– А я и тогда никого не насиловал!
– Нет, конечно. Это Маша тебя изнасиловала, ты же вон какой беззащитный. Ты, поди, и не воруешь, и взяток не берешь, столп общества!
Анна повернулась к Норову, кусая губы. Глаза ее были полны слез.
– Он не насильник, – проговорила она тихо, с трудом.
Норов взглянул на нее с сочувствием.
– Он хороший, порядочный парень, – кивнул он. – Извини, что затронул эту тему. Будем считать, что Маша сама себя избила и изнасиловала.
– Конечно, сама! Я что ли?! – вскипел Гаврюшкин.
Анна коротко взглянула на него, и он сразу замолчал. Вообще было заметно, что при всей своей агрессии и габаритах, он слушается ее и дорожит ею.
– Он не насиловал ее, – повторила Анна, уже тверже, спокойнее. – У них были близкие отношения, довольно долгие…
***
Для осуществления своей давней мечты – пристроить сына в Москву на большую должность, – Мураховский-старший не жалел ни времени, ни денег. Пустив в ход все свои связи, раздав огромные взятки, он, наконец, сумел пропихнуть Леньку вице-президентом в одну из крупных структур «Газпрома» с перспективой возглавить ее в ближайшие два года. Леньке полагалась не только большая зарплата, но и бонусы, которые выплачивались привилегированными акциями компании. Нефть и газ в ту пору, правда, торговались на низкой отметке, но Мураховский-старший твердо верил, что они взлетят вверх, а с ними – и карьера сына.
Отходную Ленька делать не стал, хотя приятели этого от него ждали. Уехал он тихо, ни с кем особенно не простившись, «по-еврейски», – как недовольно заметил отец Николай, по-прежнему большой любитель выпить, напрасно надеявшийся на грандиозный праздник.
С Норовым накануне отъезда Ленька, однако, встретился, звал с собой, опять соблазнял деньгами и перспективами. Но Норов в очередной раз отказался. Москвы он не любил, денег ему хватало, а своей свободой он поступаться не желал.
***
– У них с Машей была любовь? – недоверчиво усмехнулся Норов. Слово «любовь» он произнес с подчеркнутой иронией.
– Примерно с полгода, – подтвердила Анна, без тени улыбки.
– Даже больше! – вставил Гаврюшкин.
– Просто ты не замечал, – продолжала Анна. – Она действительно в него влюбилась…
– Рожать от меня хотела, – вновь не утерпел Гаврюшкин. – Я потому ее и послал! На хрен мне такое счастье!
– И она решила ему отомстить, – заключила Анна.
Норов смотрел на нее во все глаза. Он и впрямь не замечал ничего подозрительного между Гаврюшкиным и своей секретаршей. После пары ночей, проведенных с Машей в его доме, и нескольких эпизодов на работе, в комнате отдыха, он самонадеянно полагал, что Маша питает к нему нежные чувства. Собственно, он и держал ее в приемной и платил ей приличные деньги лишь потому, что ощущал себя перед ней обязанным. Да знай он о ее связи с Гаврюшкиным, он, конечно же, не преминул бы избавиться от такой бестолковой сотрудницы!
– Это он тебе рассказал? – все еще сохраняя сарказм, спросил Норов, кивнув на Гаврюшкина.
– Я знала с самого начала. Вернее, знала об их отношениях, ну и догадалась о том, что произошло на самом деле. Когда ты ему не поверил, я сказала Маше, что она должна рассказать тебе всю правду, иначе это сделаю я. Она пообещала, но все тянула, боялась, что ты ее уволишь. А потом началось уголовное дело, и тебе стало не до нее.
Сейчас Анна пыталась говорить в своей прежней интонации помощника – сдержанной и бесстрастной, уже забытой Норовым. Но это не вполне ей удавалось, она волновалась.
– Если она хотела ему отомстить, почему же попросила меня его не наказывать?
– Испугалась в последнюю минуту, когда увидела, что ты серьезно настроен. Она все-таки не совсем бессовестная.
– «Не совсем»! – передразнил Гаврюшкин. – Крыса толстая!
– Не говори так! – строго прервала его Анна. – Она тебя любила.
– Ничего себе любила! Меня чуть не переломали из-за нее!
– А кто эта Маша-то? – встряла Ляля. – Откуда она взялась-то, жаба такая?
Все посмотрели на нее, но никто не ответил.
– А че, не жаба что ли? – продолжала Ляля. – На ровном месте оговорила человека!
Ее возмущение, вероятно, отчасти объяснялось тем, что ей нужно было побыстрее выбраться из Франции, и она надеялась, что Гаврюшкин ей в этом поможет.
***
Через месяц после отъезда Леньки обнаружилось одно неприглядное обстоятельство: не добившись успеха с Норовым, он сманил в Москву Володю Коробейникова, причем все переговоры велись за спиной Норова. Норов обоих считал близкими друзьями и был уязвлен этим двойным предательством. Из гордости он не показал своей обиды ни тому, ни другому. Да и что толку было на них обижаться? Оба были людьми деловыми, коммерческими, на жизнь смотрели трезво и практично: купил, продал, обменял. Не то что он, с его дурацким неизжитым романтизмом.
