– Что читаешь? – она нарушила тишину первой, так как я оставался нем.
– Это Вербер, – я закрыл книгу и показал ей обложку. – Книга про людей, изучающих…
– Смерть, я знаю, – она мельком взглянула на обложку, и та её не заинтересовала. – Читала в пятом классе.
– В двенадцать лет? – я проронил скептический смешок, однако она выглядела слишком серьёзной, чтобы привирать.
– Да, – бросила она невозмутимо, копаясь в сумке. Ветер ворошил её волосы, оголяя тонкие и розовые от холода уши.
– «Танатонавты» на любителя, – сказал я осторожно.
– Ага. Поначалу не по себе, – хмыкнула она, завязывая непослушные волосы в хвост. – Помню, читала по ночам философскую книгу про смерть и считала себя такой взрослой и серьёзной…
Она поправила подол своей юбки. На безымянном пальце у неё было серебряное кольцо с бирюзовым камнем.
– Но действительно серьёзные и взрослые люди спят по ночам, – мягко усмехнулась она, потом последовала незначительная пауза, она молчала, разглядывая меня.
– Из какого ты класса? – спросил я. Мы всё так же сидели вплотную.
– Из твоего.
– Ты выглядишь младше… Извини, я ещё никого не знаю, не заметил.
– Да, я знаю… Мне часто дают меньший возраст – это всё генетика, – она улыбнулась и склонила голову набок. – Мама говорит, позже состарюсь.
Я не мог шевельнуться – боялся нарушить ореол её существования, как будто вокруг неё была неощутимая дымка, и смотрел, смотрел на неё не отрываясь.
– Ты выбрал не лучшее место, чтобы убить время.
– Что? Почему?
– Мы напротив окна директора.
Так мы и оказались у неё дома.
Она сказала, что это недалеко, время у нас было – на тот момент полтора урока. Я почему-то согласился, хотя перспектива прогулять уроки меня не радовала. Но любые её действия казались верными… Меня пугало, как сильно она меня влечёт.
– …Также советую тебе «Бойцовский клуб» Чака Паланика, – она стояла на коленках перед полностью заставленным книжным стеллажом, пытаясь выискать необходимое на нижней полке. – Но это похлеще Вербера. Так же своеобразно, но намного динамичней, как по мне. Не так жидко.
Она посадила меня к себе на кровать (за неимением другого места: её стул был завален одеждой) и сама складывала стопку книг рядом, попивая кофе, который мы сделали вместе на кухне. Я оглядывался по сторонам, стараясь подметить какие-то мелочи, которые могли бы мне помочь судить о ней как о человеке.
В её комнате было очень светло и просторно; свет, льющийся сквозь занавески, казался холодно-белым, как будто ангел заглянул к ней в комнату. При этом повсюду валялись какие-то листочки, исписанные мелким почерком с двух сторон, одежда лежала горой и в кресле, и на стуле. Стол был заставлен несколькими кружками, как и у меня в комнате, их всегда лень относить. И книги… книги – везде они были, куда бы ни падал мой взгляд. Они поглощали её жизнь, выходя за рамки книжного стеллажа. Весь этот бардак был как будто бы искренним и честным, отчего мне становилось тепло, пока сидел здесь, в её комнате. Мама часто попрекала меня за такое, и я усмехнулся, отметив, как мы похожи с моей новой знакомой в неидеальности.
– У тебя много растений, – сказал я, глядя на подоконник.
– Ну да, – она проследила за моим взглядом. – В прошлом году я всё лето ни с кем не общалась и глушила в себе одиночество, посвятив всё своё время и мысли технологии бонсай, фикусам и монстерам.
Она молча оглянулась и прищурилась. Стоя на корточках, она разглядывала бордовую книгу у себя в руках, всем своим видом давая понять, что я могу говорить, – она слушает.
– Почему ты вдруг столкнулась с одиночеством? Мы же сейчас легко общаемся… Ты кажешься экстравертом.
