Рыцарь Стальное Сердце
Константин Колунов
В первой части повести рассказывается о смелом рыцаре Генри Маршале. Он успешен в жизни, но находится в духовных поисках. В результате размышлений он приходит к выводу, что в рыцарстве много фальши, обмана. Генри начинает открыто говорить об этом, что приводит к печальным, но закономерным последствиям. Вторая часть переносит нас в Америку 50-х годов. Шестилетний мальчик Сэм Миллер заболевает полиомиелитом и не только утрачивает способность двигаться, но и способность самостоятельно дышать. Вместо него дышит огромный железный "кокон", в котором Сэм должен находиться почти непрерывно. Несмотря на проблемы со здоровьем, Сэм оканчивает школу, университет и становится адвокатом. А еще он влюбляется, рисует, пишет книги, много шутит и никогда не унывает.
Константин Колунов
Рыцарь Стальное Сердце
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.
А.С.Пушкин «Борис Годунов»
Глава 1
Звуки цитоли нисколько не тревожили то ли Диану, то ли Джоану – Генри даже не пытался запомнить имя очередной девицы весёлого нрава и свободного поведения. Лопнула бурдонная струна – Генри было наплевать, песня всё равно не складывалась. Он хотел поведать миру о любви к невесте– любви не было и в помине. Он хотел воспеть тишину лунной ночи –тишины не было, в соседней комнате, как и в других комнатах замка во всю веселились рыцари, воины дружины, доступные женщины, шуты, менестрели. Мелькала мысль о создателе мира, чтобы воздать ему хвалу – о, нет, с богом отношения не складывались. Бог благоволил к кому угодно, только не к Генри Маршалу – дуэлянту, распутнику, должнику и бунтарю.
Первые четыре строки баллады звучали так: Луна сияет в небесах Кому-то напоказ, Олени прячутся в лесах –Об этом мой рассказ.
А дальше дело не шло. Пустить волков в леса, где прятались олени, означало вечернюю песнь превратить в кровавую быль. Соловьи и прочие ночные птицы никак не хотели укладываться в рифму и метр. Прекрасная девушка, стоящая на балконе и ожидавшая появления Оберона, совсем не вязалась с лирическим настроем музыки, ведь Оберон обязательно похитит её, надругается, и вообще непонятно, зачем златокудрой красавице, а именно в таком виде девушка появилась в воображении рыцаря, стоять ночью на балконе, где apriori ничего хорошего и чудесного случиться не может.
Воспевать свои ратные подвиги тоже не было желания – они обернулись Генри во зло и запутали судьбу окончательно.
Цитоль, чувствуя настроение хозяина, отзывалась грустными отрывистыми звуками. «Ну её к дьяволу эту цитоль, – решил певец, – не то сейчас время, чтобы предаваться искусству». И цитоль полетела из окна в ров, не громко ударилась об воду, провалилась в неё, вынырнула и поплыла, подгоняемая тихим ночным ветерком.
– Мой дорогой король, – оказывается Диана-Джоана не спала, – чем вы так опечалены? Ужели мои ласки повергли вас в такое уныние, что вы поёте как поют во время погребальной церемонии? Выпьем вина? Давайте я вам спою, глядишь, ваша душа очистится от скорби и вы вернётесь в прежнее весёлое расположение духа.
– Я не король, – огрызнулся Генри Маршал, – и ты, девка, раз не спишь, одевайся и уходи.
