– Бросьте, вы всё понимаете, только водите меня за нос.
– У вас очень красивый нос, почему бы за него не поводить?
– А поедемте к вам! Всю жизнь мечтала посмотреть, как живут настоящие ученые.
– Вы действительно этого хотите?
Она смотрит мне прямо в глаза и, выделяя каждое слово, произносит:
– Я могу себе позволить говорить и делать то, что хочу.
Завожу автомобиль. Магнитола автоматически запускается, но я ее отключаю.
– И почему это мы едем без музыки?
– Потому что я дал слово одному очень важному для меня человеку, что не буду ее слушать.
– Наверное, какая-нибудь женщина?
– Отнюдь.
– И что же не устроило этого человека в том, что вы слушаете музыку за рулем?
– Собственно говоря, это был мой личный выбор, связанный с выполнением одного моего условия.
– И конечно же, вы не расскажете мне, что это за выбор?
– Не могу, поскольку это не мой секрет.
– Ну, я такого дурацкого обещания никому не давала, так что имею полное право включить музыку, – говорит она, наклоняясь к магнитоле, чтобы найти кнопку включения.
– В моей машине мы будем соблюдать мои правила, а если вам не нравится, то придется ее покинуть.
– Что вы так завелись? По вашим правилам – так по вашим. Едемте уже, проведете мне экскурсию по своим хоромам. Или ваши правила вам этого не позволяют?
Я сдаю назад и, развернув машину, направляюсь домой по самому длинному маршруту. Мне интересно послушать, что расскажет мне Ольга Николаевна, учитывая, что сейчас мое сознание работает на повышенных оборотах, в то время как прежде все незначительные детали, связанные с ней, ускользали от моего внимания из-за моей занятости и попыток разобраться в причинах изменения поведения людей от дождя.
Когда я увидел ее, то понял, что музыка, которой я сам себя лишил ради нее, теперь не нужна. И это не только потому, что она была рядом и, возможно, в ее сумочке лежит нейтрализатор, – просто мне нужны были какие-то сильные эмоциональные раздражители, которые изменяли активность мозга. А еще… Я всё понял про нее. Картинка сложилась. Всему нашлось рациональное объяснение: и официальности, возникшей между нами, и моей осторожности в общении с ней. Сейчас я больше всего боялся того, что прав, что всё, о чем я неожиданно догадался, – не выдумка и не фантазия моего воспаленного мозга.
Она молчит. Видимо, обиделась или делает вид, что обиделась на то, что я не разрешил включить музыку. Это неловкое молчание, которое возникло из-за моей упертости и принципиальности, надо уничтожить.
– Все основные проблемы между людьми, как мне кажется, возникают по двум причинам: либо они не разговаривают и ничего не обсуждают, либо разговаривают и обсуждают. И как выбраться из этого порочного круга, мне непонятно до сих пор. Я редко даю какое-либо обещание, но если всё же делаю это, то это обещание не другому человеку, с которым меня ничего не связывает, а в первую очередь самому себе. Мне кажется, что сейчас люди потеряли уважение к словам. Слова стали инструментом для управления людьми и их сознанием, но утратили свое настоящее значение, а раз так, то и обещание становится формальным и ничего не значащим. Именно поэтому я и не слушаю музыку.
– Хорошо, а если человек, которому вы что-то пообещали, нарушит обещание, данное вам? Значит, и вы вправе нарушить свое?
– Нет. В том-то и дело, что не играет никакой роли, нарушит он его или нет. Важно не это, а то, что я свое не нарушу ни при каких обстоятельствах.
– Ну а если он, например, умрет?
– Вам не кажется, что в этом случае выполнить такое обещание – это просто дело чести?
– Ладно, не буду вас больше мучить. Мы, кажется, уже приехали?
– Да.
Мы надеваем маски и очки, натягиваем капюшоны дождевиков и выходим под дождь. До подъезда недалеко, и мне не нравится тратить свое время на эти лишние манипуляции, ведь я-то точно знаю, что опасность дождя не в нем самом, а в том, что скрывается под его завесой.
