– Вот, дожился, даже курить не хочется! – сокрушённо сказал он.
И вдруг звук шагов нарушил тишину. Слева метрах в пятидесяти напрямую, через заросли папоротника и через густые кустарники брело семь закутанных в чёрные балахоны фигур. Они шли молча, одновременно ступая, как солдаты след в след, и оставляя за собой только одну цепочку утоптанных следов. Иван с Василием легли в высокую траву и затаились, беспокойно вглядываясь в странные фигуры. На фоне всех происходящих с ними событий, они ощущали себя больше зрителями, чем участниками происходящего.
Глава 2
Ладожский князь, Радослав Изборович Курчавый, сидел в народной палате и в который раз перечитывал свиток, намедни привезённый течцом из Новгорода. Это был указ великого князя киевского Владимира Святославича прибыть с дружиной в Новгород для похода на Чудь. Радослав был молод, ему совсем недавно минуло двадцать восемь лет, его стремления были благородны, а помыслы чисты. Он не пренебрегал законом и старался судить по Правде. Князь был полон сил и стремлений к добрым делам. Чуть больше года прошло, как он женился и теперь ждал пополнения в семье, и жизнь ему казалась прекрасной и удивительной. Радославу очень не хотелось уезжать от своей молодой жены. Он вдруг вспомнил, как она появилась в его жизни.
Так случилось, что не он выбрал жену, а она его. Дарёна была купеческой дочерью и приехала с отцом в Ладогу на Торг и, гуляя по городу, засмотрелась на княжеский терем и чуть не попала под копыта княжескому коню, на котором нёсся по улице с кметями Радослав. Он в один миг слетел с коня, подхватил девушку под руки, поставил на ноги, но она плохо держалась на них то ли от страха, то ли покалечена была, и всё время норовила упасть. Князь прижал её к себе и почувствовал запах фиалок от её волос. Девушка подняла голову, посмотрела на него ясными зелёными очами, и князь утонул в них, а ещё он почувствовал её крепкие налитые груди, которые крепко прижимались к нему. Ей было лет пятнадцать. Правильные, тонкие черты лица притягивали взгляд, а зелёные глаза смотрели внимательно и серьёзно.
– Женись на мне, князь, не пожалеешь, – прошептала соплюшка.
– Какая из тебя княгиня! Ты дитё ещё совсем, – так же тихо ответил ей князь.
Его сердце взволнованно стучало, он терял голову от прижатой к нему упругой девичьей груди. А девчушка прилипла к нему и замерла, только шепчет, уткнувшись ему в грудь:
– Женись, князь, я тебе наследника рожу, а, ежли хошь рожу много наследников, любить тебя буду до последнего моего вздоха.
Радослав ошеломляюще посмотрел на девчушку, и словно время повернуло вспять, он вспомнил себя шестнадцатилетнего, как он собирался соблазнить свою первую женщину.
– Вот ты, заноза, в моей заднице! Откель ты взялась на моём пути?
– Князь, женись, клянусь, не пожалеешь! – умоляла девица, а сама, как яблочко наливное, молодостью и свежестью пышет и такая хрупкая… и… родная.
Глубоко вздохнув, он соблазнился фиалковым запахом её волос. Попав во власть искушения, он тут же выругал себя. Нужно же быть таким глупцом! У него в тереме столько доступных женщин, а ему понадобилась эта невинность! Столь поспешные чувства к женщине, по меньшей мере, были неуместны для его образа жизни в тереме, полном готовых на услуги сенных девок и челядинок. Его смоляные волосы падали на плечи, на гладкий высокий лоб, черные брови вразлёт были словно выписаны над насмешливыми карими тёмными глазами. В прекрасной улыбке, которая в равной степени была завораживающая и хищная, он открывал белоснежные ровные зубы. Его взгляд зацепился за тоненькую фигурку, он нервно сглотнул и уставился на высокую грудь, на ней лежала толстая рыжая коса, опускаясь ниже талии. Он приподнял её голову за подбородок, заглянул в смущённое девичье личико и улыбнулся. Подхватив девушку за талию, поднял, посадил к себе в седло и повёз в терем. Её отцу выплатил вено и обвенчался с Дарёной. Из "занозы" вышла отличная хозяйка. Строга, но справедлива. Челядь души в ней не чает. Мужа любит, пылинки с него сдувает, а он совсем голову от неё потерял, из своих объятий не выпускал бы, коли не служба.
