Я: Вы журналистскую этику нарушаете.
С.: А ты ещё маме пожалуйся, сопляк.
На этом моменте я послал Степана Степановича Степанова нахуй. И больше я его никогда не видел.
III
От Москвы до Рязани можно добраться фирменными поездами-экспрессами. Они отправляются с Казанского вокзала. До Рязани вы доедете за три часа. Взрослый билет в одну сторону стоит 1000–1600 рублей.
«И видивъ Олегъ, яко поиде стягъ Володимерь и нача заходити в тылъ его, и вбояся, поб?же Олегъ, и одол? Мьстиславъ. Олегъ же приб?же Мурому и затвори Ярослава Муром?, и самъ идеРязаню. Мьстиславъ же прииде Мурому и створи миръ с муромьци, поя люди своя, ростовц? же и суждальци, и поиде к Рязаню по Ольз?. Олегъ же выб?же из Рязаня, а Мьстиславъ створи миръ с рязаньци и поя люди своя, яже б? заточилъ Олегъ. И посла къОлгови, глаголя: „Не б?гай никаможе, но послися ко братьи своей с молбою не лишать тебе Русьской земли. А язъ послю къ отцю молится о тоб?“ [5 - Отрывок из летописи «Повесть временных лет».].»
Геральдическое описание герба города Рязань гласит:
«В золотом поле стоящий князь в червлёной (красной) епанче, скреплённой на груди золотой застёжкой, в зелёных шапке, платье, сапогах и серебряных штанах, держащий в правой руке серебряный меч, а в левой – серебряные ножны при таком же поясе; шапка и епанча оторочены чёрными соболями. Герб увенчан Шапкой Мономаха. Щитодержатели – серебряный с золотыми гривой и хвостом, чёрными копытами и червлёным языком конь и золотой с червлёным языком грифон, обременённый червлёными огнями („грифон – феникс“) на золотом узорном подножии („арабеска“). Щит окружён золотой церемониальной цепью – должностным знаком главы муниципального образования – города Рязани. Девиз: „Славная история – достойное будущее“ – начертан чёрными литерами на золотой ленте».
Древнейшая часть города – Рязанский кремль, который в настоящий момент представляет из себя один из чудеснейших в европейской части России историко-архитектурных музеев-заповедников под открытым небом. Располагается кремль на высоком обрывистом холме, окружённом реками Лыбедь и Трубеж. Архитектурная доминанта кремля – ансамбль Успенского собора и Соборной колокольни. Их видно практически из любой точки исторического центра города.
Вот я и добрался до кремля. Стою, покуриваю. Последняя сигарета осталась. Тот самый «Филип Моррис» с арбузной кнопкой. Но я кнопку никогда не лопаю. Я выдумал, что если когда-нибудь лопну кнопку у сигареты, то непременно случится нечто непоправимое. Я знаю, что это глупость, но устанавливать для себя запреты всегда очень интересно. Мне трудно жить в мире, в котором можно всё, стоит только захотеть. Хочешь заработать миллион – можно, хочешь трахнуть блядь с обложки Maxim – заработай миллион, и тогда можно, хочешь лопнуть кнопку сигареты – тоже можно. Мир вседозволенности отрицает свободу. Если можно всё, то нельзя ничего. Именно про это говорила власть в романе Оруэлла. «Свобода – это рабство»[6 - Один из партийных лозунгов в романе Джорджа Оруэлла «1984».]. Старо. Откуда-то из-за кустов мне попытался возразить какой-то бородатый мужик, но от него так пахло перегаром, что я даже разбираться не стал, что там осознанная необходимость, а что неосознанная, просто пошёл дальше. Не люблю я этих личностей: сначала материализмом завлекут, а через пару минут ты уже помогаешь им двадцатью рублями на чекушку или сигаретой угощаешь. Не люблю.
А кремль особого впечатления не производит. Церковь, парочка валов, и всё тут. Хотя чего я ещё ждал? На самом деле ждал любви. Знаете, наверное, во всяком возрасте по-своему, но в двадцать лет ждёшь любви тогда, когда она с наименьшей вероятностью может случиться. Надеешься, что вот выйдешь посреди ночи за сигаретами – а там любовь тебя поджидает. Надеешься, что вот успеешь на последний ночной автобус на Каланчёвской улице[7 - Улица в центре Москвы.], а там где-то между работягами, лежащими поперёк кресел, и смурными поддатыми мужеподобными бабами затесалась любовь. Большая и настоящая.