В подъезде стряхиваем капли дождя и подходим к двери в мою квартиру. Вставляю ключ и решительно делаю три с половиной оборота. Дверь бесшумно открывается, поворачиваясь на петлях. Сердце мое стучит с непонятной и в то же время вполне объяснимой частотой. Что будет теперь? Она перешагивает порог, и я понимаю, что этот ее шаг сжег все мосты и ничего больше никогда не будет так, как было до этого. Дверь закрывается, и я защелкиваю верхний замок на один оборот. Ольга Николаевна почему-то вдруг словно уменьшается в размерах, пропадают отстраненность и холодность, и я ощущаю рядом с собой живого человека. Она расстегивает дождевик, и я аккуратно, как величайшую для меня драгоценность, снимаю его и вешаю на плечики в прихожей. Ольга стягивает с рук резиновые перчатки. Кажется, вот-вот искры запляшут вокруг нас, возле глаз и воздух начнет мерно гудеть… Или же это шум дождя? Жду. Белые должны сделать свой ход. Вот она, «ласкеровская компенсация» за ферзя! Только мой противник пока еще не понял, чем это для него закончится.
Ольга вытаскивает из сумочки нейтрализатор и, поворачивая развернутую ладонь в мою сторону, спрашивает:
– Что это?
Игра пошла ва-банк!
– Совершенно не понимаю, о чем речь.
Она смотрит мне прямо в лицо, ища мои слабости, но я несгибаем. Иррациональное чувство, которое я испытываю, – совершенно немыслимое и непонятное, что-то, чему не могу дать логичного объяснения, – тянет и влечет меня к ней. Это не физическое влечение, не желание одного тела обладать другим, а нечто более глубокое – сродство с другим человеком не на уровне тел, а на уровне мыслей и представлений, в чем-то схожих настолько, что понимание приходит без слов. И именно благодаря этому ощущению я точно знаю, что она чувствует ко мне то же самое, но тщательно это скрывает от меня, как и я от нее. Только вот неслучайно утром мне вспомнились крысы Рихтера. Экспериментатор может сколько угодно любить подопытное животное – доставать его, гладить, играть с ним, но разделяющая преграда и разница между ними настолько существенны, что их не преодолеть.
Я молчу и жду, когда она снова задаст вопрос, зная, что она сама же и начнет на него отвечать, а мне придется лишь направлять ее по ложному следу, путать, сбивать, чтобы она не догадалась об истинной причине, почему я попросил Сергея Ивановича отдать нейтрализатор ей.
– Я еще раз спрашиваю: почему ты попросил передать это мне?
Мхатовская пауза затягивается. Я думаю о том, есть ли смысл продолжать эту игру, поддерживать в Ольге это чувство неопределенности. Чтобы в итоге что? Всё равно сказать то, что я решил. И тогда я начинаю выкладывать свою ложную правду или правдивую ложь – кому как нравится больше, но смысл от этого не меняется.
– Понимаешь, это был единственный способ вывести тебя на откровенный разговор. Я ведь уже давно всё знаю, и не надо сейчас задавать мне вопрос «что?». Это ты руководишь группой специалистов, которые отслеживают изменения в поведении людей в условиях дождя. Ты составила текст, используемый для программирования поведения. Конечно, из-за твоих смен фамилий мне было трудновато, но по базам я всё же просмотрел все твои статьи. Вот честно, никогда бы не подумал, что филологические знания можно применять таким образом. Оказалось, что, основываясь на языковых шаблонах и сигналах тела, можно изменять поведение человека, трансформировать убеждения и лечить психологические травмы. Это действительно неожиданно, и теперь мне понятно, почему Сергей Иванович говорил так о тебе.
– Вы говорили обо мне?
