Я отрубаюсь окончательно и во сне вижу занавес он укутывает меня пеленает
Будильник утром – противный ксилофон. Я в номере, то есть в съёмной квартире. Всё в порядке, горло не болит. Откладываю пробуждение на полчаса. Потом ещё на десять минут. Потом думаю, да пошли они все, надо давать себе отдохнуть. Просыпаюсь финально в полдень. Полдень, к счастью, не жаркий: в окно бьёт приятный солёный ветер. Хочется поесть и снова лечь спать. Этот город норовит сделать из любого гостя кота – думаю, пока раскладываю вещи. Думаю ещё, что крики чаек легко спутать с кошачьей дракой. Турецкое «извини» – с немецким официальным «до свидания». Квартиру, которую я снял, – с магазином подержанных диванов. Их тут четыре штуки в двух комнатах. Не считая кровати.
Я пью воду из чайника, моюсь, планирую дело. Большая Сестра сказала, что главное найти Екатерину как можно быстрее. Екатерина старше алматинской Кати на тридцать лет, и ей необходимо рассказать несмешной анекдот, напечатанный у меня в конверте. Но сначала – найти. Похоже, даже Большой Сестре трудно отыскать человека в Стамбуле.
Первый день я слоняюсь по району. Жарко, безветренно и немного моросит из огромных кремовых облаков. Порт недалеко. Ближе только бар, чайная с бубликами-симитами и какая-то лавка детских маек. Если подниматься в гору, там начинается что-то типа рынка, дальше зона рестиков. Оттуда удобный вид. Красный кирпич, лаковые крыши, европейский баухаус и угловатые новостройки, за крышами виднеется суровой бровью мост, а за ним утыкается в молочное небо шпиль мечети. Южные черепицы сгрудились на берегу напротив. Воздух плотный, в ушах смешивается птичий, людской и мотоциклетный гомон. Когда я возвращаюсь под вечер, вижу, как чайка и кошка борются за хлеб. На противоположном углу жарят рыбу и ребёнок играет на кастрюле, как на барабане. Я не могу любоваться пресловутой местной красотой и городской жизнью, хоть вроде мозгом и понимаю, за что её тут ценят. Достопримечательности вроде той же мечети Софии давно перестали вызывать у меня эмоции. Когда пространство часто меняется, ты не придаёшь ему значения. Золото – просто жёлтый, блестящий и твёрдый предмет. Море – просто густой, тёмный и водный. Люди – просто очередные люди, речь которых ты, как правило, не очень хорошо понимаешь.
Я останавливаюсь напротив ребёнка-музыканта. Он перестаёт играть и спрашивает неразборчиво: «Сэр? Сэр?». Понятно. Иду дальше. Добираюсь до чайной около квартиры, выпиваю три «тюльпана» по совету таксиста. Сердце стучит быстрее, снова хочется спать. Если долго кататься по разным городам, то вся человеческая культура начинает казаться негигиеничной кучей хлама, сколько бы ты в уме не убеждал себя наслаждаться и ценить якобы восхитительный опыт.
Не хочу никакого опыта. Хочу зацепки. Их нет.
На второй день я пишу знакомому по имени Кайя, который здесь живёт. Он какое-то время учился вместе со мной в универе, приезжал по обмену, нещадно пил и прогуливал, но всё равно всем нравился. Сейчас Кайя работает на одну фирму аж синхронистом, у него огромная собака, смешная рыжая жена из Беларуси и невыносимо тупой ребёнок. Кайя рад мне, зовёт съездить на острова. Мне не хочется. Я в душе ему завидую. Меня вообще пожирает какое-то чёрное чувство. Наверное, таксист был прав и надо просто расслабиться, побыть гостем в месте, где любят гостей, если они ненадолго.
Легко сказать.