Володя, впрочем, попытался с ним объясниться. Он поведал Норову, что всегда мечтал поработать в большой корпорации на серьезных оборотах. Ведь «на трубе» можно по всей Европе развернуться, а тут – что? Нет, ну правда, Паш, что здесь делать? Телок по бартеру жарить? Нормальному человеку тут торчать – только время терять.
Норов удержался от упреков, ограничившись сухой констатацией того, что он, собственно, телок по бартеру и не жарил. Они договорились, за какую сумму и в какие сроки Норов выкупит долю Володи, и Норов подарил ему на память свой «Патек Филипп» из белого золота, – Володя очень любил дорогие часы. Тот был страшно рад, но в ответ ему ничего не подарил.
Ленька и вовсе виноватым себя не считал. Он позвонил Норову как ни в чем не бывало, произнес длинную тираду о том, что люди имеют право выбора, каждый живет и работает с кем хочет. Он, Ленька, Норову, между прочим, первому Москву предлагал, он и сейчас готов его взять к себе. Норов сдержанно поблагодарил и ответил, что не видит смысла возвращаться к данной теме.
С некоторым опозданием ему стало ясно, что близкой дружбы между ними уже не существует. Наверное, ее никогда и не было, во всяком случае, с Ленькиной стороны, а, может быть, Ленька просто не умел дружить иначе.
***
Норов, избитый и обескураженный, сидел на табурете и молчал, не зная, что сказать. Гаврюшкин злорадствовал.
– Я тебе это с самого начала объяснял! – торжествовал он. – Но ты же у нас самый умный, на хер ты других слушать будешь?! Я тогда на тебя как на бога глядел, а ты какой-то бляди поверил, а мне – нет! А эта сука толстожопая, между прочим, потом и Мухину давала, которого на твое место поставили, – он сам мне рассказывал. Прям в кабинете ему сосала! Только он ее все равно выгнал! И правильно сделал. А че со всякой тварью церемониться? Он себе помоложе и покрасивее взял. Вот так, Нор, нормальные люди поступают!
– Прекрати! – осадила его Анна.
Норов автоматически сделал глоток, обнаружил, что кофе в его чашке уже нет, поднялся со стула, и, скрывая, замешательство, приготовил себе новую порцию.
– И я тебе еще одну вещь скажу, чтоб уж до кучи! – ликуя, продолжал Гаврюшкин.
– Да перестань же! – воскликнула Анна.
Но Гаврюшкина было не удержать, слишком много в нем накопилось за прошедшие годы.
– Ты ведь на меня думал насчет тех бумаг по «Наружной рекламе»? Так, да? Что это я их Шкуре слил, Курт Аджикину этому, алкашу долбанному? В предатели меня записал! А я тебя не сдавал, Нор! У меня такой привычки сроду не было: людей сдавать! Я там вообще не при делах!
Норов остро взглянул на Анну. О его подозрениях относительно той давней истории Гаврюшкин мог узнать только от нее, другим Норов их не высказывал. Анна потупилась.
– В таком случае, как у него оказались документы? – холодно спросил Норов у Гаврюшкина.
Но Гаврюшкин вдруг осекся. На его лице, еще мгновенье назад торжествующем, неожиданно появилось виновато-испуганное выражение, будто он в запале сболтнул лишнее. Он бросил торопливый взгляд на жену, но та молчала. Молчал и Норов, ожидая ответа. Напряженная пауза тянулась не меньше минуты, пока наконец Ляля не решила прийти им на помощь.
– Ой, да мало ли как… – начала она.
– Не надо, – оборвал ее Норов.
– Только не говори, что документы слили аудиторы, – обращаясь к Анне, металлическим голосом произнес он.
Гаврюшкин беспокойно заерзал. Анна наконец подняла голову и посмотрела в лицо Норову. Сейчас ее круглые глаза были светлыми и прозрачными; в них он увидел такой страх, что сам невольно испугался. Ему вдруг расхотелось знать правду.
***
Уход Володи Коробейникова поставил Норова в трудное положение. Володя вел дела расчетливо, умно и умело, к тому же был отличным финансистом, тогда как сам Норов в бухгалтерии плавал. Считать деньги он не умел.
Ему позарез нужно было найти замену Володе, но среди знакомых никого подходящего он не видел, – он и Володю-то нашел почти чудом. Умные ребята еще, пожалуй, встречались, но вот с порядочными в России всегда была незадача. Агентства по персоналу приводили к нему разных претендентов, он брал трех или даже четырех, но ни один не прошел испытательного срока. Прибыль, между тем, начала падать, и Норов совсем загрустил. Пребывая в полном тупике, он все чаще вспоминал Сережу Дорошенко.
***
– Аудиторы не отдавали документы, – наконец медленно и с усилием выговорила Анна.
– Значит, все-таки он? – Норов ткнул пальцем в Гаврюшкина, не поворачиваясь в его сторону.
Она отчаянно замотала головой.
– Кто?
Она не ответила, только сглотнула.
