Без милой принцессы мне жизнь не мила
В этот раз им повезло, они остались живы. Оба. Однако пройдёт не так уж и много времени, когда один из них будет мёртв, а второго будут спрашивать, не подозревает ли он кого-либо в убийстве его товарища, так как первоначальная версия о самоубийстве сомнительна. Эти сомнения возникнут после получения заключения судебно-медицинской экспертизы.
Этот второй, живой, как раз будет находиться в кабинете следователя прокуратуры, когда туда войдёт какой-то невзрачный мужичок в задрипанном костюмишке, но при галстуке и белой рубашке и положит заключение перед следователем Колодкиным. И они примутся читать и комментировать текст принесённого документа.
Колодкин: Раневой канал чистый, без дополнительных порезов.
Пришелец в костюмишке: Где?
Колодкин: Вот этот абзац.
Пришелец: А если бы не чистый был?
Колодкин: Тогда вероятность, что он сам себя, была бы значительно выше. Вгонять нож в собственное тело всегда сложнее, чем в тело ближнего своего. Сила удара уже не та – когда в себя, я имею в виду, – поэтому самоубийце приходится прилагать дополнительные усилия, напрягаться, чтобы нож поглубже вогнать.
Пришелец: Но он может и обратно выдернуть, а не продолжать резать самого себя.
Колодкин: Всё может быть. Смотря, однако, для чего выдернуть. Если удар наносил убийца, то да, согласен, он скорее выдернет нож, чтобы воткнуть его ещё раз.
Пришелец: Или десять раз.
Колодкин: А самоубийце ударить себя второй раз, да ещё и с прежней силой, весьма затруднительно. Да. Поэтому и канал бывает, как правило, далеко не чистый.
Пришелец: А и действительно.
Колодкин: Ну и расположение раны, а также направление раневого канала не исключают возможности, что не обошлось без постороннего вмешательства.
***
А пока они оба, в полутрупном состоянии, однако живые, укладывались спать на отведённое хозяйкой место, на скрипучем диване неопределённой расцветки.
– Красавица! Красавица! Это же ясно, как Божий день, – бормотал Литиков, ворочаясь за спиной у Бабухина. – Таких и в столицах ещё поискать. А тут, ты смотри, в первом же попавшемся доме и… Стучишь – открывается дверь, а на пороге… Не было бы меня с тобой – я и не поверил бы! И ты не поверил бы! Не так разве?
– Да так, так. Уймись!
– Но ты же видел её! – вскричал Литиков, удивлённый, что Бабухин не спешит присоединить свой голос к изливаемым им восторгам.
– Видел, видел. Пообтесать её чуток…
– Вот уж не надо! – кричащим шёпотом прервал Бабухина Литиков. – Пусть остаётся какая есть! Первозданная!
– Ты чего мелешь? Ей под тридцать, не меньше.
– Ну и что?!
– Втрескался, что ли?
– Может, и так. Хотя я всего лишь сказал, что она красавица.
– Зигзаг забубённого алкогольного сознания, – усмехнулся Бабухин. – Ты пережрал, говоря по-русски. Проспишься, глянешь на неё при свете дня… Хотя, согласен, она достаточно сексапильна.
– Дурак! Это утончённейший эротизм высокого полёта! Элегантнейший эротизм!
– Ничего, проспишься и начнёшь канючить: «Сестра, сестра сексуального милосердия…»
– Заглохни!
– Я тебя самого сейчас заглушу. И прекрати ворочаться! – И Бабухин двинул локтем Литикова, которого трепала, по всей видимости, вихреобразующая сила любви, не позволяя полномерно осесть на диванную поверхность.
Проснувшись утром, Бабухин и Литиков опохмелились. Не закусывая.
– А ты, скотина, меньше, чем я, пострадал, – недовольно заметил Бабухин.
– Да, – согласился Литиков. И добавил с необъяснимой печалью: – Даже для непогоды я менее интересен.
– Не понял, – покосился на него Бабухин.
– Татьяна, хозяйка, на тебя вчера смотрела, – грустно сказал Литиков.