Девушка покорно вздохнула и потянулась к тунике, потом к платью и кожаным башмачкам, украшенным мелкими драгоценными камнями и вышивкой. Волосы она перехватила обручем, а сверху набросила накидку. Уже перед дверью она обернулась, чтобы получить прощальный поцелуй. В этом жесте Диана или Джоана была столь обворожительна и невинна, что Генри не выдержал, подошёл и отдал должное некогда милым для него устам, которые величали его из преданности и любви не иначе как «мой король» или просто «король». Да, Джоана-Диана познала многих мужчин и к ним она ничего не чувствовала. Генри Маршал, хоть и не был красавцем (длинные руки, слишком широкие плечи, смуглая кожа, шрам через всё лицо), покорил её умом, мужеством, нежностью и страстью. Несчастная, она всерьёз думала, что он вступит с ней в брак или хотя бы будет жить незаконно. Несчастная, она забыла о своей продажности и забыла, что Генри Маршал – настоящий саксонский франклин, поэтому своей он назовет только равную себе по происхождению девушку. Несчастная, она влюбилась и тем самым обрекла себя на страдания. Несчастная, слова любви говорил ей не Генри, а вино; и как винные пары рассеиваются к утру, так и мнимая любовь исчезала вместе с ними. Дверь закрылась навсегда. «Королю» нужно было одиночество, чтобы взглянуть на свою жизнь и понять, почему она так ужасна. Поводов для печальных размышлений было великое множество. Во-первых, в самой весёлой Англии наступили тяжёлые времена. Великий воин и король Георг готовился объявить войну Франции. Французский король Филипп-Август по слухам собирал войско, чтобы приструнить несносных англичан и возвести вместо них на престол кого-нибудь из своих фаворитов. Англо-норманские феодалы, чуть притихнув при Ричарде, при Георге снова завозились как скорпионы в банке, желая уничтожить друг друга как можно быстрее. Брат Георга, принц Джон, прах его побери, смотрел в сторону французов и всё родное, особенно знать самых древних родов, ни во что не ставил и при каждом удобном случае говорил, что всякие там Альдебурги, Бассеты, Вейны и прочие Глостеры давным-давно выродились, и кроме фамилий и замков от них ничего уже не осталось. Святой Дунстан, равно как и святой Эдмунд, и святой Эдуард Исповедник, и прочие святые были заняты чем угодно, только не тем, что творилось на родной им английской земле. Все деньги они раздали жидам, истинным христианам оставалось только смириться и просить деньги у этих грязных трусливых иудеев. Копья и доспехи можно было достать только у еврея и на его же деньги, потому что цены на них выросли непомерно, и гордому франклину таких сумм просто неоткуда было взять.
Внутри Генри тоже было не спокойно. Первое и главнейшее беспокойство вызывала предстоящая дуэль с другом детства, славным рыцарем Уильямом Перси. Поводом стала женщина, та самая то ли Диана, то ли Джоана. Друг влюбился в неё как только увидел. Влюбился и испугался, потому что не гоже благородному человеку путаться с девкой, тем более, вряд ли она станет молчать после того, как проведет с ним время. Генри решил помочь другу и объяснить девице какое счастье ей выпало, что на неё обратил внимание сам Уильям Перси, потомок знатного и древнего рода; объяснить, что если она проболтается об их связи, то друг станет изгоем в обществе, а её придётся сжечь как ведьму, потому что только ведьма может так околдовать человека высокого происхождения, чтобы он напрочь лишился всякого здравомыслия. Диана-Джоана – куда только смотрели святые, – нежданно-негаданно завлекла в свои сети самого Генри, да так, что тот не на один день потерял рассудок. Друг Уильям конечно же узнал об этом, пришёл в ярость и бросил к ногам Маршала перчатку. Разумеется, общие приятели пытались их примирить, пытались свести заново, но Перси ничего не хотел слышать о мире, он считал себя смертельно оскорблённым и жаждал пролить кровь, не задумываясь, что сам может быть тяжело ранен или убит. С Генри происходило нечто иное, нечто совсем другого рода. Прожив на земле неполных тридцать лет, он уже побывал во многих походах, участвовал во многих турнирах и дуэлях. И если Перси на поединках почти всегда бился тупым оружием, так уж получалось в его жизни, то Генри немало людей отправил на тот свет, не мало сам получил шрамов, и убить или даже ранить друга казалось ему делом немыслимым. «Как это, -размышлял он, – пробить копьём доспех Уильяма, и тот, прижимая ладонь к ране, смертельно побледнеет, и навсегда, навсегда покинет мир, в котором столько радости и света, в отличие от могилы. Подумаешь, – рассуждал он дальше, – не поделили женщину, сколько их