Вспомнив жену, Радослав отложил свиток и заулыбался, но тут же сник, думая о том, что придётся оставить её дома, а самому с дружиной бежать в Новгород. Прошло чуть больше года их супружества. Дарёна всегда спала, крепко прижимаясь к супругу, положив голову ему на плечо. Радослав иногда осторожно высвобождал затекшую руку и поворачивался на другой бок, а утром обнаруживал жену в своих объятиях. Как она умудрялась, не потревожив его сна там оказаться, для него было загадкой. Радослав терял голову, забывая обо всём на свете, когда медленно, с вожделением снимал с княжны тонкую рубаху, оставляя её нагой. Он уже не мыслил себе и одной ночи без своей жены-красавицы. Дарёне всего шестнадцатый годок и поэтому Радослав не хотел торопиться с наследниками, вместо того, чтобы с последним криком страсти замереть, слившись с любимой, он вскакивал, как ошпаренный. Она почувствовала неладное, прошло два месяца, как они обвенчались, а она до сих пор не понесла. Видимо к кому-то обратилась, чтобы её просветили, или сами по себе нашлись доброхоты, но однажды, когда он порывался скатиться с неё, она его удержала и не отпустила. Когда у него в глазах цветные круги прошли, а сердце немного успокоилось, спросил:
– Зачем держала?
– Я не девка блудливая, чтобы мне было соромно понести от собственного мужа. Челядь уже шепчется за спиной, что князь женился на бесплодной.
– Люба моя, я очень боюсь тебя потерять, потому берёгся, ты годами-то ещё малая.
– Для того я и шла под венец, чтоб детей рожать, а от тебя любый мой, мне токмо в радость понести.
Однажды натешившись, они лежали, обнявшись, она прошептала:
– Любый ? я непраздна…
До него не сразу дошёл смысл сказанного, и он промолчал. Дарёна вроде обиделась, а потом князь поплатился за своё невнимание к супруге, получив удар кулачком по рёбрам.
– Эй, князь, ты чё не радый? – возмутилась княгиня и оперевшись на локоть нависла над ним.
– Люба моя, ты о чём молвишь, я не понял?
– Говорю, понесла я! – крикнула она ему прямо в ухо.
– О, Господи! Люба моя! Иди ко мне, – Радослав обнял Дарёну, одарил её жарким поцелуем, зарылся носом в её густые рыжие волосы и блаженно закрыл глаза.
«Скоро уже!» – подумал Радослав. Дарёна уже на последнем сроке.
Княгиня почувствовала тяжесть внизу живота. Её отвели в ложницу и уложили в постель. Её горничная вбежала в народную палату.
– Князь! Там у княгини началось.
– Где лечец?! – закричал Радослав.
– Лечец в ложнице около княгини, токмо он молвит, что ничего сделать не может.
В несколько шагов Радослав взлетел по лестнице и ворвался в ложницу к супруге. Шторы были задернуты, в комнате горели свечи. Метнувшись к постели, князь с ужасом взглянул на Дарёну. Лицо её было бледное, пальцы судорожно сжимали простыню, на верхней губе выступили капельки пота.
– Где этот проклятый лечец? – резко спросил Радослав горничную.
Даже от его резкого голоса, Дарёна не пошевелилась. «Пресвятая Богородица, неужли она примёрла?!» – подумал князь, наклонился и приложил ухо к груди. Сердце билось слабо, но ровно.