В итоге мы с Кайей катаемся на пароме. Паром почти пустой, пол тут деревянный, и сидушки отдают смолой. Кайя отрастил моррисоновскую гриву, которую еле заметно треплет ветер. Я рад, что мы вдвоём. Будь с нами жена Кайи и ребёнок… Неужто та самая примитивная тоска? А ведь Большая Сестра предупреждала.
Ничего. Она даст мне барыш, я вернусь домой и больше никогда никуда не поеду. Это ведь последнее задание. Да, я забыл сказать? А тут забудешь.
– Чем ты занимаешься? – спрашивает Кайя по-русски.
– Сопровождающий переводчик, – вру стандартную легенду. – Живу в Буэнос-Айресе.
– Невеста?
– Пока гуляю. Но вообще надо, да. Слушай… Ты ведь знаешь Екатерину? Которая тоже сейчас здесь, живёт на ренту. Седая такая, помнишь? Она…
– Екатерина Васильевна из Аджибадема? А ты откуда её знаешь?
Ветер усиливается, паром начинает качать, и у меня немного кружится голова. Я так и знал, что Большая Сестра не зря велела мне пообщаться со знакомыми. Наитие у неё круче моего во много раз.
– Екатерина, как же, ты чего. Помнишь, мы вместе были на конференции, где она рассказывала про санскрит? – додумываю.
– Странно, я вроде познакомился с ней в Стамбуле. – Кайя беззаботно пожимает плечами. Нам приносят чай. Пластиковые стаканчики заполнены до краёв, но из них не пролито ни капли, несмотря на качку.
– Можешь скинуть профиль Екатерины? Меня просила её мама передать сувенир, а контакты старые дала, и теперь, если честно, лень уточнять. Я сам напишу, она всё поймёт.
– Не знал, что у Екатерины Васильевны жива мама.
Чаем мы по старой памяти чокаемся и весь оставшийся вечер вспоминаем студенчество. Кто, где и с кем. Бесполезный трёп, но после него и после долгих прогулок по горным улочкам я падаю в кровать и чую, что тоскливо-завистливая чернота ушла.
Утром будильник – резко встать, никаких откладываний. Двадцать отжиманий, мыться и завтракать в столовке неподалёку. Йогурт, лепёшки, айран, по виду похожий на молочный коктейль из детства. Чёрные, сушёно-копчёные маслины засаливают рот. Пока ем, вижу, что Кайя кинул ссылку.
Смотрю. Екатерина Васильевна оказывается совсем не той Екатериной. С курносой седой дамой, которая увлекается йогой, всё понятно уже по профилю в соцсети. Ей точно не нужен анекдот. Тем не менее я вежливо пишу Екатерине Васильевне, скидываю фотку фотки, спрашиваю, не знает ли она нужного мне человека. Дескать, я ищу пропавшую женщину, наняли родственники, потому что полиция стамбульская не справляется. Екатерина Васильевна вежливо отвечает, что такой никогда не видела.
«А кто вам сказал мои контакты?»
Глас Небес, ёпты, – думаю.
В сообщении пространно отвечаю «знакомые», извиняюсь, Кайю не выдаю.
Пора по новой начать, всё чушь. Осталось сегодня и завтра.
Через час я сижу около гавани на скамейке, снова стонут чайки и перекрикиваются о чём-то на улице мусорщики с большими каталками. Мимо проходит смуглый дед с чаем в бумажных рюмках, судя по цвету жидкости, настоящий чифирь. Похоже, скоро я на этот чай подсяду, уже руки трясутся и даже море совсем не успокаивает. Хочется курить, как давно не хотелось. Показываю деду фотографию. От нечего делать. Дед, конечно, ничего не знает. Сколько здесь людей живёт? Двадцать миллионов? Если я провалю, Большая Сестра пошлёт меня в Индию на два дополнительных задания. В Индию не хочется совершенно. Сил нет и так. Лучше уж реально домой с пустым карманом.
– Сэр? Сэр? – обращается кто-то. Поворачиваюсь, предлагает воду старушка. Нет, спасибо, видите, я – чайный наркоман, у которого сломалось наитие. Который не способен распаковать подарок.
