Олег Белоус "Эндшпиль Мастерграда"

Больше года Вильчек не видел отца. Письма смягчали, но не могли заменить ни общения с родителем, ни свидания с отчим домом. Впрочем, нельзя сказать, что молодой человек слишком страдал. Имея легкий характер и благородную внешность, он утешался в объятиях юных прелестниц.

Ему и раньше, после того как закончилось домашнее обучение – отец пригласил наставника-иезуита, приходилось подолгу отсутствовать. Образование молодой дворянин получил в католической гимназии в Опаве. А когда на престол молодого королевства Чехии, Силезии и Моравии сел государь Александр Петрович Романов, несмотря на скудность средств, отец отправил единственного отпрыска получать наилучшее из возможных образование в московский университет.

Ворота в сад были отворены. Лошадь аллюром проскакала по аллее, смутно знакомый старик в лиловой вязаной куртке и в большом шерстяном колпаке, копавшийся с лопатой на клумбе, всплеснул руками, некоторое время смотрел вслед. Затем, бросив лопату, поспешил к воротам и выскользнул наружу.

Подскакав к крыльцу, Вильчек отдал лошадь спрыгнувшему на землю слуге и, со всем пылом юности, взбежал, счастливо улыбаясь, по лестнице. Дверь была закрыта.

На стук дверь открыл широкоплечий, мускулистый крепыш, совершенно незнакомый молодому человеку, с кирпично-красным, будто налитым солнцем лицом, огненно-рыжими волосами и грубой челюстью. Глаза у него были ясно-голубые, руки короткие, толстые и заканчивались увесистыми кулаками. Словом, типичный разбойник. При виде молодого Вильчека его глаза на миг широко распахнулись, потом по физиономии промелькнула ухмылка и он застыл в проходе.

Генрих попытался пройти мимо, но тот выставил руку, совершенно закрыв проход.

– Прочь с дороги! – вспылил Вильчек, хватаясь за эфес шпаги, – Я сын хозяина, Генрих Вильчек!

– Хозяин здесь Сигфрид фон Хохберг. А я его слуга, – в руках детины появился револьвер, дуло уставилось немигающим зрачком в лоб Генриха, – А в отношении прежних хозяев поместья указано, гнать взашей!

Из-за спины детины появилась еще двое, один вооруженный короткой саблей, второй с винтовкой, оба такого-же бандитского вида.

– Уходите, господин хороший, – вновь произнес первый и Вильчеку показалось, что в голосе его прозвучала откровенная насмешка и он нахмурился, – а то по нашим законам, ежели кто силой ворвется в чужой дом, то и пристрелить его можно!

Происходившая фантасмагория совершенно сбивала с толку. Генрих широко раскрыл глаза, потом обернулся. Вокруг знакомые с детства стены. А вот с этой яблони он рвал в детстве крупные и, как тогда казалось, столь сладкие плоды, что нет ничего желаннее в целом свете.

– Да что ты такое говоришь? Позови отца, Каспара Вильчека!

– Дай мне господь терпения не пристрелить этого господина! – вскричал первый детина, – нет здесь вашего отца! Помер он!

– Что? – несмотря на растерянность, глаза молодого дворянина блеснули бешенством, – Что ты сказал Schwein (свинья по-немецки)?

А в глазах преграждавших Вильчеку путь в отчий дом негодяев, загорелось торжество.

Афанасий, слуга, крепко схватил его за локоть, потащил за собой вниз, шагая быстро и широко. Он упирался, грозно поглядывая на негодяев, не пустивших его в собственный дом, когда хитрый слуга прошептал, щекоча ухо горячим дыханием:

– А если это происки Лопухиных? Господин Вильчек разве можно так, не разобравшись, кидаться в драку! Их же трое и двое с огненным боем – убьют не за понюшку табака!

Эти слова, особенно упоминание Лопухиных, умерили пыл молодого дворянина, и он дал спустить себя с крыльца и усадить на лошадь.

Сверху засмеялись грубыми голосами и это было столь обидно, что Вильчек едва не кинулся обратно. С огромным трудом Афанасию удалось вывести лошадей, которых он держал за уздечки, за ворота усадьбы.

Когда из непроницаемой зелени придорожных кустов, густо обсевших ведущую к поместью дорогу за поворотом, совершенно исключавшим наблюдение из замка, раздался надтреснутый, сипловатый голос, Генрих вздрогнул и натянул поводья:

– Господин Вильчек, постойте!

Голос показался Генриху странно знакомым.

Сморщенное от прожитых лет лицо в обрамлении седых бакенбард было невозможно не узнать.

– Бузибой! – выдохнул молодой Вильчек и торопливо спрыгнул с коня. Крепкие руки обхватили старческие плечи, – Ты ли это? Глазам не верю!