– Где лечец? – повторил он громким шёпотом, обернулся и огляделся кругом.
– Здесь я, княже, – раздался голос из угла ложницы.
Вперёд выступил высокий седой старик. Радослав враждебно посмотрел на него.
– Чё происходит? – едва сдерживая гнев, прошипел он.
Бедняга лечец не знал, куда деваться от страха. Ну, как сказать князю правду? Как сказать, что ребенок слишком крупный, и бедняжка едва ли сможет разродиться?
– Пошто молчишь? – торопил его с ответом Радослав.
Собравшись с духом, он описал создавшееся положение: в лучшем случае удастся спасти ребенка, большего он гарантировать не может.
– Быстро повитуху сюда! – приказал князь, обернувшись к горничной княгини, – бегом!!
Вскоре привезли повитуху, пожилую, степенную матрону. Её тёмно-серые глаза были ясны, густые широкие брови хмурились, длинный тонкий нос заострялся, нависая хищным орлиным клювом, лоб бороздили глубокие морщины. Она вымыла руки, подошла к Дарёне и, осмотрев княгиню, сказала прямо:
– Слаба больно, княгинюшка, а ребёнок крупный, но я попытаюсь ей помочь.
Дарёна лежала в глубоком забытьи, а когда приходила в себя, слышала чей-то приглушённый шёпот и горестные вздохи слуг. Боль то утихала ненадолго, то снова окутывала её, раздирала на части. Она цеплялась за простыни, извивалась, корчилась и кричала.
– Радослав! – закричала она.
– Я здесь, люба моя, – ответил он через силу, и Дарёна, с трудом открыв глаза, увидела его лицо, его глаза, смотревшие на неё с тоской и любовью, попыталась протянуть к нему руку, но не было сил даже пошевелить пальцем.
А князь стоял возле её ложа, повторяя про себя: «Господи, помоги ей! Господи и все святые, помогите ей!» Погруженный в безмерное отчаяние, он вышел из ложницы и остался стоять за дверью, не в силах выносить мук Дарёны. Когда князь совсем измученный переживанием за свою супругу уже еле держался на ногах, в дверях показалась повитуха.
– С великой радостью тебя, княже, Радослав Изборович! Княгинюшка разрешилась от бремени славным сыном. С наследником тебя, князь!
– Как себя чувствует княгиня? Она будет жить? – тревожно спросил он повитуху, боясь услышать ответ.
– Да, княже, она молода, всё будет хорошо.
Он стремительно вошёл в ложницу, подошёл к постели, где возлежала мать с младенцем, подхватил на руки сына и возвестил:
– Люди!! Этой мой сын, Светозар! – склонился к Дарёне и поцеловал её в лоб, – спасибо тебе за сына, люба моя!
Радослав держал сына, боясь раздавить кроху. Чувства, которые обуревали его сейчас, словами передать было невозможно. Внезапно ребенок сморщил личико и закричал. Князь растерянно посмотрел на него и начал качать. Дарёна, глядя на мужа и сына улыбалась и счастьем светились её глаза.
– Дай мне его! – услышал князь.
Радослав подошёл и протянул ей сына.
На третий день Дарёна уже вставала, носила сына на руках, напевая ему что-то потихоньку. Она уже знала, что князь должен бежать с дружиной в Новгород. Ей не хотелось его отпускать, но делать нечего, он на службе и обязан подчиниться приказу.
Вскоре провожали дружину в Новгород не только родные, но пришли проводить и совсем незнакомые люди. Дарёна вышла за ворота с сыном, протянула Светозара Радославича князю, он приложился к лобику сына, поцеловал жену и вскочил в седло. Оглядываться не стал, чтобы не рвать разлукой своё сердце.
Глава 3
– Ну, блин, приколисты, – сплюнул с досады Иван, – точно, вредно пить из мелкой посуды. Пил бы из Тимохиного ковшика, спал бы сейчас в казарме сном праведника.