Сэр. Сёр. Сюр.
Ребёнок спрашивал меня по-другому. Не «Сёр», а «Сир».
Это же значит с турецкого «секрет». Тот самый, который обещал мне открыть нищий в автомобильном полусне.
Я чуть не роняю недопитый чай.
Надо в тот квартал! Где позавчера был ребёнок! А ещё типа переводчик… Вот тебе и по специальности.
Мелькают улицы. Оконная рама на асфальте, автомойка, рыбу жарят чуть ли не на костре из мусорного бачка. Богатая кондитерская с гранатовыми сладостями, бородатый оборванец падает рядом с дремлющей овчаркой, мужик в пиджаке бросается к нему, выскакивает продавец арбузов из-за угла, свешиваются из окон мягкие игрушки, книжные, рестораны, рестораны в книжных, у щуплого паренька не заводится мотоцикл, ему помогает женщина в хиджабе, пока татуированная девушка в короткой кожаной юбке звонит в какую-то службу; из кальянной играет песня, удаётся разобрать примерно:
Я привык к тоске, ничего не поделаешь
С того момента, когда ты смотрела в мои глаза в слезах
Ребёнка на месте нет. День очень жаркий, просто иссушающий, а я забыл намазаться санскрином, вышел в майке вместо белой рубашки, и руки, кажись, вот-вот сгорят.
– Сир! Сир! – кричу. Тут же привыкли к сумасшедшим. Оглядывается один торговец рыбой, что-то говорит, не разобрать. У него уродливые кильки лежат на тающих льдинках, прилавки не до конца застеклённые. Рыба – последнее, что мне сейчас нужно. Зато любителя рыбы я замечаю очень кстати. Он спал под табуретом и оживляется, выходит ко мне.
Кот (лоснится). Эгеге, кого-то сейчас хватит солнечный удар. В такое время года стоит носить панамку. Это важно. Важнее, чем твои глупости.
Нет самое важное это секрет ты выведал у него скажи пожалуйста вся рыба с меня или чего ты хочешь
Кот (лоснится). Какой секрет? Ты в курсе, что я вообще не тот кот, о котором ты подумал? У нас у каждой кошачьей семьи свои персональные шесть соток. Как у советского дачника.
Хорошо ладно давай так ты знаешь Екатерину
Кот (лоснится). Допустим, знаю. Привести к ней? Слушай… Рыбы завались, а мне за такую услугу хотя бы пять драников.
Чего драники где я найду тебе в Турции драники
Кот (лоснится). Просто пообещай, что поделишься.
Если увижу драники да без проблем
Кот машет мне хвостом и исчезает в узкой улочке там рыночные задворки где лежат объедки и торчат из дверей мешки с красными бобами я иду за котом он перепрыгивает ручеёк из канализации и скрывается за ковром как за занавесом и я скрываюсь туда же
Однажды Большая Сестра дала мне задание в Израиле. Задания в Израиле почему-то самые приятные. Так вот: грузный двадцатилетний парень Федя снимал за дорого каморку на окраине Тель-Авива, получал пособие еврея-репатрианта, искал работу, учил сложнейший иврит, который и у меня-то в основном устный. По большому счёту у Феди было всё замечательно, в перспективах аж Нобелевская премия мира, но в тот момент он, как свойственно великим, скучал по русской водке, а один пить не привык совершенно. Феде нужна была разгрузка, чтобы не вернуться с тоски назад в родную Сибирь, где его не ждало никакой премии абсолютно точно. И разгрузка Феде требовалась настоящая, пацанская, не пиво по зуму с друзьями из прошлого, а вереница пластиковых рюмок длиной в ночь, как в его Красноярске в подъездах бывало. Я с Федей познакомился на базаре Левински, сказал, что очень хочется бухнуть. Мы взяли в магазине аж «Белугу». Зима в Израиле – противное время, темно, слякоть, погода градусов десять-двенадцать. Поговорили отлично, сам как-то отдохнул, помню, и со спокойной душой потом полетел в Испанию спасать от безработицы семейную пару, те совсем зашореные какие-то были, так и не скажешь, что будущие родители лучшего друга жены великого космонавта. А Федя, повёрнутый на истории, рассказал мне буквально всю байду Крестовых походов и ещё немного про кальвинистов. Но это не суть… Суть в том, что когда зарядил субтропический ливень, мы с Федей отошли в подъезд, на наше счастье незапертый, где налили в стаканчики, а на закуску у нас имелась местная кислая капуста, почти как немецкий зауэркраут. Подъезд нашли в доме на Лев Хаир, это такой престижный райончик в центре Тель-Авива. И там в подъезде был железный лифт с мутным стеклянным окошком, а справа от него лестница, с лаковыми перилами, гладкими, по цвету похожими на щербет. Мы спьяну по этим перилам прокатились разок, как школьники. Очень удобно. Вот тут, куда меня привёл хвостатый, я увидел точно такую же лестницу и точно такие же гладкие, почти глянцевые перила.