– Ну, это долго рассказывать, если честно. Просто другое общение не даст мне столько, сколько я пойму, будучи одной.
Она встала и начала массировать колени.
– Когда-то, когда я была ещё совсем слабой духовно, я цеплялась за людей, как будто они были единственным моим спасением. Спасением от мыслей, наверное, от разговора с собой, когда начинаешь понимать что-то. Но понимание и пугает. Я позволяла себе не задумываться ни о чём, оставаться на плаву, не ныряя в тяжёлые думы. Просто веселилась. Но это не выход, это от проблем бегство.
Она легла на кровать на живот, согнула ноги в коленях и начала болтать ими взад-вперёд, отпивая свой кофе.
– Счастье от безумья, горе от ума? – спросил я, глядя на неё так близко.
– Именно. Нельзя не думать в жизни. Иначе растеряешь честь и холодный разум.
Она опустила взгляд, задумавшись, касаясь губ кончиками пальцев. Я сидел, глядя в полупустую кружку.
– Однако мир состоит из крайностей. Я впала в болезненное одиночество… Когда придумываешь себе комплексы, страхи и проблемы от скуки, – она села, обхватив свои колени, глядя перед собой, голос был так тих и спокоен.
– Вроде ментальной тюрьмы… – слова давались мне с трудом, я хотел было взглянуть на неё, но боялся повстречать глубину её глаз. Я отвернулся и сфокусировался на кирпичном сером доме в окне. – Когда собственные мысли доводят до безумия. В окружающем мире всё в норме, но твои мысли множат хаос и разруху. Так и сходят с ума.
– Типа такого, но я не могла иначе… Выбрать пустую жизнь с подростковыми гулянками и слухами? Я искала друзей раньше среди ровесников, пыталась им понравиться, но это бессмысленно. Мой круг должен быть замкнут и приносить в мою жизнь только весомое. Мне мало той жизни, которая у меня была раньше… Понимаешь?
И я понимал.
В тот день мы всё-таки опоздали на половину урока географии, за это учитель пригрозил объяснительными. Однако он выглядел весьма добрым, был чуть сгорбившимся, и школьники говорили о нём только хорошее. Глядя на его густые седые усы и морщины-лучики вокруг глаз, какие бывают у часто улыбающихся людей, я понимал, что эти угрозы лишь для порядка.
– Пенинсула – это полуостров, – с хитрой улыбкой продолжил он урок, как будто думал, что мы процеловались с ней добрых полтора часа вместо занятий.
Я бы подумал о нас так же. Но слово, им произнесённое, закрепилось в моём сознании цепким якорем. Пенинсула… Красиво, звучно, изящно… Я никогда не слышал его раньше, и мой мозг как будто вопил: «Вот она, разгадка всей жизни!»
Пенинсула.
Я познакомился сегодня с Пенинсулой.
Отныне в голове я зову её Пенинсулой, игнорируя её настоящее имя. Как будто данное ей с рождения имя – это для всеобщего пользования, а Пенинсула – это моё отношение к ней, особая связь.
Как будто для них она одна, а для меня – другая.
3
Это обычный четверг. Шестое февраля.
Я её не видел. Она не появлялась в школе, трубку не брала, сама не давала никакой наводки. Если так прикинуть… через пару дней будет месяц. Не хочется говорить, что мне без неё пусто или я скучаю; только вот периодически ловлю себя на мысли, к которой приводила она меня. Пенинсула раскладывала свой характер на составляющие: на себя прошлую, которая была слабой и несовершенной, и на себя новую, которой так хотела стать: умной, сильной, лучше себя прошлой – во всём совершенной.
Она замечала какие-то мельчайшие детали в обыденности, поведение людей раскладывала на причины и следствие… В её лексиконе часто встречалась фраза «не знаю, как объяснить», но затем она точно выкладывала свои мысли, подробно описывала ощущения и рисовала перед моими глазами громадные картины.