– Я, я, господин Вильчек, – по морщинам, густо избороздившим лицо, потекли слезы. Вильчек выпустил из объятий старого отцовского слугу, которого помнил с самого раннего детства.

– Бузибой, что здесь произошло и где отец? – в голосе его звучало страшное волнение, – И кто эти странные люди? Они из России?

– Нет господин Вильчек. Тут такое случилось! – старик вытащил из кармана платок и нервным движением вытер лицо, – Вначале погиб ваш отец на охоте у старшего фон Хохберга, царство ему небесное. И, едва его похоронили, так в имение явились эти… Ганс и его прихвостни с приказом княжеского суда. Якобы ваш отец подарил имение фон Хохбергу младшему. Что тут только не творилось, пока вас не было! Копают какую-то шахту! Людей разных и этих… механизмов натащили цельную кучу.

– Что? – вскричал Вильчек, – хватая слугу за грудки. Бузибой покраснел.

– Отец умер? Это правда?

– Да, господин Вильчек, я очень сожалею, – прохрипел сдавлено в ответ.

Вильчек отпустил верного слугу и отвернулся, глаза защипало. После длительной паузы произнес глухим от сдерживаемых слез голосом:

– Как это произошло?

Лицо молодого человека напоминало маску скорби. И внезапно старому слуге стало жалко его до слез.

– Никто ничего не знает, – ответил тихо, – Кто мы такие, просто слуги. Но постойте, я знаю, кто может вам все рассказать. Фон Притвиц! Он был на той злополучной охоте рядом с вашим отцом. Он наверняка может что-то рассказать!

– Спасибо, дружище! – рука Генриха хлопнула старика по плечу, а сам он взлетел на коня. До имения старого отцовского приятеля не меньше часа езды. Но там он узнает все! Лишь бы тот был на месте!

Старый слуга смотрел вслед сыну своего старого хозяина, пока не по-юношески крупная фигура молодого дворянина на коне не скрылась вдали. Блеклые губы прошептали:

– Удачи тебе, мой мальчик, – сгорбившись, старик направился назад в имение.

Старый друг отца встретил Генриха в главной гостиной своего дома с распростертыми объятиями и со сконфуженным видом.

– Мой мальчик, что привело тебя в дом одинокого старика? – Бернард Фон Притвиц прибеднялся. Ему недавно исполнилось сорок пять, но он был еще крепок, как стальной клинок в благородном искусстве владения им он регулярно упражнялся. И он был лучшим другом отца… – Хотя, я догадываюсь, ты хочешь узнать, что произошло с твоим отцом… До тебя не дошло мое письмо?

– Нет, – качнул головой Генрих, не отводя горящего взгляда от лица хозяина поместья.

– Тогда прочти вот это, – Фон Притвиц вытащил из кармана джинсовой рубашки – несмотря на возраст, он не чурался моды, пользовался успехом у окрестных фрау и протянул юноше не заклеенный конверт без адреса.

Внутри оказалось письмо.

Здравствуйте, мой мальчик». – бегущий почерк хорошо знаком, Генрих узнал руку отца.

Если вы читаете это письмо, значит меня уже нет в живых. 15 августа произошел странный случай, подвигший меня на написание этого письма, хотя вы знаете, сын, что я не трус. Меня посетил младший фон Хохберг, вы его знаете, он старший сын министра финансов нашего княжества. Сначала разговор был вполне светским, но Amor tussisque non celantur (латинское выражение: Любовь и кашель не скроешь) он заговорил о продаже имения, но я категорически отказался. Фон Хохберг сначала повысил цену вдвое, а потом перешел к скрытым угрозам. Пришлось вышвырнуть мальчишку из дома. Напоследок, видимо не в силах совладать с охватившей его яростью, он пообещал, что поместье будет его, даже если ему придется убить всех Вильчеков. Не скрою, эта угроза меня взволновала. У семейства фон Хохберг дурная слава. Но, Dum spiro, spero. (латинское выражение: пока дышу, надеюсь), но я посчитал необходимым оставить это письмо у старого друга в верности и благородстве коего я не сомневаюсь. И вы, сын мой, можете положиться на его честь. За сим прощаюсь мой дорогой наследник и сын. В том, что вы не посрамите славы семьи Вильчек, я не сомневаюсь.

Ваш отец.

– Что это значит? – воскликнул побледневший юноша, – что это значит? Вы можете мне объяснить?

Только сейчас через броню эмоциональной безразличности пробилось понимание. Отец мертв. Какое поместье, какая продажа? Вильчек отвернулся, чтобы Фон Притвиц не видел предательски заблестевшие в глазах слезы. Мать он не помнил, она умерла, когда ему едва исполнилось два года. Отец был строгим и, по мнению Вильчека, образцом дворянина. Он воспитывал сына с детского возраста один, и несмотря на внешнюю холодность, заботился и любил. Генрих отвечал взаимностью, но очень редко говорил об этом. А теперь уже и поздно.

