Они неслись через улицы, в которых Билли уже вконец запутался. Должно быть, они в зоне третьей или четвертой, где все лавочки – ключники или канцелярские товары от ИП. Сетевых магазинов на глаза не попадалось. Ни кофе с Западного побережья, ни «Теско». Ну разве это улицы? Гаражи, дровяные склады, залы дзюдо, холодные мостовые, где тихо шевелился мусор. Небо сомкнуло последнюю щелку, и наступила ночь. Билли и его похитители ехали вдоль рельс, следуя за освещенным поездом. Он их куда-то вел. Остановились они у темной арки.
– Бегом, – сказал Госс. Подозрительно поднял голову и принюхался. Вытащил Билли из машины. Тому казалось, его стошнит. Он покачнулся. Госс выдохнул очередной свой дымный выдох. Отпер дверь в гофрированном железе и втолкнул Билли в темноту. Откуда-то его дернул за руку Сабби.
Госс заговорил, будто они давно беседовали с Билли: «Этот, значит?» – «Не знаю; может быть, все готово?» – «Ну ладно, открывай дверь. Готов?»
Что-то открылось. В лицо Билли чем-то дохнуло. Госс прошептал: «Теперь тихо будь».
В помещении пахло сыростью и потом. Что-то сдвинулось. Раздался звук – кашель и треск. Загорелся свет.
Окон не было. Пол – грязный цемент. Изогнувшиеся над головой кирпичи – карты плесени. Зал казался огромным. Госс стоял у стены с рукой на рычаге, который только что повернул. Комнату переполняли лампы – болтались на проводах и торчали грибами из трещин стен.
Госс мягко ругнулся, будто на любопытных свиней. Билли услышал радио. Их ждал круг людей. Фигуры в кожаных куртках, темных джинсах, берцах, перчатках. Некоторые – в футболках с группами, все – в мотошлемах. У них были пистолеты, ножи, мультяшно злобные дубины с гвоздями. Радио играло классическую музыку пополам с помехами, размытую. На четвереньках стоял голый человек. Его губы трепетали. Над каждым соском в его теле были ручки настройки. Они не кровоточили, но заметно торчали из тела. Из его открытого рта и доносились звуки радио. Его губы двигались, чтобы изобразить музыку, помехи, призраки других станций.
На кирпичном постаменте был человек. Старый тощий панк с шипастой прической. Его рот закрывала бандана. Глаза были такими широкими, что он казался невменяемым. Он тяжело дышал, маска выгибалась и опадала, и он потел на холоде. Голый выше талии. Сидел на стуле, с руками на коленях.
Билли мутило и шатало ото всего, что случилось этой ночью. Он пытался не верить своим глазам. Пытался представить, что сейчас проснется.
– Билли, сука, Хэрроу, – сказал панк. – Проверь, что там делает эта мелкая сучка.
Одна из фигур в шлемах крутанула ручку на груди радиочеловека, и его рот с окончанием песни принял новые формы. Он зашептал краткими урывками и произносил еле слышные диалоги, мужские и женские голоса.
«Поняла про ic2[11 - Идентификационные коды британской полиции. IC2 – «белый, южный европеец».], сержант», – сказал он, и «Звякни Варди, ладно?», и «Время прибытия 15 минут, конец связи».
– Еще не добрались, – сказал человек в бандане. – К тебе домой едут. – Голос у него был громкий и низкий, с лондонским акцентом. Госс подтолкнул Билли ближе. – Значит, отрядили этих, – сказал панк. – Ну что, Билли Хэрроу, мне придется выпытывать? Можешь просто сказать, с кем ты и что делаешь? Просто сказать, пожалуйста-пожалуйста, что там сегодня происходит, что ты разбудил. Потому что на улицах что-то есть. А самое, сука, главное, какой, сука, у тебя интерес?
– Что все это значит? – наконец прошептал Билли. – Что вы сделали с Леоном?
– С Леоном?
