Марина Тмин "Привет, дорогой дневник, я из России"

и восклицаешь: боже, боже, боже,

и восклицаньем упираешься в себя. всё ниже.

и на последнем вздохе восклицание – как вой,

я знаю: ты всего боишься, но не стоит,

залезь в постель,

укройся с головой

и будь себе мерилом и покоем,

да не дрожи!

все, что случится – смерть и становленье лишним,

всё! переживали сотни раз, стук каблуков

конец пера с усильем отдерет от спелой книжки,

не вспомнишь. приходил, смутил и был таков.

погаснет мысль о грязной и лихой,

о нашей рваной, странной, долгой жизни,

где кто-то пишет нашей же рукой,

рисуя приговоры афоризмам;

которых после в сито наберёшь,

беги с пустым, переливай в порожний,

беги и перекрикивай галдёж.

люби. целуй. имей,

но осторожней.

слово-граната

каждому, кто стремится к открытиям, необходима отвага,

существуя в рамках законов живописи

в общепринятых нормах,

общество ждёт вывешенного из окна пиратского флага.

да, оно не готово. да, оно привыкло к подножному корму.

функционирующей системе что станет эквивалентом?

чистой воды безумие, вызов, брошенный массам,

высеченное в скале «memento mori’ и ежемоментные

пощёчины представителям

буржуазного класса.

если перевести на мысли – непонимание абсолюта,

сваливание в кучу, совершённое гребенкой.

один шаблон на всех. творец – это плут. жизнь – минута,

муза – баба, беременная поэтским

ребёнком.

и лицо у вечности опухшее с пятничной водки.

изменчивость – вот единственная константа,

всем поэтам всех континентов, в крике дерущим глотки —

молодость.

слово-молот.

слово-винтовка.

слово-граната

всех прощаешь

всех прощаешь, желавших что-то с тебя иметь.

приходит баба. переставляет горшки на окнах,

признаётся, что её величают Смерть.

но не за тобой пришла.

просто что-то ей одиноко.

проверяет, на месте ли препарат,

пить который заставили не врачи.

жалуется, мол, так редко ей кто-то рад,

хоть смейся, хоть кричи.

лезвия вытаскивает из закромов,

ну порежься, говорит, клятву дай на крови.

мне для зрелищности.

я даже не вижу снов.

я не пью мартини. там – лёд.

у меня – бесконечное ОРВИ.

пыль укладывает слоем на стопки книг.

и хохочет: когда тебе их читать?

милая, будет стирка, глажка, водка и злой мужик.

будет всё как у всех.

сядь.

посиди у ног. я сплету тебе кошкину колыбель.

а лицо у неё – кратеры, пейзажем – Марс.

голос – скрипка. стонет. ревет метель.

никого здесь, милая, кроме нас.

я ко всем приходила. ко всем приду.

что сто лет одиночества против вечной смерти?

я расклеиваюсь – к собственному стыду.

я наивный верующий, в прошлом – скептик.

баба эта – черным черна.

а ты даже не думаешь прогонять.

в тебе бездна. совсем без дна.

молча двигаешься. Смерть ложится в твою кровать.

спи спокойно, милая, мне едва

удаётся дышать. куда тебя заберу?

по полу рассыпаются и разбрызгиваются слова,

прожигая в тебе

дыру.

так у всех у нас в будущем только мрак.

жуткое однообразие сонных дней.

Смерть приходит к тебе со скуки.

да просто так!

ты глядишь и своё отражение видишь в ней.

теперь

когда индивидуальное задушило совместность и массовость,

когда идиотизм задовлел над «хоть чем-то умным»,

выяснилось, что интеллект

торчит в голове как гвоздь,

мешает осовременниться. делает ожесточённым руно-

искателем. одиночкой в погоне за золотым руном.

кажется, умник красуется, но нет – его

шестерят и пестуют.