Я ведь вам не рассказал, что пока шёл по Первомайскому проспекту (это у них тут в Рязани главная улица, что-то вроде Тверской или Невского), уже всё придумал:
Томная темнота летней ночи, слегка прерываемая убаюкивающей песней сверчков. Молодому человеку казалось, что он один в этом городе. Рязань спала. И лишь шаги молодого человека гулко отзывались по улицам сонного царства.
Силуэт величественного собора возвышался над казавшимися крохотными домишками. Молодой человек с тоской поднял глаза к небу. Он бессловно молил провидение о знаке. И в эту минуту он почувствовал запах её парфюма. Нежный, как сливки, пьянящий, как первый глоток красного вина.
Запах вёл молодого человека к кремлю. Он, похожий на безумца, почти переходя на бег, спешил по следу запаха, который, казалось ему, не забыть во всю жизнь. Незнакомка сидела на лавочке и смотрела на звёзды. Лунный свет играл её волосами. Незнакомка посмотрела на молодого человека и улыбнулась, и в её взгляде он прочитал: «Я ждала тебя всю свою жизнь». Сдерживая дыхание, боясь вспугнуть то хрупкое чувство, возникшее от встречи взглядами, молодой человек аккуратно подошёл к ней.
– Можно присесть? – с дрожью в голосе спросил он.
– Можно. Какая же сегодня ночь, – ответила она своим бархатным голосом.
Это было начало долгой истории, о которой, наверное, стоило бы поведать в другой книге.
Вот что-то такое я придумал. Знаю, что дурно и пошло, но в этом тоже какое-то особое удовольствие есть. У Достоевского герои упиваются своим страданием, это уже не уникально, а вот своей пошлостью упиться, мечтами любви голливудско-мелодраматичного пошиба – это ещё ничего, главное помнить, что нужно всегда себе и всем окружающим говорить: «Я пошляк самого высочайшего уровня, пошляк и мещанин, выросший на американском кино и низкопробных книжках». Если это заклинание повторять почаще, будет свежо, если ещё что-нибудь про новую искренность присовокупить – высший класс.
А если отбросить всю эту экзальтацию, то Рязанский кремль – хуйня на постном масле. Вы поспешите назвать меня нигилистом, что, мол, ничего святого во мне нет. В своё оправдание скажу, что днём я кремль не видел, но ночью он мне показался именно что хуйнёй на постном масле. Ни больше ни меньше. Чему удивляться? Огромному каменному сундуку, которому много сотен лет? Или Есенину, по пупок закопанному в землю? Нет, господа хорошие, я на кремль насмотрелся. Вот взглянул на него последний разок. Вот развернулся. Ушёл. И больше Рязанский кремль я никогда не видел.
IV
А всё-таки сигарет купить нужно. Но по пути как назло не попадается никакого магазинчика-круглосутки. Может, во дворы лучше свернуть? Эти магазинчики на тараканов похожи. Света боятся. Страшновато. Ещё кто-то огреет меня, как того токаря. А я, может быть, ещё пожить хочу. Мне, может быть, рано умирать. Ну, хорошо, давайте представим, что вот там, где стоит пятиэтажное здание общаги (как понял, что общага? а там балконов нет), выкрашенное жирно-жёлтой краской, сейчас за углом поджидают меня двое.
Один – здоровый малый, с бритой черепушкой, в кожаной куртке. В кармане у него кастет. Второе место на чемпионате Рязанской области по боксу за 2008 год. Из пьющей семьи. Мама его никогда не любила, всегда называла дармоедом и подонком, а папа пил так сильно, что в принципе утратил ощущение дихотомичности мироздания, перестал отличать «люблю» от «не люблю». Второй – малый ещё крепче первого. Золотая медаль на чемпионате Рязанской области по дзюдо за 2009 год. Детдомовский. Его даже описывать боюсь.
И вот они меня, ничего не подозревающего, поджидают. Мне до этого тёмного угла идти ещё минуты три. Как думаете, молча стоят? Может, и молча.
– А схуяли нам молчать, Лысый? – предварительно сплюнув, ухмыляется первый.