Спохватываюсь, что могу сболтнуть лишнего и придется объяснять, в каком контексте, а он был таков: «Ты ведь понимаешь, насколько вы разные? Ты никогда не сможешь с ней быть… Она ведь совершенно чужой тебе человек!.. Ты хочешь променять свою свободу, свой интеллект на свободу женщины, о которой ты не знаешь по большому счету ничего?..» И я осознаю, что и он догадывался о ее роли во всей этой истории с инфразвуком. Он же сам мне говорил: «В городе работает несколько групп ученых, которые не знают ни о том, чем занимаются другие, ни о том, кто входит в эту группу. По почте просто присылаются задачи, на решение которых нацеливается коллектив».
Соберите в одном городе несколько десятков талантливых ученых, специалистов в своей области, и вы думаете, они не догадаются о том, кто и чем занимается? С другой стороны, догадки – это всего лишь догадки.
– Так и что вы говорили обо мне? – повторяет она свой вопрос.
Я придумываю на ходу:
– Он сказал мне, что вы не та, кем кажетесь на самом деле.
Она польщена. Женское самолюбие – как же легко на нем играть! А во мне продолжает бороться иррациональное чувство к ней с пониманием того, что я другой, что, несмотря на какие-то сближающие нас моменты, она символизирует и олицетворяет то, непримиримым противником чего выступаю я.
– То есть ты попросил его отдать нейтрализатор мне, чтобы я вышла с тобой на откровенный разговор?
– Я не был уверен до конца. Если ты не участвовала в эксперименте, то тогда никак не отреагировала бы, а если участвовала, то захотела бы узнать, почему я так поступил.
– И что теперь?
– Расскажи мне, в чем заключается твоя работа.
– Ты же сказал, что всё знаешь! Так, может быть, расскажешь мне сам, чем я занимаюсь? Обычно ведь так поступают все детективы в конце расследования?
– Ты снова играешь словами и пытаешься меня запутать, но сейчас мое сознание не озабочено никакими вопросами и четко и ясно воспринимает то, что происходит между нами.
– А между нами что-то происходит? И когда это я позволила вам перейти на «ты»?
– Хорошо, Ольга Николаевна, не хочу вас больше задерживать.
Поворачиваюсь к двери и вращаю замок против часовой стрелки. Раздается щелчок, опускаю ручку вниз. Дверь бесшумно открывается. А я стою и жду, что же произойдет дальше. Она очень сильная и волевая, и ее не сломать, да я и не хочу этого делать, но в то же время понимаю, что, если она зашла так далеко, чтобы оказаться со мной наедине, этому должна быть веская причина. Я не строю иллюзий насчет физической близости, мне это не нужно: слишком уж сильно различаются наши взгляды, несмотря на эмоциональную связь. Но она зачем-то пришла! И самый главный здесь вопрос – зачем? С детства я привык, что меня всегда использовали как инструмент, необходимый для решения каких-то задач, и в этот раз, уверен, ситуация точно такая же.
Всё время я подчинялся ее требованиям. Приходил по первому звонку, вопреки всему. Но вот что я понял: для того, чтобы победить, необходимо вначале научиться играть по правилам, хорошенько выучить их и неукоснительно им подчиняться до тех пор, пока правила позволяют тебе выигрывать. И только тогда, когда ты в совершенстве овладел игрой, можно начать нарушать правила так, чтобы это нарушение таковым не выглядело. Именно в этот момент не ты начинаешь подстраиваться под игру, а она под тебя. Когда ты начинаешь играть по правилам, самым важным является понимание того, каковы границы действия этих правил, и понять их можно только в том случае, если ты станешь их нарушать.
Когда мы зашли и я защелкнул замок, она решила, что я снова пойду у нее на поводу – так, как делал это всегда. Но вот мы стоим в прихожей и дверь открыта, а она так и не смогла узнать от меня ничего и получить информацию, которая ей жизненно необходима, чтобы… Что? Это главный вопрос, который сейчас на повестке дня. Я не выгоняю ее, а просто даю ей выбор: уйти и ничего не узнать или остаться, и, может быть, всё-таки извлечь из меня крупинки знаний, и получить то, что нужно ей. Но только теперь мы будем общаться на моих условиях. И я жду.