– Что значит – смотрела?
– То и значит.
Литиков поднялся на ноги и заходил по комнате.
– Не слишком ли ты подвижен? – бросил ему Бабухин.
– В самый раз. Тем более если учесть, что находится в соседней комнате. Кто! А я и вообще – в самый раз. Мои пропорции ничуть не хуже твоих.
– Твои пропорции? – скривился в усмешке Бабухин.
– Да. И если меня снять в кино, то вполне можно представить меня едва ли не Гераклом. Жан Маре и Том Круз тоже небольшого роста.
– Здесь не кино. Поэтому снимать, – Бабухин подчеркнул это слово, – тебя никто не будет.
– Ты Татьяну имеешь в виду?
– И её тоже.
– Но почему?! – вскричал Литиков. – Я недурён! Я умён! В некоторой степени! – Литиков предупреждающе поднял руку. – По крайней мере, не глупее тебя. Тоже верхнее образование имею. Я нежный и ласковый. Женщина, говорят, любит ушами. Так вот, я… Заметь, я, а не ты лапшу словес тончайших более способен производить. И хоть бы это было в первый раз! Нет, и эта пялится на тебя! Как жить? Как дальше жить?!
– Не паникуй, и тебе бабу найдём. У нас денег!.. Кстати, надо бы пересчитать. Там десятки лимонов. Если не сотни. И красненькие, и зелень. Накупим водяры, шампани – пир устроим. Выбирай любую. Уверен, есть народишко тут, есть!
– Да не получается любую! – всплеснул руками Литиков. – Я выбрал – и что? На тебя смотрела! Как будто я пустое место!
– Не переживай – ещё ничего не ясно.
– Да уже всё просёк я, – отмахнулся Литиков и сел на табурет, обхватив голову руками. – Я всё просёк!
– Глянешь на неё при дневном-то освещении и поймёшь, что не стоит она твоих переживаний, – сделал новую попытку успокоить товарища Бабухин. – Наливай давай, выпьем.
– Увы. Хоть сколько гляди – всё одно.
Получив от Литикова стакан с водкой, Бабухин выпил залпом, устроился поудобнее на диване и принял благодушно-философский вид. После паузы заговорил:
– Послушай, Мишка, меня. Я тебе вот что скажу. Такова жизнь. Точнее, такова сексуальная культура народов мира. Женский аспект этой культуры. Женщина, я тебе сейчас объясню, принимает, вбирает, заглатывает. А человек жаден. Женщина – часть человечества. Согласись, это так. Человеку надо много. И – сразу. А глотать червячков…
– Я – червяк?! – опешил Литиков.
– Я образно говорю.
– Ты говори, говори, да не заговаривайся!
– Нарваться хочешь – угрожаешь?
– Продолжай, – буркнул Литиков.
– Да, в общем-то, всё. Женщина – это не птичка. Да. Вот это я и хотел сказать. Женщина – хищник, скорее. Как и человек вообще. Лежит два куска, большой и маленький, – который выбрать?
– Мужчина – не кусок мяса.
– Возможно. Но пойди и докажи.
– И пойду! – встрепенулся Литиков. – Пойду, пока ты тут…
И он, не договорив, выскочил из комнаты. Оказавшись в прихожей, Литиков оробел. Увидав зеркало над умывальником, подскочил к нему, однако тотчас и попятился. Зеркало – это не то, что ему сейчас нужно. Он ещё, кажется, не глянул в него, а всклокоченная голова и красные обмороженные щёки шарахнули по глазам. Литиков пальцами расчесал волосы, ладонями пригладил их и постучал в дверь комнаты, в которой находилась хозяйка.
– Да, войдите, – после паузы ответил женский голос.
Литиков вошёл.
– Доброе утро, барышня. Я пришёл поблагодарить вас за приют. Я и мой друг никогда не забудем вашей доброты. Спасительница! Вы наша спасительница!
Произнося благодарственную речь, Литиков красиво, как ему казалось, жестикулировал правой рукой и переминался с ноги на ногу. На кровать, где лежала Татьяна, он старался не глядеть. Когда же он всё-таки посмотрел Татьяне в лицо, то встретился с недовольным взглядом её припухших со сна глаз.