Сейчас… я не знал, что с ней происходит. Бывало, мы общались с ней без перебоев, сутками, неделями напролёт. В такие моменты обычно кажется, что общение и память о человеке перманентны. Но, как и сейчас, наступал период затишья, как будто мы на разных концах континента, а связь оборвана.
После встречи с ней мне как будто открылись новые пласты всего существенного…
Как будто до неё я был неприкаян, напичкан пустяками.
Как будто до неё вся моя жизнь была тренировкой.
– Жаловаться на неприятную вещь – это удваивать зло; смеяться над ней – это уничтожать её, – она тараторила, будто боялась утерять мысль. – Только так можно вести борьбу с миром – только с осознанием внутренней силы можно воплотить её во внешнюю…
Это обычный четверг. Шестое февраля.
Математика первым уроком бодрит чреватостью плохой оценки. Литература, русский – реабилитация после полученного стресса, ты отдыхаешь. География – осознание, что на втором-третьем уроке можно было бы повторить параграф. Английский, история – сон о героических романтичных битвах при Екатерине II. И дальше только дом. День плёлся медленнее галапагосской тяжеловесной черепахи.
Это обычный четверг.
День напрягает своей монотонностью. День полон пустоты. Настолько увлекательно, что меня клонит в сон.
Ноги болят после школьной обуви. Руки чешутся. До прихода родителей нужно ещё пропылесосить весь дом. Рутина давит.
А она решает позвонить мне. Это необычный четверг.
– Я верила в дружбу. Да уж… Нежный возраст. Это была первая и главная ошибка. Показать слабость, позволить проехаться гусеницами танка по своему мягкому сердцу и расплакаться. Подобная искренность разжигает интерес. Ну, точнее, у нормальных людей это вызывает сострадание, но дети бывают жестоки. Это ещё не те люди, которые знают о душевной боли и смерти ребёнка где-то внутри тебя.
– Почему тебя не было в школе? – спросил я, не переставая чесать за правым ухом.
Я сидел на полу, прислонившись к кровати с телефоном в руке. Передо мной стояло зеркало, и я глядел на себя, на то, как слушаю её. Новый монолог, его тоже стоит запомнить, хотя каждый раз мой мозг переставал работать, когда её поток мыслей врывался в меня. В трубке слышалось, как течёт вода из-под крана. Звонит из душа, может, из кухни…
На руках кожа красная, сухая и расчёсанная.
– Жизнь – это жестокая, быстрая игра, и, если у тебя нет масти, ты просто пропадёшь, – голос её был жесток и краток, словно опущенная гильотина. – Каждую секунду что-то иголками впивается в твою кожу: требования, обязательства, мнения. Что-то заставляет современного человека вечно крутиться как белка в колесе.
– Почему тебя не было в школе?
Я слышу, как течёт вода на том конце трубки, и думаю, что стоит поменять воду в аквариуме, пока у золотой рыбки не появилась гниль в жабрах.
– Ведь раньше я была тенью… Во мне совсем не было моральных сил, я инфантильной какой-то выросла, неправильной… – её голос стих под конец предложения. Плеск воды звучал, как её прозрачная печаль.
«Жаберная гниль» возникает вследствие заражения рыб грибками. Среда развития грибка – запущенная грязная вода, отсутствие фильтрации и карантина. Застой приводит к смерти.
В раковине стоят грязные тарелки и кружки после завтрака большой горой.
– Если средняя школа – это зачатие личности, то у меня было мертворождение. Сейчас я воскресла, понимаешь? Ко мне пришло ощущение внутренней силы… Я люблю сейчас всё в себе, – слова Пенинсулы пылали одухотворённостью. – И я сберегу себя навсегда. Морально.
– Почему тебя не было в школе уже месяц? – меня никак не покидал этот вопрос, и я уже в голове своей зафиксировал: я скучал.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70712728&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