таких еще будет, не стоит из-за такого пустяка умирать». Смерть врагов Генри воспринимал как само собой разумеющееся, он и смертью-то не считал их гибель, потому что в его представлении враги не были людьми такими же как он сам или его близкие. Их отрубленные, окровавленные руки, ноги, головы, их внутренности ни как не воспринимались им: просто нога, просто голова, просто кишки. Враг и существует для того, чтобы быть уничтоженным, чтобы умереть. У врага нет отца и матери, нет любимой женщины и любимых друзей, нет бога, нет потомства, он как деревянный чурбан – ничего не чувствует, ничего не понимает и существует ровно до тех пор, пока Генри или кто-нибудь из тех, кто сражается с ним рядом, не проткнёт его копьем или не разрубит мечом. Врага можно сжечь, можно изрешетить стрелами, можно опрокинуть ему на голову чан со смолой или сбросить на него камень. Так всегда было, будет и так правильно. Другое дело – милый сердцу товарищ. Генри знает его отца и мать, знает его сестёр, знает тайны его сердца и ума, так неужели Уильям Перси умрет? С ним же умрёт и то, что есть в нём, в Генри Маршале, то есть убив Уильяма, а он его безусловно одолеет, Генри уничтожит часть самого себя, Генри станет преступником. Преступником не в глазах общества и закона, а в глазах божьих, что навечно определит его посмертную участь, навечно он останется в аду, где ежесекундно будет подвергаться унижениям и пыткам. На ум пришли стихи одного аббата, их Генри как-то услышал во время проповеди в церкви: Что смерть – расплата за грехи, Что ад – огонь и боль сомнений; Могилу скроют лопухи, Душе ж не скрыть всех преступлений.
Следом за стихами возникло опасение: «А вдруг – такое же в принципе возможно – Уильям Перси убьёт меня? Пусть он не такой опытный воин, но ведь на его стороне будет Бог – Бог всегда на стороне правых». Мысль о своей возможной смерти заставила побледнеть Генри и сделать несколько глотков вина. «Зачем мне жизнь? Что в ней хорошего? Куда я иду? Откуда я пришел?» – вот о чём задумался рыцарь, по-прежнему вглядываясь в светлую и радостную летнюю ночь. «Скоро турнир – возможность покрыть себя неувядаемой славой. Скоро поход против мавров и сарацинов, что тоже вознесёт меня на пьедестал и я смогу рассчитаться с долгами. И… и… у меня есть невеста – хороший повод чтобы жить, если бы я любил её». Генри стало грустно. С детства он был не разлей вода с Алисией Шелтон. Они выросли. Они обручились. Они скоро должны стать супругами. Когда-то подобное казалось пределом мечтаний, теперь же это совсем не радовало, даже, наоборот, вызывало печаль и раздражение.
Глава 2
Я ребёнком любил Мёдом пахнущие луга.
Н.Гумилёв
Маленький Генри одинаково боялся красного и белого дракона. В былые времена они постоянно дрались между собой, орошая Британию своей кровью и оглашая ужасным рычанием. Один из тогдашних королей придумал способ как избавиться от страшных и опасных созданий. Он приказал вырыть огромную яму размером с озеро и залить ее медом. Драконы клюнули на приманку, нажрались мёда и довольные уснули, впервые за сотни лет не подравшись. Тогда тела их обернули в огромные холстины, а яму засыпали землей. Через некоторое время наследник того мудрого короля, который избавил Британию от драконов, решил построить на том месте крепость. Но возведенные за день стены каждую ночь разрушались. Чтобы избавиться от злых чар, могущественный волшебник Элидур посоветовал королю принести в жертву мальчика, одного из своих сыновей по имени Артур. Но другой волшебник, его звали Мэрлин, узнал в Артуре божьего избранника, которому на роду было написано стать Великим Рыцарем. «Что же мне делать? –воскликнул король. – Кого слушать? Я верю тебе, Элидур, и верю тебе, Мэрлин, и своих сыновей убивать я не намерен». «Тогда, – в один голос заговорили волшебники, – построй крепость за сто миль отсюда, а здесь прикажи выкопать яму, чтобы красный и белый драконы получили свободу. Пока они спят под землей, ничего в Британии построить не удастся, так говорит Небо, так говорят Духи». Королю очень нравилось то место, где он задумал выстроить крепость, да делать было нечего: по его приказу отмерили сто миль и там начали работу, а яму, в которой когда-то закопали драконов, раскопали. Оба чудища тотчас же проснулись и набросились друг на друга. Они сражались долгие годы, не одно поколение людей сменилось за то время, пока, наконец, оба не упали бездыханными. Место, где была яма, вскоре заполнилось водой и образовалось большое озеро. Сами драконы окаменели и превратились в утёсы. Так и назвали озеро: «Два Утёса» или«Драконье озеро».