Голос:
– Здравствуйте! Вы к кому?
– Можно воды? – я прихожу в себя, потный после пробежки за котом, который бесследно скрылся.
– Да.
Выходит северная женщина, не Екатерина. В руках у неё мелькает бутылочка. Холодная, как свежайшая устрица. Лемон су. Кислая газировка. Прикладываю ко лбу. Легче.
– Ну и жара сегодня. А Екатерина у вас?
– Вы родственник! Ой, как хорошо. Вас проводить к ней?
– Да.
Мы поднимаемся на третий этаж и заходим в комнату.
– А я думала, у Екатерины не осталось родственников, – говорит женщина. При тусклом свете я различаю её лицо: светлые глаза, грустные тонкие губы. Она продолжает:
– Я – Алина, сиделка. Оставить вас? Мне как раз надо сходить в магазин за водой и памперсами.
Киваю. Уже кое-что понятно. Не всё, но хоть как-то.
Комната маленькая, едва ли не ромбическая, состоит из острых углов. Односпальная кровать – в одном углу. Бельевой пластиковый шкаф и диван – в другом. Белые больничные занавески скрывают подоконник с фиалками в четвёртом. А в пятом – телевизор на бесшумном, старая плазма показывает синхронное плавание. Екатерина сидит на стуле близко к телевизору. Поза почти как на той фотографии у моря. Телевизионные блики скользят по её высокому лбу. Слепые глаза закрыты. Но не спит. Бодрствует где-то невозможно глубоко.
Я не знаю точно, чем она болела, но уверен, что ничем особенным. В детстве были проблемы с ангиной часто. Морщины у глаз намекают на ранний аборт. На запоздалый развод. На слишком долгий восемьдесят девятый год. Потом в девяностые встретила турецкого седого мужчину, тоже была уже немолода, уехала с ним, так как работы не осталось в родном биологическом институте. Ботаника. Перекрёстное опыление. А теперь она сама – цветок типа эшольции, который решил навсегда закрыться от вечных сумерек, схлопнуться обратно в бутон, в росток. Оглох, онемел как будто добровольно, без крика, без гнева, без агрессивного увядания. Кожа у Екатерины на удивление гладкая и тонкая, видны на шее синие ручейки сосудов.
– Екатерина?
Не отвечает. Не слышит. Не видит. Не умеет говорить больше. Турецкий муж владел крупной ткацкой фабрикой, хотел ребёнка, но увы. Развелись тайком, словно ничего не было, он снял ей квартиру и дал немалую сумму под проценты. Екатерина переехала сюда с роскошной Багдад Авеню, пыталась растить и продавать цветы, но потом и это надоело. Муж хоть и бросил, а помог правильно вложить своеобразные отступные за развод. На родине сбережения бы в два счёта отыквились. Нет, Екатерина всё равно думала вернуться, но куда, зачем. Никто там и раньше не ждал, отец проклял, когда выходила за иностранца, дескать, портила честь его офицерскую. А тут уже привычно. Вкусная, опять же, лимонная газировка.
