– Я пойду, – устало проговорил Осинкин. – Меня Ольга ждет. Она внизу, в машине.
Он встал и понуро побрел к двери.
– Постой! – окликнул его Норов. – Забудь о бабках, во всяком случае, о моих. Хрен с ними! Кроме меня, правда, существует еще Ленька, который запалил на тебя пятерку, но спрашивать он будет все равно с меня, ведь это я его втравил. Но все это потом, потом! Сейчас мы собираем пресс-конференцию! Немедленно!
Осинкин уныло смотрел себе под ноги, но тут вскинул воспаленные глаза.
– Зачем пресс-конференцию?
– Ты публично заявишь о своем решении сняться выборов.
– Для чего, Паша?! Я просто напишу заявление в избирком…
– Нет! – рявкнул Норов так, что Осинкин вздрогнул. – Ты не напишешь просто заявление! Ты ничего не сделаешь «просто»! Решил соскочить ради семьи? Молодец, правильно! Семья она – родная. Своя рубашка к телу ближе, так ведь, Олежка? А кто тебе я? Прохожий. Шел мимо, вдруг какая-то возня, ты крикнул «помоги!», и я влез за тебя в драку. Ты махнул пару раз кулаками, получил по бороде и скис. Сразу о семье вспомнил, о жене, о сыне. И – дернул! А я остался один! Разбираться с Мордой, с Пивоваровым, с налоговой, с Ленькой! Ленька, между прочим, в тебя столько вбухал, сколько ты за всю свою трусливую жалкую жизнь не заработаешь, вместе со всей своей семьей! «Квартира», «машина», – не смеши меня! Того, что ты за них выручишь, тебе на сигареты не хватит! А ты с ребятами попрощался, которые на тебя эти месяцы вкалывали? Нет? Не до них? А им ведь Морда с Пивоваровым припомнят, когда ты отвалишь! Ты нам всем приговоры подписал! К жене побежал? Песни всей семьей петь будете? «Возьмемся за руки, друзья»?!
– Паша… – попытался что-то сказать Осинкин.
Но Норова уже было не остановить.
– Давай, сука! Беги, предавай! – бушевал он. – Но молчком отвалить не получится! Я тебе не позволю! Ты сделаешь это публично! При всех, понял?! Ты отречешься от нас публично, глядя нам в глаза!
– Паша…
– В глаза, сука! В глаза!
И он вылетел из кабинета, хлопнув дверью. В коридоре его ждала охрана.
– Никого не впускать и не выпускать!
Ноздри его раздувались, глаза были бешеными.
***
Лиз была в отчаянии.
– Что делать, месье Поль? – повторяла она, ломая руки. – Что делать?!
Спустившись с лестницы, они шепотом совещались внизу.
– У него нет оружия! – убежденно проговорил Норов.
– Откуда вы знаете? Он же сказал…
– А я сказал: «нет»! – прервал Норов. – Позвоните отцу и проверьте!
– Папа плохо слышит и редко берет трубку! Пока я буду дозваниваться, он убьет себя!
– Не убьет. Мы взломаем дверь.
– А если он выстрелит?
– Он не выстрелит. Ему не из чего стрелять. Но если мы будем тянуть время, он действительно может сделать что-нибудь нехорошее. Он загнал себя в угол. Пообещал покончить с собой, теперь ему некуда отступать. Он гордый человек, не сможет признать, что разыграл фарс. Нюшка, беги вниз, садись в машину, посигналь и трогайся. Сигналь сильнее.
– Зачем?
– Надо отвлечь его внимание. Из спальни ведь не видно машины? Пусть он думает, что я уехал. Как проедешь метров сто, сразу останавливайся и сдавай назад, только живо! Может быть, понадобится твоя помощь. А вы, Лиз, – со мной. Быстрее!
– Но, месье Поль!…
– Хватит болтать! – оборвал он. – Делайте, как я говорю!
Его властный тон заставил Лиз замолчать. Анна выскочила из дома, а Норов и Лиз, крадучись, чтобы не шуметь, вернулись по лестнице к двери спальни. Лиз ледяными пальцами вцепилась в руку Норова и не выпускала ее. Послышался резкий гудок автомобиля с улицы. Анна сигналила так яростно, будто в России застряла в пробке на светофоре.
