку деду с пацаном отдадим, с потерпевшими я закрою вопрос самостоятельно, договорюсь, в конце концов выведу справку, что елку не нашел… Жалко пацана, Новый год на носу, а у них в квартире шаром покати, три конфетки на двоих из сладостей да бабкины соленья и пироги…

– Нет. – Ответил начальник коротко, но жестко. – Делай, как я сказал, и не пререкайся.

– Ладно, – ответил я…

– Спорить с начальником, что против ветра мочиться.

У меня в кабинете висела очень яркая картина, не нарисованная, а слепленная из хлеба. Да, именно из разжеванного до состояния теста хлеба, слепленная, разукрашенная и пропитанная лаком. Картина эта, сделанная руками зэков и привезенная мною из местного СИЗО, была подарком тамошних оперов. Я снял эту картину со стены и отдал ее Алеше Первушину со словами:

– Это хоть и не елка и не сладкий подарок, но ничего другого у меня с собой нет. Елку я вам вернуть не могу, это вещдок, а вот картину подарить в моих силах, тем более рисовать ты любишь, и у тебя это хорошо получается…

На этом и расстались.

А приготовил я Первушиным еще один подарок. Была в ходу у нас такая хитрость, когда нужно было отправить куда-либо какое то уведомление, но делать этого было не желательно, по каким-либо причинам, то мы готовили документ, подписывали его у начальника, получали исходящий номер у секретаря, а второй экземпляр документа просто выкидывали…

В материалах дела первый экземпляр присутствовал и документ числился, как ушедший адресату, а второй экземпляр по факту лежал в мусорном ведре. Так и поступил я с уведомле-нием отдела опеки и попечительства и отдела милиции по месту жительства Первушиных о совершенном правонарушении Алешей. Пусть, если и придется лишать стариков прав опеки над внуками, то не моими руками, да еще на Новый год…

А елку ту потерпевшие забирать отказались… И начальник приказал поставить ее в отделении милиции и нарядить, ну не выкидывать же ее на самом деле… Милиции тоже праздника хочется… Вот такая елка с палкой вышла у меня под наступающий новый 1997 год.

Как сложилась судьба этого Алеши, его сестренки и их деда с бабушкой – мне не известно, может он стал художником, с его-то вкусом к прекрасному, может спортсменом или альпинистом, с его-то смелостью и талантом к покорению высот, а может, сломали его лихие 90-е, сторчался в каком-нибудь наркотическом притоне и лежит сейчас на соседней аллее, рядом с родителями и бабушкой с дедушкой. Ни мне, ни вам об этом не узнать уже никогда.

Глава 2. «Кошмарик» зимней «Яблоньки».

И в этой главе моей повести речь пойдет о дачном обществе «Яблонька», его обитателях и событиях, связанных с ними, и снова в зимний период времени. И пусть читатель не думает, что все криминальные события, связанные с моей службой в середине 90-х годов прошлого века, кружились вокруг этого общества. Дачных обществ на территории обслуживания нашим отделением милиции было больше сотни.

Нет. Просто так уж повествование сложилось. А зимний период на пригородных дачах – это действительно опасная пора. В то замечательное время не было не то что систем видеонаблюдения, «Распознавания лиц», «Умный город», "Поток", оказывающих неоценимую помощь современной полиции в раскрытии преступлений, на улицах не то что видеокамер не было, а даже фонарей на обычных столбах не хватало – в дачных же обществах единственный фонарь горел около сторожки, и гостями сторожа, в том числе нежданными, могли быть кто угодно. А у «Яблоньки» к тому же за забором с восточной стороны располагалось старое кладбище, принадлежащее находящейся неподалеку пригородной железнодорожной станции. В 90-х годах там нет-нет, да еще и хоронили местных усопших.

Ровно за два года, до того момента как мы со сторожем «Яблоньки» Дураковым Николаем Ивановичем вычисляли похитителя верхушек местных елей, в обществе жил и работал другой сторож, причем молодой, тридцатилетний мужчина, к тому же бывший «афганец».