Замок, где родился и вырос Генри, находился неподалеку от Драконьего озера, поэтому мальчик очень боялся, что однажды драконы оживут и сожрут всех, кого найдут в округе. Замок окружали густые-прегустые леса, где в изобилии росли бук, дуб, остролист и подлесок из самого разнообразного кустарника. Леса покрывали все близлежащие холмы и долины. Рядом с замком был холм такой правильной формы, что казался насыпанным человеческими руками. На вершине его можно было увидеть расположенные полукругом огромные необделанные камни. Пять из них стояли стоймя, остальные или сами повалились или были свалены кем-то из местных жителей. Генри знал, что холмы и камни оставили после себя друиды, которые давным-давно населяли эту землю. Частенько они приносили в жертву своим богам козленка или ягненка, а когда боги особенно не благоволили к ним, от ножа умирали дети и женщины. Так делалось ради их же блага, потому что умереть за племя считалось высшей доблестью и посмертную жизнь таким героям обещали на редкость сытую, счастливую и беззаботную.
В замке из гостей после, конечно, рыцарей и духовных особ, охотнее всего принимали менестрелей: кто же кроме них расскажет о чудесах со всего света, кто передаст последние сплетни и новости, кто усладит слух балладами о короле Артуре, сэре Ланселоте, о рыцарях Круглого Стола. Вот настроит свою виолу бродячий певец и начнет петь о том, как король Артур убил гиганта с горы Святого Михаила, как он получил меч из рук Озёрной Девы, как из-за холодности сэра Ланселота от страсти к нему умерла красавица Элейне из Астолата, как рыцари уходили странствовать и совершать подвиги, как уходили они на поиски Святого Грааля. Конечно, много баллад было о любви.
«В былые времена я напевал,
И о любви звучали Те песни,
без которых стал
Я жертвою печали.
Любви поработила власть
От юности меня…
Всех без разбора губит страсть,
Сгубившая меня.
В мой смертный час
В любви огня Сгораю сир и наг!
Принцесса, вспомни обо мне,
Мой самый милый враг.
Могильный камень,
сохрани Прохожим мой завет:
«Я жил благодаря любви,
В которой смерти нет!»
Или другое.
«Глаза чернее диких слив,
И губы вишней спеют;
Румянец нежен и игрив,
И белоснежна шея.
С красавицей в постель возлёг,
Целуя, сэр Гавейн,
Пусть свят супружеский наш долг,
Но долг в любви – блажен».
Что такое любовь маленький Генри не понимал. «Наверное, – думал он,
– какая-нибудь награда или оружие, раз рыцари так много говорят о ней».
Сами рыцари представлялись Генри необыкновенными существами. Они, как напутствовал его отец, всегда благородны и учтивы, прекрасно играют на
охотничьем роге, владеют всеми приёмами травли дичи и соколиной охоты, они лучше всех сочиняют стихи и играют на музыкальных инструментах.
«Рыцарь, – продолжал отец, – должен быть силён и крепок, чтобы выносить без вреда для своего здоровья все трудности воинской жизни. Прежде, чем получить рыцарское звание, он должен будет доказать своё мужество, великодушие, честность и доблесть».