«Ну и чего ты ревешь?» – всплыли в памяти слова отца. Со шпагами в руках они стояли во внутреннем дворе, а Генрих, сбросив защитную маску, глотал слезы. Тогда ему было десять лет. «У меня ничего не получается!» А ну, не ной! – нахмурился отец. Разве слезы чем-то тебе помогут?» Генрих задумался, потом нехотя признал: «Нет». «А что ты будешь делать если кто-нибудь унизит тебя, оскорбит?» От этих слов слезы на щеках мальчика высохли. «Вижу, вижу, фамильная кровь в тебе сильна! Ан гард, мой мальчик, ан гард!

Лицо у молодого человека было печальное и отстраненное. Фон Притвицу захотелось обнять его, погладить по голове, утешить, как раньше, когда тот был мальчишкой – сыном старинного друга. Молчание затягивалось. За окном набирал силу ветер, бился в стекло, однообразно тикали стрелки напольных часов в углу комнаты.

– Скажите, – нарушил молчание молодой Вильчек, – как погиб отец?

– Это странная история, мой мальчик… Он был приглашен на охоту в имение фон Хохберга младшего.

– Опять фон Хохберг! – в ярости вскричал Вильчек, рука до побелевших костяшек сжала эфес шпаги.

– Да фон Хохберг. Как мне говорил ваш покойный батюшка, его пригласили еще раз обсудить условия продажи имения. И там произошла странная история… Преследовали зайца. На конях. У вашего отца порвался крепежный ремень, и он упал на землю. Спасти его не смогли… – голос Фон Притвица осекся.

Вильчек подошел к окну, облокотился об подоконник. С высоты примерно третьего этажа ему открылся томительный закатный пейзаж – сиреневые сумерки, булыжная площадь перед домом и багровая полоса над далеким лесом. Рука упала с эфеса, лицо затряслось от тщетных попыток скрыть, совладать со своими эмоциями.

– Значит, несчастный случай? – не оборачиваясь, произнес через некоторое время глухим голосом.

– По крайней мере так утверждает полиция, но есть одно обстоятельство, позволяющее сомневаться в этом утверждении.

– Какое? – Вильчек порывисто повернулся. Глаза его засверкали.

– Вы помните слугу вашего батюшки старого Франца?

– Конечно!

– Так вот он первый подскакал к вашему отцу, когда тот упал с лошади и он утверждал, что крепежный ремень подрезали и, стало быть, гибель вашего отца была не случайной!

– Так почему его показания не учтены полицией? – вскричал в порыве гнева Вильчек.

– Он пропал!

– Как?

– Исчез, пропал… На следующее утро коморка, где он ночевал, оказалась пуста и больше никто его не видел.

– Фон Хохберг, – произнес Вильчек звенящим от ярости голосом и вновь отвернулся к окну, – и свидетеля значит нет…

– А на следующий день после похорон в вашем имении появились судебные приставы. Якобы ваш отец отписал имение на младшего фон Хохберга.

– Вы видели эту дарственную? Я не могу поверить, чтобы отец в здравом уме и твердой памяти подарил постороннему человеку родовое имение!

– Я тоже этому не верю, но вы же знаете силу при дворе «немецкой» партии? Нам, друзьям вашего отца, ничего не удалось добиться.

Надо сказать, что двор молодого короля Александра Петровича делился на три партии: «немецкую», «славянскую» и русскую, представленную приехавшими с юным королем русскими чиновниками и вельможами и, прежде всего, его воспитателем и опекуном князем Борисом Петровичем Шереметьевым. Последняя, несмотря на малочисленность, пользовалась при дворе и государстве не меньшим влиянием, чем две первые, состоящие из коренных жителей королевства.

– Зачем, зачем они его погубили? – произнес Вильчек с горечью, – зачем им наше бедное имение?

– Уголь, а может серебро или золото – не знаю… там уже неделю копаются рудознатцы.

– Да… земля Силезии богата… – молодой человек не договорил. Плечи вдруг задергались, странные корчи потрясали тело, он не сразу сообразил, что плачет, дергая головой, без слез, беззвучно, плачет по отцу, по собственной дурацкой судьбе, взвалившей ему все это на плечи.

Вильчек временно, как он надеялся, поселился в доме Фон Притвица. Нанятый адвокат подготовил заявление в Верховный суд княжества Силезии.