– Я спать хочу, – тяжело выдохнула Татьяна и отвернулась к стене. – Подняли среди ночи… А теперь им «доброе утро» подавай. А мы тоже люди, хоть и в деревне.
Открылась дверь, ударив Литикова по спине, и вошел Бабухин.
– Привет, красотка! – пробасил он. – Как насчёт завтрака? Не покормишь нас? Платим валютой. Кстати, за ночлег с нас сотен этак несколько. Очень благодарны.
Татьяна села в кровати, прикрывшись одеялом.
– А откуда у вас столько денег? – спросила почти равнодушно.
– В спортлото выиграли, – ответил Бабухин весело. – Да. Такие вот мы везунчики. Сегодня будем праздновать. Так что приглашай общество.
– Какое общество?
– Местное общество. То есть всех дам от шестнадцати и до… – Бабухин повернулся к Литикову. – Ты дам какого возраста предпочитаешь?
– Я тебе уже говорил, – проворчал Литиков.
– Ах да, до пятидесяти. Значит, от шестнадцати и до пятидесяти. Договорились, хозяйка? Все расходы берём на себя. Хлопоты оплачиваем тройным тарифом. Возьми себе помощников и – в магазин. Водка, шампанское, коньяк – по ящику, по два, в общем, сколько надо. Лучше переесть, чем недоспать. Я бы и Мишеньку нашего дорогого командировал, но он, болезный, сегодня не в форме.
– Кто ты такой, чтоб командировать? – заерепенился Литиков. – Между нами отношений подчинённости не существует!
– Я говорю, что попросил бы тебя помочь уважаемой хозяйке, – с улыбкой уточнил Бабухин.
– Ты толковал про «командировать». И вошёл без стука! И ведёшь себя хамски! – всё более заводился Литиков. Даже начал чуть подпрыгивать на месте. – Ты позволяешь себе «тыкать» малознакомой даме, которая…
– Да ничего страшного, – вмешалась Татьяна.
– Нет! – решительно не согласился Литиков. – Я не могу позволить, когда в моём присутствии…
– Ну так выйди, – ухмыльнулся Бабухин, затем сгрёб Литикова в охапку и вытолкнул за дверь.
Однако Литиков тотчас ворвался обратно и попытался заехать кулаком Бабухину в физиономию.
– На!
Бабухин увернулся и выкрикнул со смешком:
– Стоп-стоп!
После этого он бросил ладонь левой руки на голову Литикова, пригнул её и указательным пальцем правой щёлкнул товарища по подмороженному уху. – Зю! Получи зю! И не нервничай, дружище! – добавил не без удовлетворения.
Литиков взвыл от боли, постоял, зажмурившись и постанывая, потом отскочил в сторону и вонзил в Бабухина полный ярости взгляд.
– Ну, держите меня! – взвизгнул он, готовясь ринуться в смертельную схватку. – Ну, гад!
– Прекратите сейчас же! – вскрикнула Татьяна и соскочила с кровати. – Прекратите! – Она подбежала к Литикову и ухватила его обеими руками за плечи. – Ещё драк мне тут не хватало!
Литиков замер, остолбенел. Он не мог не остолбенеть, потому как Татьяна была в прозрачной ночнушке, не способной укрыть изумительные полусферы грудей с двумя бугорками сосков. И двумя кружочками вокруг тех бугорков. Литиков мог бы закатить глаза кверху и упасть в обморок. Если бы сумел оторвать взгляд от прелестей Татьяны.
Женщина почувствовала неловкость.
– Уходите, мне надо одеться! – бросила она и юркнула в кровать, укрылась одеялом.
Но Литиков не способен был двигаться. Ночнушка Татьяны оказалась очень короткой, движения женщины не очень точны, поэтому впечатления Литикова скакнули на ступеньку, располагавшуюся на порядок выше.
И даже Бабухин эмоционально крякнул:
– Да-а!
– Вон отсюда! – рассердилась Татьяна.