С детства Генри приучали к войне. Он хорошо помнил такие игры. Например, его вооружали колом, как копьём, и он воображал каждое дерево врагом, которого ему было необходимо победить. Зимой, собрав около себя товарищей-однолеток, Генри и его друзья сооружали из снега башни и укрепления, осаждали их или обороняли, развивая в себе воинственный характер. Помнил Генри и своё первое стихотворение. Оно называлось«Возвращение крестоносца».
«Из Палестины прибыл он,
Военной славой осенён.
Он через вихри битв и гроз
Крест на плечах своих пронёс.
В боях рубцами был покрыт
Его победоносный щит.
Когда темнеет небосвод,
Он гимны мужеству поёт».
Отцу и матери стихи понравились. Понравились они и белокурой девочке Алисии Шелтон, которую Генри любил со всем пылом и страстью чистого детского сердца. Генри хорошо помнил тот день, когда они познакомились. Он сидел на одном из камней друидов и размышлял из какого дерева лучше сделать копьё, а из которого лук. Конечно, можно было спросить об этом у отца или оружейника, но в прекрасный летний день не хотелось никуда идти – так хорошо было на солнышке. «Мальчик, – голосок был ангельски чист и звонок, – мальчик, как тебя зовут?» Вопрос задавала необыкновенно красивая белокурая девочка. Генри опешил от её красоты и не сразу назвал своё имя. «А я Алисия, – представилась девочка, – Алисия Шелтон». Шелтоны были соседями Маршалов. Отцы семейств недолюбливали друг друга по причине какой-то давней ссоры, поэтому не общались. Алисия гуляла с няней и совершенно случайно оказалась возле любимого холма Генри. Дружба возникла сразу. Дружба, потому что называть любовью отношения детей как-то неправильно, хотя по сути они влюбились друг в друга с первого взгляда, с первого слова. Узнав, что дети начали общаться, взрослые Маршалы и Шелтоны постепенно сблизились. Женщины при встрече, как водится издревле, болтали о нарядах, кушаньях и детях, мужчины, будучи истинными саксами, начинали любой разговор с обсуждения погоды, потом переходили к турнирам, охоте, а заканчивали беседу рассуждениями о политике. И всегда входили в раж, когда вспоминали королей, герцогов, несчастное, всеми гонимое и всеми презираемое племя евреев, когда речь заходила о новой войне с французами и новом походе в Святую Землю. Что и говорить: сейчас-то в мире не пойми что делается, а тогда жизнь и вовсе была не сахар, о чём, кстати, мы уже упоминали в начале нашего повествования.
Вернёмся к Алисии и Генри. Они вместе гуляли, удили рыбу, вместе играли – то в спасение принцессы от дракона, то в освобождение её от разбойников; то Алисия брала на себя роль врача и лечила Генри от ран, полученных в сражениях с чудищами или с неверными: то она приносила тамбурин, а Генри доставал виолу и вместе они составляли чудесный ансамбль, главным в котором была не музыка, а единение душ.
Самое ужасное в детстве то, что оно проходит. Генри исполнилось десять лет, то есть пришла пора отправлять его на обучение к доброму другу семьи и славному рыцарю Джону Уоллесу. Мать в тот день крепко обняла сына, расцеловала и подарила ему связанный её руками кошелёк с монетами, а затем повязала на шею издавна хранимый ею ковчежец с мощами, что должно было служить для отрока предохранением от заговора, напасти и порчи. Отец наставлял сына быть честным, великодушным, мужественным, почитать своего воспитателя, беспрекословно повиноваться ему во всём и следовать его примеру.
– Любезный сын мой, – так звучало его наставление, пора перестать тебе быть домоседом, необходимо уже поступить в школу подвигов. Всякий молодой дворянин покидает в твои годы родительский кров, чтобы получить надлежащее воспитание в чужой семье и сделаться сведущим во всяком учении. Но бога ради, пуще всего храни честь; помни, что ты сын дворянина и не обесчесть наш род. Будь храбр, но в тоже время скромен со всеми и везде; кто во всём полагается на бога и надеется на него одного, того бог оберегает и любит.