– Пошли! – шепнул Норов и, не дожидаясь Лиз, бросился на дверь плечом.
Дверь не поддалась. Он отступил и ударил еще. Лиз, бледная, отчаянная, готовая на все ради спасения мужа, присоединилась к нему, самоотверженно колотясь в дверь всем своим крепким телом. Наконец с четвертого или пятого раза планка с другой стороны затрещала, сломалась, и дверь распахнулась.
Они, падая, вместе влетели в комнату. Жан-Франсуа болтался в петле на скрученной простыне, привязанной к массивной черной балке на потолке. Его длинные худые ноги в замызганных джинсах и старых потемневших от возраста и грязи кроссовках все еще конвульсивно дергались. На полу валялся опрокинутый стул.
Лиз истошно завопила. Норов подхватил Жана-Франсуа снизу за ноги.
– Режьте простыню, Лиз! – крикнул он, приподнимая тело.
– Чем?! Чем резать?! – обезумевшая Лиз ничего не соображала.
– Возьмите нож на кухне! Да быстрее же, merde! Я держу его!
Лиз опрометью бросилась вниз.
– Потерпи, Ванюша, потерпи! – по-русски бормотал Норов.
По телу Жана-Франсуа еще раз пробежала судорога, и он затих.
– Ваня, не вздумай! – вскрикнул Норов. –Брось это!
Жан-Франсуа не ответил. Теперь он висел неподвижно.
Через минуту вернулась Лиз с ножом. Забравшись на стул, она надрезала простыню, затем своими сильными большими руками принялась ее рвать. Жан-Франсуа мешком рухнул вниз. Норов мягко принял его на себя и перевалил на пол. В следующую секунду он ослабил петлю на шее француза и принялся делать ему искусственное дыхание: давил обеими руками на сердце, тут же припадал губами к уже посиневшим губам Жана-Франсуа с выступившей на них белой пеной и дышал ему в рот.
– Давай, Ванюшка, очухивайся! – торопил он по-русски. – Давай же, Сен-Санс, мать твою!
Жан-Франсуа закашлялся, тихо застонал и открыл глаза.
– Он жив! – воскликнула Лиз и, рыдая от облегчения, оттолкнув Норова, бросилась на грудь мужа.
– Я люблю тебя! Люблю! – твердила она, покрывая его багровое, лицо поцелуями.
Норов откатился в сторону и, перевернувшись на спину, без сил растянулся на полу.
– Пронесло! – вслух радостно выдохнул он. – Ну надо же! Первый раз в жизни с мужчиной взасос целовался! Тьфу, черт!
В спальню ворвалась Анна; мимо Жана-Франсуа и Лиз, не замечая их, она метнулась к Норову и упала возле него на колени.
– Как ты?!
Он с пола обнял ее и притянул к себе.
– Разок, наверное, смогу, – пробормотал он ей на ухо. – Если, конечно, подмахнешь…
– Я… постараюсь! – плача от радости, отозвалась она. – По-шведски, да?
Он запустил обе руки ей под свитер и добрался до нежной груди.
– Ну уж нет! Что-что, а давать всегда – только по-русски!
***
Известие о том, что у Осинкина арестовали сына и он теперь снимается с выборов, мигом разнеслось по городу. На пресс-конференцию в штаб слетелись представители всех средств массовой информации, включая воронье с государственного телевидения. В небольшое помещение для общих совещаний набилось больше полусотни человек; кроме журналистов тут были взволнованные, молчаливые сотрудники штаба и активисты, в смятении примчавшиеся «с полей» узнать правду из первых рук.
Журналисты сидели на стульях и на полу, штабисты и прочие стояли плотным кольцом в два ряда вдоль стен. Духота была страшная.
За простым канцелярским столом было приготовлено три стула: для Осинкина, Норова и пресс-секретаря. Когда насупленный, со сжатыми губами Норов вошел в зал, атмосфера была накаленной, все головы повернулись к нему. Норов заметил в первых рядах Ольгу, взволнованную, испуганную, ничего не понимающую, мрачно посмотрел ей в глаза и отвернулся, не поздоровавшись.