– Ну что ты сразу всё воспринимаешь в штыки? Неужели я не заслужила чашечки чая? Дождь ведь, холодно и сыро, а кофе – какой от него прок при такой погоде?
Я закрываю дверь, намеренно не защелкивая замок и давая тем самым понять, что она может покинуть мою квартиру в любой момент.
– А как же нам теперь с тобой – простите, с вами – говорить?
– Ну, вспылила я немного, с кем не бывает.
– Со мной не бывает, – отвечаю я, пристально глядя в ее глаза.
Она не выдерживает и срывается:
– Ну не все же такие, как ты! Робот, железяка бездушная.
Интересно, как она будет выкручиваться из этой ситуации?
Мне хочется обнять ее и поцеловать… Вот только ничем хорошим это не закончится – точнее, закончится, но потом точно ничего хорошего не будет. Ольгу необходимо дожать и выдавить из нее информацию, которая может помочь спасти ее и меня, а может быть, и весь город, хотя я и не уверен, что его нужно спасать. Всех всё устраивает, и меня бы тоже устраивало, если бы не она.
Мы сидим на кухне. Чайник закипает. Она сидит на месте, где обычно сидел Андрей, который теперь превратился в серую незаметную мышь и которому ничего больше не надо. Смотрю на нее.
– И что же мы будем делать?
Она меняет тембр голоса, снова включая и свой речевой гипноз, и… Что там они еще используют в нейролингвистическом программировании? Я обращаю внимание на то, как тонко она ведет подстройку, повторяя мои движения, копируя ритм и глубину дыхания, устанавливая неосознанное доверие с последующим достижением состояния раппорта. Но я вооружен знаниями, и она пока не догадывается, что я готов.
Ставлю на стол перед ней чашку:
– Сахар?
– Нет, – отвечает она.
И тут я кладу в ее чашку два кусочка. Она еще не понимает, что это мое якобы случайное и неосознанное движение – не результат многолетней привычки, а контролируемое действие, выпад, разрушающий навязываемую мне модель поведения – выполнение ее просьб. Наверное, сейчас было бы правильно облить ее кипятком, а потом сразу же начать задавать вопросы, давить и получить в итоге фрагменты мозаики, которую мне жизненно необходимо собрать. Но я жалею ее, потому что… И теперь мне уже неясно, смогу ли я победить ее в игре, которую она ведет.
– Так что там Сергей Иванович? Собрался покинуть наш дружный коллектив?
– Да, собрался покинуть стадо, которым так ловко манипулируете вы.
– Мы снова на «вы»? Ну, впрочем, как ты хочешь… Я же тут ничего не решаю. – Она вздыхает и продолжает уже с несколько иной интонацией: – Ничем я не управляю. Просто попросили написать текст определенного содержания с определенными посылом и смыслом.
– И кто же попросил?
– Работа попросила, а у нее нет ни имени, ни фамилии. Ты же всё знаешь, он же тебе всё рассказал. А ты вот не думал, что он тебе врет, что это всё его детище, которое он закрутил вокруг тебя?
Она всё-таки нашла мое слабое место и ударила именно туда. Надо было облить ее кипятком.
У меня перед глазами возникает странная картина: будто мы сидим напротив друг друга и каждый пытается консервным ножом вскрыть оппоненту черепушку. От этой мысли становится смешно, и я расслабляюсь и, может быть, поэтому выхожу из потока ее слов, направляющих мое сознание к подозрению, что Сергей Иванович меня обманул.
– И в чем же заключается твоя работа?
– Меня просто попросили составить текст, который должен был сплачивать людей, делать их единым организмом, и потом отслеживать, каким образом они будут реагировать на наше программирование. Воздействие на внутренние убеждения и установки субъектов предполагало трансформацию, в которой на лингвистическом уровне решающее значение имеет выбор субъектами одной из позиций.
– То есть вы хотели разделить людей в соответствии с тем, какой тип отношения к дождю они выбирают?