– Послушайте, Екатерина. Едут два русских бандита по криминальной Газиосманпаше. Вечереет, по углам шарахаются тёмные личности, костры жгут, свёртки передают подозрительные. Стрёмно.
Лицо Екатерины не меняется ни капли. Она не знает, что я здесь.
– И, чтобы как-то успокоиться, начинают они припоминать познания в международном преступном мире. Один говорит другому: «Знаешь, был такой, Пабло Эскобар?» Другой: «Ну да, конечно». «А знаешь, как враги Пабло Эскобара называли Пабло Эскобара?» «Как?» «Падла Эскобар». «Ну, справедливо». «А ещё – ты вот в курсе, кто такой Хосе эль Дьябло?» «Да, конечно, в курсе, рыбка помельче – мексиканский фальшивомонетчик». «А как враги Хосе эль Дьябло называют Хосе эль Дьябло, знаешь?» «Как?» «Хосе эль Падла». «Ого, вот это новость!» «Новость не новость, а ты вот знаешь киллера из Эквадора по имени Энрике Урак?» «Да, как не знать». «Думаешь, вот как его враги называют, Энрике Урака?» «Дай угадаю. Энрике Дурак?» «Да нет». «А как?» «Да просто… падла!»
Екатерина молчит. Я бы тоже молчал, наверное. Не знаю, почему Большая Сестра выбрала эту шутку. На всякий случай я повторяю анекдот на турецком, потом выстукиваю то же самое морзянкой, мягко, указательным пальцем по сухому запястью, словно передаю Екатерине свой живой пульс. Большая Сестра учила нестандартным решениям в таких случаях. Но тут тихо. Реакции ноль. Пульс всё тот же, медленный. Ничего. Это абсолютно бессмысленный подарок человеку, которому он не то что не нужен – он его даже забрать из моих рук толком не может. Ощущение, будто оставляю под лестницей свёрток, звоню в дверь, а человек не выходит. Его там нет. Его нет вовсе.
Я не заметил, как наступил закат и сквозь белые занавески пробиваются кровяные лучи, освещают гладкий пол.
Со злости вырубаю телик. Рассказываю анекдот ещё раз. Громко. Ничего.
В животе образуется какой-то камень. Тянет к земле. Я смотрю на Екатерину, и мне не по себе. Ничего не могу поменять. А я-то думал, хотя бы тут силён.
Гляжу в закрытые глаза. Вот что, конечно, страшно.
– Ну как вы. Общаетесь, смотрю, – возвращается сиделка, улыбается по-родительски. В руках у неё пачка памперсов и прозрачный пакет, внутри коробка картонная, как из-под маленькой пиццы.
Сиделка достаёт какие-то салфетки из шкафа. В комнате сильно пахнет спиртовым раствором. Большая Сестра что-то напутала. Надо сказать ей, как есть. Связаться, созвониться, это ошибка в условиях.
– Хотите? Берите, пожалуйста. Я так рада, что хоть кто-то не забывает нашу Катьку, – сиделка суёт мне пакет с коробкой.
– Ага, да… спасибо…
– Вы племянник?
Позор, позорное жуткое задание, абсурдный анекдот. Большая Сестра издевается? Хочет меня в Индию? Не хочет отпускать? Окей, ладно-ладно, поеду в Индию, да хоть в Гвинею, только не вот это вот!
– Да, я племянник. Спасибо! Уже спешу тоже!