Я помню слова поучавшего меня пустынника. Вот что он говорил мне:«Гордость, если бы она была во мне, истребила бы всё моё достояние. Даже если бы я обладал всеми царствами Александра Македонского, был бы мудр как Соломон и храбр, как троянский герой Гектор, то и тогда от моей мудрости и храбрости не осталось бы ровно ничего». Говори всегда последним в собраниях, но в бою бейся первым, – продолжал добрый и мудрый отец, – всегда воздавай должную хвалу заслугам твоих товарищей; рыцарь, умалчивающий о доблестях своего товарища, все равно, что его грабитель. Так же прошу тебя, будь обходителен с низшими и кроток с ними. Они, польщенные твоей обходительностью, распространят повсюду твою именитость и славу… Долго длились поучения отца, мать раз за разом снова принималась обнимать Генри. Наконец, получив от обоих напутственное благословение, он вышел вместе с ними на крыльцо, сел на парадную лошадь и уехал, сопровождаемый старым надежным слугой, способным уберечь своего господина от всевозможных неприятностей и случайностей, которых так много бывает в пути.
А что же Алисия? Она издалека наблюдала сцену прощания. По её милому личику текли слёзы; не желая, чтобы Генри видел её такой, она не подходила к нему близко, хотя нежно и преданно любила его. Но вот дорожная пыль улеглась и снова вековая тишина повисла над старым замком Маршалов и его обитателями.
Одному богу известно сколько писем было написано людьми за всю историю человечества, каждое из них тоже история. Несколько лет Генри переписывался с Алисией, хотя расстояние между ними было небольшое. Так они проявляли свою преданность и любовь к друг другу. Время подобно морю: что-то в нём исчезает навсегда, что-то оно выбрасывает на берег, открывая тем самым чудесные тайны. Генри писал чаще, его письма были полны подробностей из той новой жизни, которую он вёл в замке сэра Джона Уоллеса. Алисия отвечала редко, а почему – неизвестно, наверное, ей было важнее слушать, чем говорить.
«…по прибытии в замок своего патрона я получил звание пажа. В мои обязанности входит сопровождение сэра Уоллеса и его супруги на охоту, в путешествиях, в поездках к знакомым и соседям, и обязательно прислуживание за столом. Чаще всего я храню глубокое молчание и говорю только тогда, когда меня спрашивают. Каждый день я помогаю камергеру устилать комнату патрона соломой или тростником, что зависит от времени года. Мне нужно содержать в порядке его кольчуги, вооружение и конское убранство, и готовить омовения странствующим рыцарям…» «…пажей несколько. Я сдружился со славным юношей Уильямом Перси. Он добрый малый и всегда готов прийти на помощь, стоит только к нему обратиться…» «…Мне нравится изучать предметы религии, их преподает нам благочестивая миссис Мэйзел. Она невероятно набожна, умна и любезна. С ней постигать тайны священного Писания одно удовольствие. Впрочем, Бог довольно далеко от меня, потому как часто я чувствую необъяснимую тоску, и сколько бы я не молился в такие моменты, тоска не уходит, наоборот, она, как грозовые тучи, сгущается и мне становится душно и страшно. Миссис Мэйзел знает о моих переживаниях. Она называет их дьявольским искушением и советует больше воздерживаться от употребления скоромной пищи и совсем не пить вино, даже не делать двух-трех глотков во время обеда…»
«…более всего мне близко то, что непосредственно связано с рыцарским делом. С великой радостью я берусь за усмирение непокорных коней, бегаю в тяжелых латах, бросаю дротики, учусь владеть копьём и биться с деревянным рыцарем. Часто вместе с другими юношами мы строим города и берём их приступом. Городам мы даём названия некоторых местностей Палестины: так мы осаждаем глиняный Вавилон, берём Антиохию из дёрна или Мемфис из хвороста. Поляна снабжает нас пышными султанами, а роща – точными стрелами…» «…к шахматной игре я равнодушен. Петь под аккомпанемент самых разнообразных фидлей и сочинять баллады мне куда приятнее, и в этом я делаю несомненные успехи…» «… не далее как вчера главный дворецкий, не досчитавшись столового серебра, обвинил меня в воровстве. Я вызвал его на поединок. Только вмешательство патрона спасло негодяя и лжеца от расправы…» «…некоторое время я исполнял обязанности шталмейстера, что требовало от меня постоянной заботы о лошадях. Какие благородные животные, сколько в них грации, изящества, сообразительности…» «…Не могу поверить в своё счастье: рыцарь, патрон, наиблагороднейший сэр Джон Уоллес находит меня достаточно преуспевшим в военном искусстве, достаточно благонравным, и на днях обещает повысить до оруженосца. Неужели я возьму в руки свой Экскалибур? Хотелось бы, чтобы вы, а также мои родители присутствовали при этом. Так и вижу как они со свечами подводят меня к алтарю, а добрый священник берёт с престола меч, пояс и благословив их, препоясывает ими меня…»