– Ну знаешь, как бывает, – сказал Госс. – Только оба положили глаз на один волован, как хвать – а уже все съели.
Госс держал Билли, как куклу. В руки Билли вцепились ладошки малыша Сабби.
– Что происходит? – спросил Билли. Он озирался, таращился на радиочеловека; он не понимал. – Что все это значит?
Сидящий вздохнул.
– Твою-то мать, – сказал он. – Все-таки прикинулся ветошью. – Его буравящие глаза не изменились ни капли. – Давай так спрошу, Билли. Ты что за хрен?
Панк поерзал на стуле. Слегка приподнял руки. Яростно заморгал.
– На кого работаешь? – спросил он. – Что ты такое? – Тут Билли осознал, что платок не надет в ковбойском стиле, а кое-как засунут человеку в рот. У него был кляп. Он тряхнул руками, и Билли увидел, что у него наручники.
– Поверни гребаную башку! – продолжал голос человека, который не мог говорить. – Повернись. – Один из охранников в шлемах влепил ему сильную пощечину, и тот приглушенно закричал в кляп: – Поставьте этого придурка! – Два охранника вздернули его под мышки. У него заболталась голова. – Посмотрим, – сказал голос. Охранники развернули его к задней стене.
Появились краски. Вся спина человека без одежды была сплошной татуировкой. По ее краям дымились красочные завитки, кельтские фракталы. В центре находилось большое стилизованное лицо с черными контурами. Резкое, мастерски исполненное. Мужское лицо неестественных цветов. Язвительное старое лицо с красными глазами – где-то между профессором и дьяволом. Билли таращился.
Татуировка шевельнулась. Глаза из-под тяжелых век встретились с глазами Билли. Он уставился на нее, а татуировка уставилась в ответ.
12
Билли закричал от шока и попытался отшатнуться. Госс удержал.
Охранники подпирали человека с панковской прической. Набитые глаза татуировки ходили из стороны в сторону, как в анимации, будто на спину проецировали мультфильм. Когда татуировка поджимала губы, следила за Билли, поднимала брови, ползали жирные черные очертания, сдвигались истемна-синие, сине-зеленые, медные участки кожи. Она открыла рот – и открылась дыра черных чернил, нарисованная глотка. Она заговорила все тем же глубоким лондонским голосом:
– Где кракен, Хэрроу? Чего ты добиваешься? Что от тебя хочет банда Бэрона?
Человек-радио шептал помехами.
– Что ты?..
– Дай я объясню нашу проблему, – сказала татуировка. Мужчина, на спине которого она была, бился в хватке охранников. – Моя проблема – тебя никто не знает, Билли Хэрроу. Ты взялся из ниоткуда. Никто про тебя не в курсе. И было бы мне все это до лампочки – но кракен, мужик. Этот кракен – не хухры-мухры, приятель. И он пропал. А это плохо. За такими вещами ангел во все глаза приглядывает. Хоть и хреново приглядывает, а? Короче: я не врубаюсь, что ты сделал или как. Не хочешь меня посвятить?
Билли пытался придумать что-нибудь, что сказать, что угодно, чтобы эти невозможные похитители его отпустили. Он бы сказал все. Но не мог понять ни единого слова из вопросов татуировки.
Тени сдвинулись.
– Ты ходишь под бэроновскими, – сказала татуировка. – Так себе вкус, но я могу спасти тебя от тебя же. Все, теперь мы с тобой работаем вместе, у нас друг от друга секретов быть не может. Так что вводи в курс. – Татуировка таращилась. – Что там за дела?
Люди раскладываются, люди – генераторы, чернила ездят на человеке.
– Ну вы гляньте на него, – сказала татуировка. – Чист, как Христос, да? Говоришь, дома у него пусто?
– Ни черта не почувствовал, – ответил Госс. Харкнул и сглотнул то, что попало в рот.
– Кто забрал кракена, Билли? – спросила татуировка. Билли попытался ответить. Настала долгая пауза.
– Слушай, – сказал Госс. – Он что-то знает.