Выбегаю, выскакиваю, вырываюсь, вырвет… Нет, был, помню, парализованный Виктор в Берлине, я ему приносил конфеты и позволил научить меня свистеть правильно. Но там был живой, смешливый старик с веснушкой на носу, просто лежачий. И после моего визита он так приободрился, что смог напоследок даже пошутить весело с одной медсестрой, не спрашивайте деталей, но медсестра потом отговорила подругу выходить замуж. А тут… нет, здесь холодная пещера со сталактитами. И тебя самого вот-вот завалит, словно Екатерина предлагает местами поменяться: ты же так устал, отдохни в тишине.
Придя домой, я бросаю пакет на стол, сдираю наспех кроссовки, так что одна улетает на середину комнаты. Убираю к двери назад. Остаётся грязный след на ламинате. Взгляд в окно. Тухнет кровяной закат, кудахтаньем в ответ на скрип корабля взрываются чайки и летят над черепицей дома напротив. Задёргиваю штору. K чёрту. Большая Сестра. Написать. Ищу в мессенджере тайный пустой профиль, начинаю набирать ей: «Привет, слушай, с заданием какая-то лажа, извини. Екатерина даже прикосновений не чувствует, не то что не слышит. Мой анекдот бесполезен, или я не знаю, как его рассказать, или что-то с ош…».
Не успеваю отправить – звонок. Это она и есть. Сама спохватилась. Я падаю на старый диван. Диван крякает.
– Алло? – немного металлический голос Большой Сестры.
– Слушай, я нашёл Екатерину, только…
– Я знаю, поздравляю! Было трудно, да? Три года прошло, пора тебе выплатить всё, о чём договаривались. Всё передам, реши только, как лучше: квартиры, деньги. Выбери завтра, подумай, ладно?
– Погоди, но…
– Нет, если ты хочешь дальше со мной сотрудничать, то продолжим. Мы можем продлить Большой Договор. Можно вот, например, отправить кое-какие деньги родителям, сделать три недели отпуска. Только ты собирался вроде…
– Я хотел сразу…
– Да, ещё тогда, в парке обговаривали. – Голос Большой Сестры натягивается гитарной струной. – Теперь наотдыхаешься! Всё супер. У тебя отличное наитие, и я обязана предоставить тебе почётную досрочную пенсию. Напиши мне завтра тогда, где решишь обосноваться? – она как будто спешит.
– Хорошо, конечно. А что с Екатериной, я так и не догнал.
– Ой, по-моему, всё было очевидно. Что я тебе буду объяснять дополнительно? Не моё это право.
Я выдавливаю из себя угуканье. Мямлю соглашательское. Кружится голова. Большая Сестра желает хороших снов и кладёт трубку:
– До завтра!
Ура.
Я, правда, даже не понял, для какой такой Екатерина нужна радости… ей точно не стало лучше! Подвох?
Как тут душно. Я вскакиваю с дивана. Душно-душно-душно. Открываю настежь окно. Ночь, где-то вдали гомонят пляски, воет музыка. Иду в спальню и роняю себя на кровать. Камень внутри. Обосноваться. Радоваться же надо. Не всё ли равно, в конце концов? Откуда я знаю, как это подействует на Екатерину. Может, через года три? Разнервничался, дурак. Сказали же, дело сделано. И ты красавчик. Успокойся, поспи, завтра решишь. Может, сам факт посещения важен был. Поешь лукума, упейся чаем. Купи мяса на рынке и свари шурпу.
Ладно-ладно. Просто интересно. В чём было дело. Анекдот бессмысленный, про бандитов. Какое отношение? Что значит – очевидно было? Эй. Какое в жопу «право».
Я чищу зубы и долго ворочаюсь в кровати. Ночь жаркая, кажется, не холоднее дня.
Последнее задание, и какое бездарное! Подушка нагрета, напитана потярой чуть ли не до банного веника. Я переворачиваю её другой стороной. Немногим лучше. Завтра всё решишь. Конечно, надо в родном городе брать трёшку, в самом центре. И вторую, для аренды, недалеко. Чтобы не ездить. Или всё же в столице? А может, одну квартиру у моря? Где-нибудь в Греции…