– «Молчи, скрывайся и таи»[8 - Строчка из стихотворения Фёдора Тютчева ‘Silentium!’.], хули. Ты потише говори, вон того лохопеда сейчас убивать будем.
– А зачем нам его убивать? Он ведь сам рано или поздно умрёт, если он, конечно, не Агасфер[9 - Иудей, который оттолкнул нёсшего крест Иисуса, когда Он попросил прислониться к стене дома отдохнуть. Агасфера ещё называют Вечным жидом.].
– Был бы Агасфером, я бы его прям сейчас ёбнул, ненавижу жидов. Россию спасать от таких надо. Все они, жиды, бессмертные. Поэтому и богатые. Сам рассчитай арифметику: если даже по десять рублей в день откладывать, то с Рождества Христова можно 7 000 000 накопить!
– На квартиру хватит.
– Вот-вот. А они, ебать, думаешь по десять рублей откладывают? Ротан шире держи.
– Они по 100 откладывают, – первого распирает от сделанного другом открытия и от лютой ненависти к семитскому народу. Он хрюкает.
Я останавливаюсь. Оглядываюсь по сторонам. Вроде никого. А ведь как будто что-то хрюкнуло. Нет, пожалуй, во дворик я не пойду. Хуй с этими сигаретами. Не до жиру – быть бы живу. А вот тоже, конечно, вопрос: если я сейчас заверну за угол в надежде найти круглосуточный магазин, а там, за углом, те двое меня и прикончат, то можно будет считать, что меня погубило курение? В статистику мой случай попадёт?
– Ну ты и идиот, сорвётся же наш клиент. Мы же тут нужны только для того, чтобы его убить, – шепчет Лысый.
– Это ещё почему?
– Видать, тебя Обухом не просто так зовут. Слушай внимательно, что я тебе скажу, не поймёшь – меня не ебёт. 85-й год себе примерно представляешь?
– Ну…
– Был, ебать, такой крендель, звали его Сиплаков, токарем на заводе спину свою работящую сгинал в позе рака. И вот он в 85-м году аккурат на остановке сидел. У мужика геморрой и простатит одновременно обострились. Ссать охота, но больно, жопа горит так, ну, не знаю, представь, что тебе чёрт кочергу раскалённую в очко вставил, представляешь?
– Представляю…
– Вот, он только встал глянуть, идёт автобус или не идёт, а ему тут же хуяк по голове, и замочили. Понял?
В тишине, повисшей над улицей, можно было утопить несколько щенков.
– Лысый, хоть убей меня бог с рогатки, но не понял.
– И правильно, что не понял. Это не ты понимать должен, а вот этот лошок, которого мы сейчас кончать будем.
– А мы будем? Он же не Агасфер, простой парень, жалко же. У него и мама, наверное, есть.
– А у Сиплакова мамы не было? Ведь раскурочили ему черепушку так, что мама не горюй.
– Вообще, знаешь, Лысый, не хочу я и не буду его убивать.
– Это ещё с какого хуя?
– А с такого, ты вот про вуду что-нибудь знаешь? Молчишь, а стоило бы знать. Вот у них, у этих вудов, есть такой дух, привидение, демон – шут его знает… Барон Суббота. Он как бы у них олицетворяет смерть, а если по этому… как его, фашист этот, который кокаин жрал вместо зубной пасты?
– Фрейд, что ли? Так он не фашист.
– Да какая разница: фашист, не фашист. В другом тут цимес, Лысый. По Фрейду этот Суббота олицетворяет Танатос. Начало смертельное. Врубаешь? И фишка в том, что этот демон ихний, он может в кого угодно вселяться.
– Так это и бес может, не удивил. Обух, мля. Доебал темнить. К чему вообще вся музыка?
– А ты не перебивай! Я не договорил. Он когда вселяется… вот в тебя вселится, да… – ты не начнёшь там головой крутить, орать латынью. Если он в кого вселится, то человек начинает жрать, как свинья, курить много, алкашкой заливаться, – и не без удовольствия Обух добавил: – Понял?
– Хуёнял. Всё я понял. Типа ты мне тут затираешь: все мы себя убиваем, движемся к смерти через удовольствия? Ты мне Америку открывать собрался?