Возраст сторожей на всех дачах был практически идентичным – пенсионным, поэтому молодой, здоровый мужчина был, скорее всего, исключением из правил. Но раз он прошел, как сейчас принято говорить, «преднаймовую проверку» местного председателя, участкового и опера, обслуживающего данную территорию, то и всем остальным до него не было никакого дела, главное, чтобы работал исправно. К тому же в середине 90-х годов с работой и жильем было действительно туговато, особенно приезжим.

Константин, так звали сторожа, был не местный. Прибыл он в Новосибирск то ли из Абхазии, то ли из Приднестровья. За давностью лет уже и не упомню.

«Кошмарик» – это была кличка Константина, как выяснилось позже.

И не только его кличка в последующем вызвала резонанс всего отдела уголовного розыска нашего РОВД, но и те описываемые мною ниже события, участником которых стал Кошмарик.

Одним из старших оперов в нашем отделе уголовного розыска работал опытнейший тридцатипятилетний капитан милиции Павел Дмитриевич Семилобов. Настолько матер и искусен был он в нашей профессии, что я и тогда и сейчас называю его исключительно по имени отчеству. Был он одним из лучших оперов нашего отдела по всем показателям. Мне, молодому лейтенанту, хотелось просто «в рот ему заглядывать» и ловить каждое слово, особенно когда он общался с так называемым «подучётным контингентом».

Кабинеты наши с Пал Митричем, как сокращенно я его величал, были по соседству.

В один из дней февраля 1995 года, Митрич зашел ко мне в кабинет, держа в руках «шкурку» (так называлось агентурное сообщение от наших негласных «источников», оказывающих нам, кто добровольно, кто из страха, кто за небольшие деньги помощь в раскрытии преступлений).

– Глянь-ка, Дима, какую мой человек весточку притаранил. – Пал Митрич положил передо мною на стол то самое сообщение.

Так в нашей среде не то, что не принято было делать, так было делать категорически нельзя из-за имеющегося режима секретности при работе с агентурой. Понятное дело, что любой режим любой секретности, особенно в небольшом коллективе, где все знали друг друга очень хорошо и доверяли друг другу, иногда даже встречи с собственной агентурой – мог быть нарушен и нарушался систематически. Но не до такой же степени, когда «старый», умудренный опытом опер показывает святая святых – агентурную информацию от своего источника молодому «щуплому» оперу. И тем не менее Митрич положил передо мною на стол сообщение от агента.

В сообщении корявым почерком было написано, что сторож дачного общества «Яблонька» Костя вместе со своей сожительницей на прошлой неделе убил на дачах двух мужиков.

Тело одного закопали в сугробе, прямо на соседней от сторожки аллее, а тело второго подхоронили в какую-то свежую могилу на находящемся рядом кладбище.

Митрич присел на стул и, не то спрашивая меня, не то разговаривая сам с собой произнес: «он бухой, что ли писал сообщение, и ему приснилось все это? И че теперь делать с этой информацией – доложу ее наверх, затрахают с мероприятиями по проверке и сроками. И не доложить нельзя, а вдруг это правда?»

Митрич задумался секунд на пять.

– Ладно, буду думать, пусть бумага пока вылежится в сейфе, регистрировать ее не буду.

Я лично знаком был с этим сторожем, т. к. не единожды выезжал на различные заявки в это общество, и первое, с кем всегда приходится общаться при посещении любых дач, это сторож.

На меня Константин производил обычное впечатление. Каких-либо отрицательных, негативных флюидных потоков в его адрес с моей стороны не было точно. Это был обычный тридцатилетний мужчина, немного простоват в общении, ну не семи пядей во лбу уж точно, иначе бы зачем вообще в сторожа подался. Да и сожительницу его Нину, двадцатидвухлетнюю симпатичную девушку мне также приходилось видеть и общаться с ними обоими по «дачным» делам.