– Нет, – медленно ответила татуировка. – Нет. Ошибаешься. Не знает. Видать, это дело для мастерской. – Человек затрясся и застонал, и охранник снова его ударил. Татуировка закачалась вместе с телом-носителем. – Ты знаешь, что нам нужно, – сказала она. – Веди его в мастерскую.
Человек, который был радио, прошептал плохо настроенный прогноз погоды.
Госс тащил Билли, из-за чего его ноги переступали с новой скоростью, как в фарсовой мультяшке. Следом шел малыш Сабби.
– Отвалите, – резко выдохнул Билли. Госс улыбнулся, как дедушка.
– Слушайте и повинуйтесь, – сказал Госс. – Мне больше нравится, когда ты очень-очень тихий, – добавил он. – За этой дверью, сразу за дорогой, мы вскроем капот, покопаемся да поглядим, что там стучит в старушке. – Он похлопал Билли по животу. – Мы же тут все за переработку отходов, все вносим свою лепту, во имя глобального потепления, полярных мишек и всего такого прочего. Будет для нее новая жизнь – в виде холодильника.
– Стойте, – прошептал Билли. Только шептать он и мог. – Слушайте, я могу…
– Чего ты можешь, дурилка? – спросил Госс. – Я вот не смогу себе простить, если позволю тебе встать на пути прогресса. Тут не за горами, значится, инновации с пылу с жару, и все должны быть готовы. Заживем, как никогда.
Госс открыл дверь на холод и столб фонарного света. Сабби вышел. Госс толкнул Билли вслед за ним на четвереньки. Вышел сам. Билли выставил руки. Почувствовал внутри прилив. Услышал звон разбитого стекла.
Билли пополз. Госс не погнался. Сабби не шелохнулся. Воздух застыл. Билли не понимал. Не двигалось ничего, кроме него – секунду, две, – и не слышал он ничего, кроме собственного сердца. Потом в ушах снова зашумел воздух, и только тогда – запоздало – стекло из какого бы то ни было разбитого окна наконец упало на землю, и Госс сдвинулся, тряхнув головой в секундном замешательстве, глядя на место, где Билли уже не было.
Что-то столкнулось с Сабби. «Уф», – сказал он и улетел на несколько метров. Человеческий силуэт во тьме замахнулся трубой. Госс взвизгнул. Напавший вломил в него металл. Раздался звук, будто Госс тоже из металла. Он даже не пошатнулся. Бросился туда, где раскинулся, моргая, Сабби.
Человек с трубой схватил Билли. Он был большим, грузным, но проворным, коротко стриженным, в черной и поношенной одежде. На него упал слабый свет фонаря.
– Дейн? – охнул Билли. – Дейн!
Они бежали по мелкой грязной недоулочке вдоль путей на насыпи, подальше от ужасной арки. Прошел поезд – рокочущий свет в небе. Где-то позади Госс присел над Сабби.
– Давай, – сказал Дейн. По кирпичному забору рядом что-то пробежало – Билли не разглядел. – У нас две минуты, пока они не очухались. Одна минута, пока их босс не понял, что случилось. У тебя кровь. Госс ее чует.
Прошел еще один поезд. С далеких улиц донесся шум машин. Дейн подгонял Билли.
– Мне они не по зубам, – сказал Дейн. – Этого зацепил только потому, что они не ожидали. Плюс еще там был…
Дейн гнал их изощренным маршрутом, пока они не выбрались из кирпичного лабиринта. Они были в парке – единственные фигуры на улице. У силуэтов скучившихся деревьев Дейн отпер машину и затолкнул Билли.
Билли понял, что у него борода из крови. Вся рубашка заляпана. В какой-то момент в течение этой ночи грубого обращения ему наконец рассекли губу. С нее капало.
– Блин, – пробормотал он. – Блин, прости, я…
– …один из долбаков, – сказал Дейн. – Пристегивайся. – От стены через пустую дорогу что-то прошуршало, из канавы – в машину. Белка свернулась под сиденьем. Билли уставился на нее.