– Именно так. Сторонники дождя – это люди, склонные к сплочению и коллективным действиям, а противники, соответственно, индивидуалисты, не принимающие чужой позиции.
– И зачем это было нужно?
– Лично меня интересовал феномен объединения и сплочения совершенно разных людей в группы под действием довлеющего фактора, а также возникновения и формирования сленгового языка, связанного с дождем…
– А меня интересует, какие задачи были поставлены перед вашей группой.
– Ой, да какие задачи можно поставить перед филологами? Я тебя умоляю! Ну изучили мы особенности формирования двух групп и каким образом между ними выстраивались социальные взаимодействия. Что ты так завелся-то? В этом же нет ничего криминального, а вот то, что делал Сергей Иванович, недопустимо.
Она замолкает и смотрит на меня. Я не знаю, что ей ответить. Роюсь в воспоминаниях, чтобы хоть что-то возразить, но ее доводы и логика безупречны.
Сомнение – это мой лучший друг и злейший враг. Не сомневаются только люди, которые ничего не знают и ничего не хотят, коих в настоящем городе, увы, сейчас большинство. Она зародила во мне подозрения в том, что Сергей Иванович сказал мне правду, – следовательно, не исключено, что правду говорит она.
Я не знаю, во что мне сейчас верить, и в воспоминаниях ищу хоть какую-то зацепку, чтобы вывести ее из равновесия и заставить сказать правду – только так, а не иначе. За месяцы дождя, несмотря на наши редкие встречи, я отчаянно пытался понять, чего она хочет и о чем думает, старался приблизиться к ней, но она пресекала все мои попытки. И в то же время смогла нащупать и уяснить, что? может беспокоить меня, вызывать сомнения, хотя ни разу мы не говорили о моем заведующем. Откуда она черпала информацию?
И я неожиданно понимаю. Мне становится так смешно и обидно, что хочется заплакать. Как же я это проглядел? Но это понятно: я слишком был сфокусирован на решении проблемы дождя и не замечал ничего вокруг. Вот оно, ее слабое место, и теперь мне ясно, почему она решила встретиться и сейчас пытается выкачать из меня информацию. Но я уже знаю, что необходимо сделать мне. Нужно рассказать ей о том, что произошло на цитрогипсовом огороде: только правда может открыть правду, ложь всегда порождает ложь.
– Мне трудно сформулировать и объяснить, что произошло, но я постараюсь.
– Ты – и не можешь объяснить? Не смеши меня.
И я начинаю рассказывать ей о вчерашнем дне:
– Вчера утром я позвонил Ане, потому что она собиралась ехать со мной на цитрогипсовый огород, но она почему-то не ответила. И тогда я решил ехать один. На нашей площадке в здании лаборатории я обнаружил Котовского, который повторял речитатив, составленный тобой. В бойлерной оказался подвал, а внизу – низкочастотный генератор сигналов – установка, генерирующая инфразвук на определенной частоте, которая приводит к усилению смысловой нагрузки текста, касающегося воды. Как оказалось, самое страшное – это то, что если в любое предложение вплести правду, понятную и доступную всем, то и остальная смысловая часть для слушателя автоматически становится правдой. Когда я спустился вниз, Аня лежала на полу без сознания, и я поднял ее наверх. Ребята рассказали, что настройка инфразвука проводилась Сергеем Ивановичем.
В институте мы встретились с шефом, и он объяснил мне, что изначально разработал прибор, который позволял выделять людей с высокими интеллектуальными способностями. Затем ему предложили участвовать в междисциплинарном проекте по отбору гениев, но, чтобы отличить их от больных, поскольку частоты колебания ритмов головного мозга и тех и других достаточно близки, необходимо было записать речитатив. Когда начался дождь, Сергей Иванович понял, что речитатив имеет другое назначение и его изобретение использовали, чтобы манипулировать людьми. Так что как-то так.
– Это всё? – спрашивает она с каким-то облегчением.
– Да, всё.
– И что ты собираешься делать?