«…Любящий мой брат, иначе не могу вас назвать в столь скорбный час. Возможно, до вас уже донесли страшную весть: ваш отец неудачно упал с лошади, и в тот же вечер умер, так и не придя в себя после падения. Ваша матушка не перенесла горя и спустя два неполных дня скончалась от разрыва сердца. Приезжайте немедля как только получите сие письмо…»
Прошло немало времени, прежде чем Генри оправился от горя, и переписка продолжилась.
«…Уильям Перси, став оруженосцем, преуспел в ловкости, поворотливости и предупредительности. Он чрезвычайно приветлив, скромен, благоразумен, никогда не спорит со старшими, с удовольствием исполняет обязанности форшнейдера, то бишь подносит блюда во время пиршества, постоянно следит за беседой патрона и его гостей, а при всяком обращении к нему отвечает вежливо и толково. Меня же больше тянет к турнирам и воинскому искусству, сладко говорить и угождать – не моё дело…» «…в полночь я как дежурный оруженосец обхожу все комнаты и дворы замка, дабы убедиться, что всё благополучно…» «…признаться, забавно наблюдать как собирают моего патрона: один оруженосец поддерживает стремя, другой подаёт наручи, третий – перчатки, четвертый – щит, пятые, шестые, седьмые держат шлем, копьё, меч… Боже, как сложно мы живем, сколько напрасной суеты, сколько церемоний…» «…В воинских играх, которые часто устраивают в нашем замке, я всегда демонстрирую известную меру ловкости, гибкости, силы. Битва происходит так. Противники становятся шеренгой друг напротив друга и устремляются вперед с опущенными копьями. Легкораненые или опрокинутые рыцари при помощи оруженосцев поднимаются, хватают свои мечи, булавы, чтобы защищаться и отомстить своему противнику…» «…В пробном турнире я был одним из лучших. Мы дрались более лёгким, ломким и не таким опасным оружием, как рыцарское. Я получил право участвовать в настоящем турнире наравне со славными рыцарями. Я ступил еще на одну ступень при восхождении к храму чести…»
«…Уильяма отправили ко дворцу государя. Не сомневаюсь, что он сразит там всех знанием изящных манер и этикета…» «…Уильям Перси уже рыцарь … позже расскажу подробно сколь пышна была церемония его посвящения…» «…Государю описали оруженосца Уильяма Перси как наихрабрейшего. Боже, куда катится этот мир, если человека, далекого от военного дела, посвящают в рыцари…» «…он несколько дней соблюдал строгий пост и каялся. После исповеди и приобщения святых тайн новик, облаченный в белую, как снег, льняную одежду, отправился в церковь, где должен был провести ночь в преклонении перед Богоматерью. На рассвете его отвели в баню – великодушно простите за такие подробности. После того, как вымывшись, он вышел оттуда, сопровождавшие его рыцари надели ему на шею перевязь с мечом, уложили в постель и покрыли простым белым сукном в знак того, что он прощается со сквернами мира сего и вступает в новую жизнь…» «…в церкви священник благословил меч новика и долго читал псалмы и поучения… P.S. Перед посещением церкви Уильяма все же достали из постели…» «…по окончании обряда восприемники увели новика в комнаты и там его одели. Сначала на него надели нечто вроде фуфайки, а на нее газовую тканную золотом рубашку, затем его облачили в кольчугу и накинули на плечи мантию, всю испещренную цветами и его гербами…» «…Шествие кандидата было самое церемонное, под звуки барабанов, труб и рогов. Впереди этой процессии шли знаменитые рыцари и несли на бархатных подушках доспехи, которыми вооружили Уильяма по прибытии на место, только щит и копьё вручили после освящения…» «…Дорогая Алисия, послушайте несколько статей из книги рыцарских законов. Сомневаюсь, что Уильям будет должным образом исполнять их…
…Рыцарям вменяется в обязанность иметь страх божий, чтить Его, служить Ему и любить Его; сражаться за веру; умирать, но не отрекаться от христианства.