Они проводили взглядом странный отряд с надетыми на головы капюшонами чёрных плащей и, когда те скрылись за деревьями, Иван достал сухпаёк и стал его медленно жевать, запивая водой из фляжки. Василий жевал тоже медленно, но не потому, что был не голоден, а чтобы растянуть удовольствие. Но, как не растягивай, а сухпаёк закончился. Василий попил водички, достал сигареты и закурил, а Иван с удовольствием растянулся на траве, закрыл глаза и задумался. Он ни разу в своей недолгой жизни не попадал в такие ситуации, когда не видел выхода, и теперь ему не приходило в голову ни одной дельной мысли, что делать и как выбраться отсюда. А самое главное, возникло ожидание чего-то необычного и, даже, страшного. Теперь им придётся блуждать по чужим лесам, полным неожиданностей. Он лежал и напряжённо вслушивался, но ничего, кроме привычных лесных звуков не было слышно. Через некоторое время, уже засыпая, он услышал голос Василия:
– Вань, спишь?
– Не-а…
– А почему глаза закрыл?
– Зрение экономлю…
– Кончай спать, Ванька, вставай, пойдём, надо выбираться отсюда. Там нас, наверное, Димитрий Беденик… Бенекит… Бекенид…, тьфу ты, зараза, не свихнув языка, не выговоришь, короче, капитан уже нас обыскался и всех поднял «в ружьё» искать дезертиров.
Василий затушил окурок и встал, рубанул воздух ладонью, показывая направление.
– Туда пойдём.
– Почему туда? – засомневался Иван, – не заблудить бы.
– Блуд – это грех, – заметил Василий, – хотя вся наша жизнь с ним связана. Любим мы девок. А здесь мы, считай, уже заблудились, потому что вообще непонятно в какую сторону идти и где искать людей. Вот, блин, попали!
– Пойдём наугад, куда-нибудь да выйдем. Может, в лесу кого встретим. Нам бы узнать, где мы, тогда можно будет думать, как отсюда выбраться.
– Ага! Вот совсем недавно встретили тут одних, если бы они увидели нас, ещё неизвестно чем бы всё закончилось.
– Вань, пока у нас есть автоматы и патроны, мы себя в обиду не дадим.
Они шли по лесу без тропинок. Не потому что им было всё равно, где идти, а просто в этом лесу тропинок не было. Видимо так далеко люди не забредали, правда и звериных троп тоже не было. Сосны, берёзы и осины были такие же, как дома, те же ромашки, но Ивана не отпускало ощущение, что здесь всё чужое, даже, бабочки над цветами летали такие же, как в родном лесу, но всё равно какие-то чужие. Только комары кружились вокруг них такие же злые, как дома.
– Вась, тебе не кажется, что здесь всё чужое? – поинтересовался Иван у приятеля.
– Мне с самого начала это кажется, когда я из леса шагнул в степь! – твёрдо сказал Василий.
– Нет бы, сразу метнуться назад, а он завис в степи.
– Да я растерялся, пока осматривался, ты появился, а рамка сразу потухла.
– Глянь, каменная баба под деревом.
– Везде тебе бабы мерещатся. Это с похмела.
– Вась, ну ты посмотри, вон стоит, – осуждающе Иван покачал головой, – ладно, шевели ногами, сейчас увидим.
Они свернули в сторону и целеустремлённо зашагали к идолу. Иван шёл молча, мерил степь длинными лосиными ногами, Василий бултыхался позади, хотя он был одного роста с Иваном, но, похоже, сам себя задвинул на второй план, чтобы не принимать ответственных решений, ему было привычнее подчиняться. Подошли к дереву, под которым стоял каменный истукан, остановились и стали рассматривать его. Иван присвистнул:
– Э-э, Вася, это же не баба, а мужик!