– Кто, я тебя спрашиваю?! – он почти кричал.
Она смотрела на него напряженными круглыми глазами и молчала. По лицу ее разливалась бледность.
– Да я, Нор, я! – вдруг хрипло и зло выкрикнул Гаврюшкин: – Я их отдал!
– Нет, – возразила Анна очень тихо. – Это… это… я отдала документы…
– Ты?! – вытаращился на нее Норов. – Ты?!
– Я, – повторила она неслышно.
– Мамочки! – испуганно выдохнула Ляля.
***
Сережа прозябал в Кривом Рогу и писал Норову длинные жалостливые письма. Деньги за сахар, на которые он так рассчитывал, не принесли ему удачи; он купил на них квартиру, а оставшиеся вложил в какое-то предприятие, сулившее небывалую выгоду. Но, как водится, его кинули; он остался ни с чем, чуть ли не в долгах.
В своих посланиях Норову он пытался оправдаться за прошлое, объяснял, что не догадывался о происхождении сахара, просил прощения за то, что втянул Норова в такую аферу. Последнее письмо он прислал на день рождения Норова. В нем он трогательно и поэтически вспоминал об их долгих прогулках в Саратове, о разговорах об Эсхиле, Платоне и Плутархе, рассуждал о музыке и театре. Он признавался, что общения с Норовым ему не хватает, как воздуха.
Норов видел, что Сережа ни словом не упоминал ни про Костю Ляха, ни про Петро. Его молчание относительно Кости еще можно было как-то объяснить, – в конце концов, Сережа был далек от бандитских кругов и судьба известного полтавского бригадира его не особенно волновала. Но ведь Петро-то являлся близким родственником его жены! Не могло же его внезапное исчезновение оставить их обоих равнодушными! Тем более что у Петро осталась семья, малолетние дети…
Нет, Сережа, несомненно, о многом догадывался! Но он не желал знать правду, он ее боялся. Он прятал голову под крыло, – так он поступал всегда. В этом трусливом молчании он был весь. Тот Сережа, которого Норов прежде не понимал, но теперь знал как облупленного, до кончиков ногтей, до донышка его мелкой души. Он обманул и предал Норова не по подлости, а по слабости; все по тому же нежеланию знать правду. А сейчас по слабости просил его о помощи.
Он был слабым человеком, слабым и ненадежным. Но в одном, по мнению Норова, на него можно было положиться: Сережа не был вором. Он вышел из тех же интеллигентских кругов, что и сам Норов; в этих кругах могли дать слабину, испугаться, спрятаться. Но в них не крали.
***
Кровь бросилась в голову Норова и застучала в висках. Он смотрел на Анну и не видел ее, у него расплывалось в глазах.
– Зачем ты это сделала?! – не слыша своего голоса, в бешенстве закричал он.
– Я хотела, чтобы ты уволил Серпер! – пролепетала она дрожащими губами. – Она интриговала против меня, искала тебе новых помощников, пыталась от меня отделаться! Я боялась, что ты ее послушаешь…
– Ты что, совсем идиотка?! – грубо и зло оборвал Норов. – Да я бы ее и так выгнал! Из-за каких-то бабьих страхов ты меня предала?!
– Я не предавала тебя! – испуганно вскрикнула Анна. – Разве я могла тебя предать?! Я понимаю, что совершила ужасную подлость, но я не хотела! Клянусь тебе, не хотела!.. Я без умысла! – Она всхлипнула. – Ты же понимаешь, что я никогда не смогла бы сознательно причинить тебе зла! Я собрала все эти документы для тебя… из них было видно, что она ворует, Серпер! Что они все там воруют! Я думала, ты ее уволишь, а ты возил их с собой… и ничего не предпринимал… неделю за неделей…
Она всхлипывала все чаще.
– Я поняла, что ты решил оставить все как есть! А Серпер мне сказала: «Все равно ты отсюда уйдешь!». И… я… ревновала ее к тебе!
Она задохнулась слезами, но Норова это не смягчило. Гаврюшкин поднялся, неловко подошел к ней, хотел обнять, но она замахала на него руками.
– Я не думала, что эта публикация причинит какой-то вред тебе! – причитала она сквозь всхлипывания. – Я консультировалась с двумя юристами, они мне сказали, что для тебя это совершенно безопасно! Что тебе ничего не будет!
И видя, что все ее объяснения бесполезны, что он остается чужим и враждебным, она завыла, как простая баба на похоронах. Лицо ее сделалось некрасивым.
– Почему ты не призналась мне раньше?
– Я… я… не смогла!.. У тебя был такой трудный период… Прости!.. Прости, пожалуйста! Я приехала сюда сейчас, чтобы рассказать тебе правду.
– Но ты ее не рассказала!
– Я… не успела… Я испугалась потерять тебя… навсегда!
– Паш, да хватит ее мучить! – не выдержала Ляля. – Она ж не со зла! Ты погляди на нее, неужели тебе ее не жалко?
– Нет! – отрезал Норов. – Мне никого из вас не жалко!
Рыдающая Анна протянула к нему руку, но он отступил.
– Не подходи! – проговорил он с отвращением.
