– Сука!
– Месье Поль! – раздался снизу голос Лиз. – Бонжур! Вы меня слышите? Как ваши дела? Я пришла убираться. Ой! У вас тут что-то случилось! Стекло разбито… вы видели?
– Привет, Лиз! – крикнул Норов. – Минуточку! Я сейчас спущусь.
– Пойду тоже переоденусь, – сказала Анна.
– Да и тебе неплохо бы сменить наряд, – заметил Норов Гаврюшкину. – А то в этом джемпере у тебя брюхо выпирает, могут подумать, что ты – беременный. Дать тебе мой халат?
– Пошел на х..! – ответил Гаврюшкин, машинально втягивая живот.
***
Кампания с двенадцатью кандидатами была трудной и нервной, но ее финансовые итоги превзошли ожидания. На двоих Норов и Дорошенко заработали чистыми больше миллиона долларов, и Дорошенко смог осуществить свою заветную мечту – купить загородный дом. Он приобрел небольшой, но ухоженный коттедж с участком в восемь соток, расположенный поблизости от тихого ведомственного санатория, в полукилометре от Волги. Его жена тут же взялась обставлять и благоустраивать новое жилище, и Дорошенко в очередной раз занял у Норова денег.
Сам Норов по-прежнему жил один, в большом красивом доме, куда приезжал лишь ночевать. Дом находился под круглосуточной охраной, туда ежедневно приходила домработница. Необходимость ее присутствия диктовалась тем, что Норов редко возвращался один, обычно его сопровождали две-три девушки, которые, в отличие от него, аккуратностью не отличались.
Им непременно хотелось перепробовать все деликатесы из Норовского холодильника, даже после долгого вечера в ресторане; сладкое шампанское они готовы были пить бутылками, и лучше – в джакузи, куда они обязательно залезали все вместе. Они не укладывались, не исследовав все помещения в доме, не нажав все выключатели и что-нибудь не сломав. Словом, следы своего пребывания они оставляли повсюду и нередко разрушительные.
Если Норов задерживался на деловых встречах, то девушек привозила к нему охрана, и они, дожидаясь его, развлекали себя выпивкой и игрой на бильярде, бывшем тогда в моде. Большой бильярдный стол располагался в цокольном этаже; Норов в одиночестве порой гонял шары. С девушками он играл на раздевание, – это облегчало переход от одной фазы к другой.
Счет девушкам Норов не вел, их было много, контингент постоянно менялся, он не запоминал ни лиц, ни имен, и порой заново знакомился с теми, с кем уже спал. Подобная забывчивость их, конечно, обижала, но они терпели, – он много платил и делал дорогие подарки.
Иногда из дома что-нибудь исчезало: безделушки, аксессуары, дорогие ручки, парфюмерия, мелочи одежды; однажды даже пропал высокий итальянский торшер, – черт знает, как девицы ухитрились его спереть незаметно для охраны. Домработница, обнаружив пропажу, с негодованием докладывала Норову, но он только отмахивался.
Денег на женщин он никогда не жалел. Сережа Дорошенко, ведавший финансами фирмы, был в курсе его трат и сильно сокрушался по этому поводу. Он частенько приговаривал со вздохом:
– Эх, Пал Саныч, вот бы и мне стать вашей женщиной!
Эта шутка, которую Сережа повторял и в присутствии своей жены, заставляла Норова испытывать неловкость.
***
Когда Норов появился на лестнице, Лиз возилась у разбитого окна, заметая осколки стекла в пластиковый совок.
– Бонжур, Лиз, – сказал Норов.
– Бонжур, месье Поль, – отозвалась она, аккуратно орудуя веником. – Я сейчас тут все уберу, вы не волнуйтесь. Интересно, как же такое могло получиться?
Увлеченная своим занятием, она рассуждала, не поднимая головы, стараясь не пропустить ни одного осколка.
– Случается, что птицы ненароком ударяются, но чтобы стекло разбилось, такого еще не было!
Она выпрямилась с совком в руке, только тогда увидела заплывшее лицо Норова и замерла.
– Тут двойные рамы и очень прочные стекла,.. – по инерции еще произнесла она, и, прервавшись на полуслове, замолчала. Совок наклонился, и осколки из него вновь посыпались на пол.
– Я тоже рад вас видеть, – сказал Норов.
– Ой! – опомнившись, воскликнула Лиз. – Простите!
– Надеюсь, у вас все в порядке?
– Э-э… да… спасибо. А у вас?
– Все отлично. Не считая того, что подмигивать теперь могу только одним глазом.
Он показал, как может теперь подмигивать, но Лиз это не позабавило. Она смотрела на него с изумлением и страхом.
– Я тут немного поспарринговал, – пояснил Норов и сделал несколько боксерских движений. – Пропустил пару раз. Отвык уже, годы…
– Разве тут кто-то еще, кроме вас, занимается боксом? – удивилась Лиз.
– Я нашел одного парня, – туманно ответил Норов.