…Сомневаюсь, что рыцарь Перси намерен умереть за что либо из перечисленного – слишком он привязан к земному, чтобы погибнуть ради небесного…» «…Да не обидят рыцари никогда и никого и да убоятся более всего злословием оскорблять дружбу… Язычок Уильяма очень остер, не раз уже мне приходилось слышать от других сплетни, передаваемые моим товарищем обо мне…» «…Они должны избегать всякого обмана и лжи… Без обмана и лжи вряд ли бы Уильям так быстро завоевал расположение всего двора и лично государя…» «…Да не употребят они никогда в дело острие меча на турнирах и на других увеселительных боях… Мой друг избегает турниров как чумы – оно и понятно, там меньше всего пригождается язык и более всего нужны сила и ловкость…» «…жажда прибыли или благодарности, любовь к почестям, гордость и мщение да не руководят их поступками, но да будут они везде и во всем вдохновляемы честью и правдой… без золота нынче не проживешь, а оно водится, как известно, только у тех, для кого честь и правда, что воздух – ни увидеть, ни осязать, пустой звук или вроде того…» «…По окончании чтения рыцарского устава Уильям преклонил колено перед государем и поклялся тщательно блюсти законы и наше славное рыцарство. После чего государь своим мечом три раза ударил по плечу новоизбранного, дал ему троекратное лобзание…» «…сама супруга государя повязала ему, новому рыцарю, шарф, прикрепила перья на шлеме и препоясала его мечом…»
«…герольды начали играть в трубы. Уильям под эту музыку с трудом взобрался на коня и предстал перед народом, не умея толком держать копье и поводья…» «…во время пиршества по случаю посвящения мой героический друг сидел по правую руку государя и дамы наперебой восхваляли его храбрость (я смеюсь), его мужество (я смеюсь), его ловкость (я смеюсь), его неустрашимость (умираю со смеха)… что с ним будет, если он все-таки отправится на войну? Храни его бог от баталий, уж лучше пусть воюет при дворе – славы больше и крови меньше…» «…меня тоже посвятили в рыцари. Дело было так. Нам нужно было водрузить знамя на усеянной железными остриями вражеской башне. Я взялся за такой подвиг и, можно сказать, в одиночку совершил его, так как товарищи, поддерживавшие меня, все погибли. Сам обряд посвящения был прост. Вечером перед заходом солнца наш начальник ударил меня своим мечом три раза по плечу и произнес: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, и святого великомученика Георгия жалую тебя рыцарем. Затем произошло обычное троекратное лобзание. Далее не последовало никакого угощения, потому что в тот день погибло много наших воинов и было бы неуместно предаваться веселию, покуда их трупы еще не успели предать земле…» «…Также мне было дано прозвище «Стальное сердце», которое только в будущем надеюсь оправдать…»
Алисия в своих письмах открывала Генри самые сокровенные тайны своего сердца, в чем-то поучала его, где-то останавливала и предупреждала, где-то радовалась, как только может радоваться чистое невинное сердце, а где-то глубоко печалилась, как ребенок – просто, светло, без тени эгоизма.
«…Мне было очень грустно, когда вы уехали. Казалось, солнце померкло, все звезды попадали со своих мест, и царица-луна навсегда облачилась в тёмное платье из облаков и туч…»