– Тоже мне, гений нашёлся. Я, может, техникум, как ты, и не заканчивал, но до всего своим умом доходил. И книжек я поменьше твоего читал, а по мордасам тебе сейчас как хуйну!
И хуйнул. А Лысый ответил. В два раза сильнее. Обух не растерялся и ответил в два раза сильнее, чем ему ответил Лысый, на что тот ответил в два раза сильнее предыдущего удара.
Одна из апорий Зенона звучит так:
«Чтобы преодолеть путь, нужно сначала преодолеть половину пути, а чтобы преодолеть половину пути, нужно сначала преодолеть половину половины, и так до бесконечности. Поэтому движение никогда не начнётся».
Но я уже давным-давно прошмыгнул мимо зловещего тёмного угла, за которым Лысый и Обух решили вздуть друг дружку. И больше я их никогда не видел.
V
А круглосуточный магазин я наконец нашёл. Тёплый мигающий свет такой знакомой каждому вывески «Продукты 24». И, как это и положено, большая часть букв не горела, образуя загадочное «роды 2». Внутри – ничего удивительного. Прилавок, полки с продуктами. Возле кассы – весы, на которых ещё царя взвешивали, и лоток с жвачкой.
– Извините, а мне бы вот сигареток.
Только дребезжание лампочки.
– Извините, пожалуйста…
И снова дребезжание лампочки было ответом.
Что ж, Рязань – город немаленький, да и светать уже скоро начнёт, через какой-нибудь часок, можно помыкаться по дворам. Не единственный же это магазин. А продавец – хам.
Заскрипела дверь подсобки, заскрипел стариковский голос:
– Слышу, слышу, уже бегу, – из подсобки вышел (скорее, выполз) дряхлый дедуля – если кто и Агасфер, то он. – Вы вообще кто?
Если не знаете, как сбить человека с толку, особенно посреди ночи, то задайте ему этот простой вопрос: вы кто? Действует безотказно. Я опешил. Когда постоянно задаёшь этот вопрос себе, уже привыкаешь к стандартным ходам интеллектуальной мастурбации, умственному пинг-понгу. Но когда этот вопрос задаёт кто-то другой, кто-то находящийся вне твоей черепной коробки, берёт оторопь. Неужели кто-то ещё задаётся вопросом, кто я?
– Назовите себя. Кто вы? – проскрипел дедуля, видимо, подумав, что я не услышал.
– Я… Э-э-э… Покупатель?
– Так-с, покупатель… А я, стало быть, продавец. А когда я вам продам то, что вам надо, вы кем будете? – явно съязвил старый хрен.
– Человеком, – готов побожиться, другого на ум не пришло ничего. Я умолял Господа послать хоть какую-нибудь мыслишку, пускай самую дурацкую, но на язык просились только самые очевидные ответы, они к нему намертво прилипли.
– Человеком. Человек человеку человек. Хомо хомини хомо эст. Вам что-то ещё?
– Мне бы сигарет купить.
– Вам какие? – дед со скоростью черепахи под транквилизаторами шаркал в сторону прилавка.
– «Мальборо» красный, пару пачек.
– А их нет.
– Тогда «Кент», четвёрку.
– А их тоже нет.
– «Кэмел» тогда, жёлтый.
– И их нет.
– А что тогда есть?
– Сигареты.
– А какие?
– А какие вам нужны?
Дорогие читатели, наверняка вы думаете, что я стану описывать, как начал терять терпение, однако спешу вас уверить, что нет. Почему-то мне показалась крайне забавной идея повторить ещё разок, и я сказал:
– «Мальборо» красный, пару пачек.
На что мне ответили:
– А их нет.
Я решил принять правила игры и парировал:
– Тогда «Кент», четвёрку.
Мой визави, похоже, не собирался сдаваться так просто:
– А их тоже нет.
Что же мне оставалось, дорогие читатели? Я ответил:
– «Кэмел» тогда, жёлтый.
Как вы, наверняка, догадались, я услышал:
– И их нет.
Словом, мы повторили наш диалог раз пять, явно получая удовольствие от этого процесса. Под конец, запыхавшийся, но довольный равным поединком, старик-примиритель достал из-под прилавка пачку «Явы».
– 120. Пойдём покурим. У меня тут в подсобке можно.