– Здесь? У нас?
– Да нет… он живет в другом месте, неподалеку. Можно сказать, мне повезло.
– Вы считаете, вам повезло? – с сомнением отозвалась Лиз.
***
К середине девяностых годов русские уже прочно освоили все заграничные морские побережья. Большинству полюбились недорогие Египет и Турция, те, кто побогаче, предпочитали Лазурный берег, Испанию и Италию.
Норов курорты не любил. Забитые туристами отели, груды некрасивых лоснящихся от пота и крема тел на пляжах, обжорство, праздность, лень, –
все это было не для него. Он не понимал, как можно получать удовольствие, часами жарясь на шезлонге под палящим солнцем, как бифштекс. Для него провести и пятнадцать минут в таком положении, без движения, было пыткой. Барахтаться в море, крутя над поверхностью волн головой, чтобы не нахлебаться соленой воды, представлялось ему, бывшему пловцу, карикатурой на плаванье, а от вида неприветливых физиономий соотечественников и их пингвиньей походки вразвалку ему хотелось выругаться.
Он пристрастился к подводному плаванию и несколько раз в году улетал на острова: Мальдивы, Маврикий, Кубу, где в компании таких же заядлых ныряльщиков погружался с аквалангом на дно морей и океанов. Он совершенствовался в этом умении, повышал свою квалификацию, регулярно сдавал экзамены и в конце концов получил сертификат инструктора.
Но то было лишь спортивное хобби; его настоящим открытием стала Европа. В Европу он ездил часто, преимущественно осенью и зимой, когда заканчивался туристический сезон и начинался культурный: театральный, выставочный, музыкальный. Он вновь и вновь обходил художественные галереи Рима, Лондона, Парижа, Мадрида, Флоренции и Вены, любуясь полотнами великих мастеров; он посещал концерты классической музыки и оперные спектакли; молился в величественных соборах, игнорируя наставления отца Николая, призывавшего не доверять католицизму.
В прошлом веке Европу еще не запрудили китайцы, еще не терзали терактами мусульмане, ее столицы были праздничными, гостеприимными, чистыми и безопасными. На главных улицах итальянских городов по старинке стелили ковровые дорожки, в музеи можно было попасть без очереди, а на оперных премьерах в Вене и Ля Скала еще встречались дамы в длинных вечерних платьях с высокими шелковыми перчатками и мужчины в торжественных смокингах.
Яркость Европы, разнообразие ее архитектуры, неисчерпаемость ее культурного богатства, улыбчивая приветливость европейцев, пьянящий дух свободы, разлитый повсюду, – все это составляло разительный контраст с тусклой, серой Россией, с ее толстыми, тупыми коротко стрижеными бандитами в черных кожаных куртках; толстыми надутыми новыми русскими в ярких пиджаках, их вульгарными тощими подругами, обвешанными бриллиантами, и непреходящей злобой нищего народа на грязных улицах.
Частые полеты в Европу сделались для Норова жизненной необходимостью, он ждал их с нетерпением, как тайные побеги в «самоволку» из унылой солдатской казармы.
Секретари планировали его вояжи с исключительной тщательностью. Они сравнивали культурную программу в разных городах, созванивались, уточняли, рассчитывали даты так, чтобы каждый визит был максимально насыщен мероприятиями. Затем, получив его одобрение, заказывали места в ложах, сьюты в дорогих отелях, обеды в «мишленовских» ресторанах, лимузины и индивидуальные экскурсии.
Вся эта вип-мишура стоила чертову кучу денег, но она была частью праздника, вроде торжественного вечернего наряда на званом ужине, и он ее тоже любил.
***
Много позже, отойдя от дел и поселившись в далекой французской деревне, он осознал, что та нарядная, сияющая, переливающаяся разными огнями и цветами столичная Европа, в которую он двадцать с лишним лет назад влюбился, с ее музеями, театрами, дорогими отелями, лимузинами и вышколенной обслугой, была чем-то вроде великолепного, хорошо срежиссированного спектакля, в котором принимали участие десятки тысяч человек, а зрителями, купившими дорогие билеты в партер и ложи, были богатые туристы, вроде него.
Настоящая Европа, будничная, работящая, прозаичная, скупая и скромная, была совсем иной, похожей на ту, праздничную, ничуть не больше, чем рабочая спецовка на расшитое мишурой и блестками вечернее платье. Подавляющее число простых европейцев бывали в столицах своих стран не больше одного-двух раз в жизни; роскошь видели разве что в кино и, в отличие от русских, воспитанных на сказках про щучье веленье, не отравляли себя грезами о богатстве.
К этой непритязательной, приветливой, повседневной Европе он привязался даже сильнее, чем к той, парадной, показной. Он перестал ездить в любимые им когда-то столицы, тем более что облик их стремительно менялся: целые кварталы заселяли мигранты, не говорящие на европейских языках, по главным улицам толпами бродили туристы в трусах и сланцах; в музеи выстраивались многочасовые очереди… Нет, туда его давно не тянуло. Все переменилось, а главное – он сам.