– Пригласи Олега Николаевича, – велел он охраннику. – Скажи, все в сборе.
Молодая пресс-секретарь, растерянная, как и все в штабе, подскочила к нему.
– Какой порядок пресс-конференции?
– Осинкин сделает заявление и ответит на вопросы.
– И все?
– И все.
– Вы будете что-нибудь говорить?
– Нет.
Мимо стола, на котором стояла табличка с его именем, он прошел в зал и присоединился к своим подавленным ребятам из штаба. Появился Осинкин и с опущенной головой прошел к столу. Заработали фото – и телекамеры. Лицо Осинкина было пепельным, щетина придавала ему вид запущенный, а седая прядка во вьющихся темных волосах смотрелась трагически. В эту минуту ему сочувствовали даже враги. Ольга, не выдержав, громко вздохнула.
Осинкин двинулся к столу, и, не увидев Норова, поискал его глазами. Их взгляды встретились; Норовский – горящий, непримиримый, и Осинкинский – потухший, проигравший. Осинкин отвел глаза.
– Слово предоставляется кандидату на должность мэра Саратова Олегу Николаевичу Осинкину, – объявила пресс-секретарь неверным голосом, не дожидаясь, пока Осинкин сядет.
– Сегодня ночью был арестован мой сын, Денис, – с усилием, стоя, заговорил Осинкин. – Денису 18 лет, он учится в университете, занимается спортом, правда, немного. Он веселый, добрый, честный парень, мы с женой очень его любим, но вам, наверное, это неинтересно? – Он виновато поморщился. Никто ему не ответил, тишина была полная. – Вместе со своей девушкой он был на дискотеке, их машину остановили сотрудники милиции, обыскали и обнаружили марихуану…
Голос его постепенно выравнивался. Он замолчал, перевел дыхание. Собравшиеся ловили каждое его слово.
– Наркотиков Денис никогда не употреблял, – прибавил Осинкин.
– Вы думаете, их ему подбросили? – тут же откликнулась журналистка из независимой газеты. Этот вопрос перед началом пресс-конференции обсуждали все.
Осинкин на мгновенье заколебался и потер лоб.
– Да… – признался он. – Я так думаю.
– Кто подбросил? – с вызовом вскинулась красивая девушка с резкими восточными чертами лица с государственного телевидения; она вела политическую передачу. – По-вашему, это сделали сотрудники правоохранительных органов?
– Не могу утверждать с уверенностью… Возможно…
– Какие у вас имеются основания для подобных обвинений?
Ольга, стоявшая в первом ряду, умоляюще замотала головой, предостерегая мужа. Осинкин на секунду замялся.
– У вас есть доказательства? – напирала обозревательница.
– Да! – отрывисто произнес Осинкин. – Есть. Хотя и косвенные. У меня сегодня состоялся разговор… с одним… впрочем, какая разница, с кем! Мне дали понять: условием освобождения Дениса является мое добровольное снятие с выборов.
По залу прокатился ропот и тут же посыпались вопросы:
– Кто предложил?
– Назовите имя!
– Кто-то из мэрии?
– Губернатор имеет к этому отношение?
– Все это не имеет значения,… – прервал вопросы Осинкин. – Я принял решение.
Сразу вновь воцарилась мертвая тишина. Осинкин облизнул пересохшие губы. Пресс-секретарь торопливо подала ему пластиковую бутылку с минеральной водой, но он отвел ее руку. Ольга смотрела на него неотрывно, умоляюще; Норов – жестко, без сочувствия. Осинкин набрал воздуха и расправил плечи.
– Я не снимусь с выборов! – хрипло объявил он. – Я буду бороться до конца!
Зал загудел. Кто-то из журналистов, не выдержав, захлопал в ладоши. Норов выдохнул.
– Я не предам людей, которые мне поверили! – выкрикнул Осинкин.
Зал взорвался ликованием и аплодисментами. Норов шагнул к столу, но, прежде чем они успели обняться, Ольга бросилась к мужу и повисла у него на шее, будто именно этого от него и ждала.
Глава седьмая