Василий остановился напротив идола, а Иван стал медленно обходить его вокруг. Грубо вырубленное хмурое лицо, вместо глаз были вставлены прозрачные голубые камешки, как льдинки. Но при всей его суровости, глаза идола словно лучились изнутри. В руке меч. Борода. А под бородой, на левой стороне груди… Иван замер. Протёр глаза, посмотрел ещё раз. На левой стороне груди, над сердцем, угадывалось грубое полустёртое изображение солнечного диска и змеи, готовой напасть. Он осторожно потрогал изображение на идоле, потом непроизвольно прикоснулся к своей груди в том же месте, где у него была татуировка такого же изображения. Почувствовал, как от его татуировки по телу пошло тепло, как будто прикоснувшись к знаку на идоле, потом на своём изображении он установил связь с языческим божеством. Иван прикрыл изображение рукой, и в голове мелькнула мысль: «Почему татушка потеплела? Какая связь?» Но ответа не было. Да и вообще с появлением этой татуировки на его груди была целая история, и теперь он задумался, чем это ему грозит… или не грозит. Может, Судьбой ему было предназначено попасть неизвестно куда, а эта татуировка, как пропуск, типа «я свой», а, может, это работает как оберег.
Перед идолом лежала курица, с отрубленной головой и вокруг неё было окроплено кровью, и губы идола тоже были намазаны кровью. Василий положил руку на статую и тут же отдёрнул – камень показался неожиданно очень горячим. Толи божество разгневалось на них, толи готово было к диалогу, скорее монологу, готов был выслушать их. Василий молча смотрел на идола, а Иван стал шептать.
– Великий Перун, даруй нам щит на время пребывания в этих незнакомых местах. Мы в долгу не останемся! Не со злом мы пришли, а скорее по недоразумению, по крайней мере, мы так думаем, пока не выяснится иное, – прошептал Иван и потрогал свою татуировку на груди.
– Вань! Ты молишься что ли, этому идолу?
– В нашем положении не лишне и помолиться, попросить защиты у местных богов.
– Это похоже на место поклонения, значит, это какой-то местный бог. А, курица без башки, это жертвоприношение, – проявил чудеса догадливости Василий.
– Это, Вася, Громовержец Перун, защитник воинов.
– Всё-то ты знаешь, умник, а может, ты знаешь, как нам вернуться в родную часть?
– В часть не знаю, как вернуться, а вот судя по свежей курице на жертвенном камне, можно предположить, что где-то недалеко отсюда живут люди. Может деревня, а, может, просто хутор. Правда, мы не знаем, в какую сторону идти.
Над головой грохнуло, яркий ветвистый шрам молнии распорол небо и осветил ярким светом идола. Иван посмотрел на небо, оно было затянуто чёрными дождевыми тучами. Он удивился, вроде их не было, хотя…, кто бы за ними следил, набежали и закрыли солнце. В лесу сразу стало темно и вдвойне неуютно. Пронзительный свет молнии ослепил глаза, и в них сразу потемнело, а гром как будто расколол небо пополам и загремел так, что земля задрожала под ногами. Иван вскрикнул, расстегнул форменную куртку и приложил руку к татуировке на груди, её жгло огнём. Показалось даже, что изображённая на фоне солнечного диска змея зашевелилась, свиваясь в тугие кольца. Осторожно потрогал кожу, жжение стало проходить, но покраснение вокруг ещё оставалось. Иван не знал, что бы это могло значить, почему его татуировка так среагировала на молнию и гром, и решил не париться по этому поводу, потому что всё равно не знал, что обозначает этот рисунок, скорее всего, что-то связанное с Перуном, ведь не случайно оно активировалось и зажгло кожу. «Похоже, меня Перун прописал». Василий увидел, что друг держится за грудь и поинтересовался:
– Вань, чё держишься за грудь? Только не говори, что с сердцем плохо.
– А то что?
– Я же тебя не дотащу, даже, если бы знал куда идти, поэтому придётся мне принести тебя в жертву этому идолу.
– Я не знал, что ты такой гад, Васька!