***
– Как вы думаете, Лиз, сколько времени займет замена стекла? – спросил Норов, чтобы вывести Лиз из оцепенения.
– Я попробую вызвать людей из фирмы, которая устанавливала здесь окна, – озабоченно проговорила Лиз. – Но неизвестно, работают ли они во время карантина?
– Может быть, пообещать им двойную оплату? Разумеется, все расходы – за мой счет.
– Спасибо, месье Поль, это очень любезно с вашей стороны, но не уверена, что это поможет. Боюсь, установка новых стекол займет время. Как же вы будете тут жить с разбитым окном?
– Неудобно, – согласился Норов. – Может быть, дырку как-то получится заделать?
– Я поговорю с папа, надеюсь, он что-то придумает, иначе вы тут совсем замерзнете! Особенно мадам Анна, она же любит тепло. Может быть, вы с мадам Анной на время переедете в другой наш жит? Там сейчас как раз никого нет. Мы с Жаном-Франсуа поможем вам с переездом.
– Благодарю вас, Лиз, это хорошая идея, я обсужу ее с Анной… А вот и она!
На лестницу из своей спальни вышла Анна в джинсах и свитере, а следом Гаврюшкин.
– Бонжур, Лиз, – произнесла Анна.
– Бонжур, мадам Анна, – ответила Лиз, не без удивления разглядывая Гаврюшкина.
– Хэлоу, – сказал Гаврюшкин.
И, видимо, чтобы Лиз лучше его поняла, без улыбки помахал ей с лестницы рукой.
– Хэллоу, – озадаченно пробормотала Лиз.
– Дальний родственник, – пояснил Норов. – Нагрянул сегодня утром без предупреждения, хотел сделать нам приятный сюрприз.
– Ваш родственник, месье Поль?
– Не совсем. Скорее, родственник Анны. В каком-то смысле – друг семьи.
– Месье говорит по-французски?
– Сомневаюсь. Он и по-русски-то не особенно красноречив. Да вы не беспокойтесь из-за него, Лиз. Он скоро улетит назад. Просто не обращайте на него внимания.
Гаврюшкин между тем подозрительно прислушивался к их разговору, пытаясь уловить, о чем они беседуют. Лиз вновь посмотрела на него.
– Вы уверены, что месье не останется здесь ночевать? – спросила она. – Может быть, привезти еще один комплект постельного белья?
– Че она на меня так таращится? – по-русски поинтересовался Гаврюшкин у Анны. – Нормальных людей что ли не видела?
– Просто у нее другие представление о норме, чем у тебя, – ответил Норов.
Объяснение не показалось Гаврюшкину убедительным.
– Ю – окей? – сурово обратился Гаврюшкин к Лиз.
Лиз поспешно закивала.
– Простите, я очень плохо говорю по-английски, – произнесла она с сильным акцентом.
– А вы общайтесь с ним через Анну или меня, – предложил Норов. – Мы постараемся ему объяснить.
– Спасибо, месье Поль.
– Че ты ей сказал? – подозрительно осведомился Гаврюшкин.
– Что с тобой лучше не разговаривать.
– Это почему еще?
– Потому что любой человек после первой же фразы жалеет, что с тобой заговорил.
– Бля, Нор! Ты опять?
– Именно это я и имел в виду.
– Если месье все же захочет остаться, он может переехать с вами, в другой жит, – предложила Лиз. – Там много места. Целых шесть спален – хватит на всех.
– В этом нет необходимости, – прохладно возразил Норов. – Месье торопится домой.
– В Россию?
– Да, в Россию.
– Че-че про Россию? – насторожился Гаврюшкин.
– Кстати, у нас тут еще одна знакомая, – продолжал Норов, не отвечая ему.
– Месье приехал не один? – догадалась Лиз, бросая взгляд на постельные принадлежности, разложенные на диване.
– Русские любят компании, – уклончиво заметил Норов. – Сейчас я вас познакомлю. Ляля, ты где? – позвал он.
***
В свои европейские путешествия Норов пытался брать девушек, но архитектура, живопись и музыка их волновали меньше, чем модные бутики и обеды в «звездных» ресторанах, и он отказался от их компании. Он приглашал с собой и Дорошенко, но тот, в прошлом заядлый театрал, уклонялся, несмотря на всю свою услужливость. Пыжик как раз предпочитал морские курорты, снимал дорогие виллы в Ницце или Италии и отдыхал там со своей глупой невежественной женой, для которой, по мнению Норова, и Египта-то хватило бы за глаза.
Европа пробудила в Норове еще одну страсть: к красивой одежде. Тряпки надолго стали его слабостью. В нем с детства нарастал протест против замызганной, неухоженной, грязной и тусклой советской провинциальной жизни. Одеваясь элегантно, он будто разрывал свою связь с ней, переставал быть обитателем болота.