Обращение в суд обернулось фарсом. Главной причиной этого послужило засилье среди судейских «немецкой» партии. Судьи не приняли к рассмотрению доводы отстаивавшего сторону Вильчека адвоката, указав, что нет фактов и свидетелей, подтверждающих, что падение с коня старого Вильчека было подстроено. Дарственная на родовое имение Вильчеков, представленная адвокатом противной стороны, нареканий не вызвала.

Вильчек проиграл.

Разъяренный, но не сломленный, он помчался в Прагу за правдой, но удалось попасть только на прием к бывшему опекуну короля, князю Шереметьеву. Но тот ограничился лишь выражением сочувствия, указав, что гражданские дела находятся в ведении судов. Потом посетовал, что не может выйти за пределы предоставленных конституцией королевства рамок и на немецкое засилье. Намекнул, что обидчик не простой человек, а один из глав «немецкой» партии, с которым бесполезно тягаться на бюрократическом поле.

В конце аудиенции вельможа устало произнес: «Ты ищешь правду и не видишь выхода? – указывая на простую шпагу на боку просителя, – У тебя для этого есть шпага!»

Юноша побледнел, он понял, что князь намекнул на им самим запрещенном праве дуэли. Момент истины, промелькнуло в голове. У него не осталось ни семьи, ни родового имущества. Зато остался выбор: идти дорогой чести или гнить словно мусор. Руками Вильчека князь желает устранить сына одного из лидеров «немецкой» партии? Ну что же он не против, чтобы в этом подыграть русским! Поклонившись вельможе, он покинул гостиную, где тот его принимал.

Вернувшегося в поместье Вильчека трудно было узнать. Вместо рассудительного и спокойного юноши объявился хищник, переполненный ненавистью к обидчикам и к немцам вообще.

***

Гостиная графов Гитто постепенно наполнялась. Традиционный бал у гостеприимных хозяев, блеск семейства которых после заката Священной Римской империи хотя и несколько поблек, но и ныне, после создания королевства Чехии, Силезии и Моравии, был самым ярким в южной Силезии. Приехала знать Опавского княжества, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по положению. Юные дворяне могли выбрать достойных невест, а девушки -потенциальных женихов и покрасоваться; мамаши – всласть обсудить многочисленные сплетни и слухи, а заодно приглядеться к потенциальным родственникам; а почтенные главы семейств – всласть попить пивка под весьма неплохую закуску.

Вильчек шел полутемными комнатами, освещенными керосинками на стенах, где сквозь незанавешенные окна виднелись серые силуэты сосен и на фоне темнеющего неба четко проступал переплет оконных рам. Звуки музыки становились все сильнее.

В парке Чаир распускаются розы,

В парке Чаир расцветает миндаль.

Снятся твои золотистые косы,

Снится веселая звонкая даль.

Зал оказался небольшим, уютным, освещенным лишь настольными лампами, но достаточно ярко, чтобы, если придет такая прихоть, не напрягая глаза читать издаваемые ландтаком «Силезские ведомости». Стоял запах воска, которым натирают мебель, тяжелую, из темного дерева, стоявшую здесь, наверное, лет сто уже, а то и больше и пыли. В углу играл оркестр, певец, закрыв глаза, пел с диким акцентом модную песню из далекого Мастерграда.

Графская чета встречала у дверей.

– Мы рады вас видеть… – граф важно и со значимостью кивнул. – Присоединяйтесь к нам.

Графиня промолчала, но не забыла одарить благосклонной улыбкой.

Церемонно раскланявшись и поблагодарив, Вильчек прошел вглубь гостиной, где ожидали накрытые столы и светские развлечения.

– О, Генрих! – раздался знакомый голос.

Вильчек повернулся. Фон Белов – приятель детства пробивался сквозь толпу. Они обнялись. Неожиданно замер, почувствовав чей-то взгляд, в буквальном смысле прожигавший спину и решительно развернулся к его обладателю. И не ошибся…

С красным, как у рака, лицом, Сигфрид фон Хохберг не сводил с него глаз.

Вильчек, слегка наклонил голову. На губах появилась хищная улыбка, не предвещающая ничего хорошего, и помахал рукой. Фон Хохберг, с окаменевшим лицом, отвернулся.

– Рассказывай Генрих, – сказал фон Белов вроде даже с завистью в голосе, усаживая Вильчека за стол рядом с собой, – какими судьбами в нашей провинции после блестящего Петрограда. О столице русской империи рассказывают столько невероятного, что не знаешь, чему и верить! Ты там жил… Завидую белой завистью!

– Завидовать тут нечему, друг мой… у меня умер отец, а точнее погиб…

– Так значит это правда? Прости, прости… до меня доходили слухи, но я, откровенно говоря, не верил. Твой отец был еще полон сил!

– Его убили… а потом ограбили меня – лишили наследства! – у Генриха гулко забухало сердце в груди.