– Цыц, – сказал Дейн. Стронулся и набрал скорость. – Если б не этот мелкий орехогрыз, я бы тебя не нашел. Он пролез в машину Госса.
Они вырулили на свет, добрались до улицы, где были шоперы и гуляющие у ночных кафе и пассажей. Билли казалось, он расплачется при виде людей. Он как будто вынырнул из-под толщи воды, будто наконец-то попал в настоящую ночь. Дейн передал ему салфетку:
– Рот вытри.
– Леон…
– Вытри кровь. Нам не надо, чтобы нас тормознули.
– Надо остановиться, надо обратиться в полицию… – «Правда? – подумал Билли одновременно с тем, как это сказал. – Ты уже не в том мире, чтобы вызывать полицию».
– Нет, – сказал Дейн, словно услышал этот монолог. – Просто нет. – «Ты же и так это понимаешь, да?» – Мы просто будем ехать. Вытри рот. Я нас вытащу.
Билли смотрел на квартал Лондона, который узнавал не больше, чем какой-нибудь Триполи.
13
– Ну, это же просто охренеть замечательно, да? Просто охренеть изумительно. – Бэрон метался по квартире Билли. Качал головой, глядя на стены, сплетал и расплетал руки. – Ровно так, как мы и задумывали. Просто чудненько.
Он топотал мимо команды, снимавшей отпечатки. Коллингсвуд стояла к ним спиной, но туда, где она стояла, изучая дверной проем Билли, доносились порывы их презрения.
Она не читала мысли. Насколько она знала, никто не читал: в каждой отдельно взятой голове они рассыпаются на слишком много перехлестных и встречных потоков, и слова, частично составляющие некоторые из потоков, противоречат и сбивают. Но раздражение такой силы все же транслировалось, и Коллингсвуд – как и большинство людей, у которых была такая фишка, – автоматически переводила его в текст, хоть и знала, что получается отсебятина.
кем этот мудель ся возомнил
нах этих шибздиков пусть работают настоящие копы
а с какого хера сучка курит
Она повернулась и заговорила с тем, кто мыслил последний обрывок:
– С такого, что вам сказали не мешать нам делать все, что захочется, да? – сказала она и смотрела, как кровь отливает от его лица. Она переступила через разбросанные книги и последовала за Бэроном. Взяла почту со стола.
– Ну? – сказал Бэрон. – Есть мысли?
Коллингсвуд пропустила вопрос мимо ушей – сосредоточилась на следах всего биллинского. Коснулась пальцем косяка, где пятна внимания Билли читались, как сообщения, которые приходится разбирать на разбитом экране телефона.
эт что она такое тут сделала эта девушка
нельзя войти
она ничего я б не прочь
– Что ухмыляешься? – спросил Бэрон. – Что-то есть?
– Ничего, босс, – сказала она. – Знаешь что? Нет. Не вдупляю. Моя штука все еще работала, когда я приехала, понимаешь? Потому мне и пришлось тебя впускать. Без приглашения никак не войти, а ты видел Билли-боя: после того, что мы рассказали, он ссал впускать тех, кого не знал.
– И что случилось? Не погулять же он вышел, ну?
– Да уж нет. – Она пожала плечами, глядя на следы борьбы. – Кто-то его забрал.
– Тот, кто не мог войти.
Она кивнула.
– Тот, кто не входил, – сказала она.
Из спальни, где он изучал вещи Билли, появился Варди. Присоединился к ним на кухне.
– Это еще не все, – сказала Коллингсвуд. Описала фигуру руками, нарубила воздух. – Сегодня случилось что-то крупное. Крупное, как когда стырили кракена. Не знаю что, но там что-то бродит.
Бэрон медленно кивнул.
– Проф, – сказал он. – Может, у тебя есть какие-нибудь светлые мысли? Не желаешь ли пересмотреть свое мнение о маловероятности нападений со стороны твоих тевтанутых?
