Путешествие по Среднему Поволжью и Северу России
Шарль Рабо
Насыщенные красочными описаниями северной природы и культуры местного населения записки известного французского исследователя Арктики, географа и путешественника Шарля Рабо (1856—1944) издаются на русском языке впервые. Автор рассказывает о своей поездке по Среднему Поволжью и территории нынешних Пермского края и Ханты-Мансийского автономного округа – Югры летом 1890 г. с целью изучения образа жизни казанских татар, чувашей, коми-пермяков, коми-зырян, хантов и манси. Публикация снабжена подробным историко-географическим комментарием.
Книга предназначена для этнографов, историков, географов, путешественников, краеведов.
Рабо Шарль
Путешествие по Среднему Поволжью и Северу России
Предисловие
Эта книга написана в позапрошлом веке, когда в культуре романтизма сложился образ дикого, нетронутого и самобытного Севера[1 - Stadius P. The North in European Mental Mapping Traditions // Нет Севера, а есть Севера: о многообразии понятия «Cевер» в Норвегии и России / редкол.: К. А. Мюклебуст, Й. П. Нильсен, В. В. Тевлина [и др.]. М., 2016. С. 62.], и является частью обширного корпуса сочинений, посвященных этому региону. Таинственные, холодные земли издавна (в частности, в Европе – со времен древнегреческого поэта и путешественника Аристея Проконесского)[2 - См., например: Krebs C. B. Borealism: Caesar, Seneca, Tacitus, and the Roman discourse about the Germanic North // Erich Gruen (ed.). Cultural Identity in the Ancient Mediterranean. Los Angeles, 2010. P. 202–211.] привлекали внимание людей в силу своей инаковости[3 - Подробнее см.: Попков Ю.В., Тюгашев Е.А. Философия Севера: коренные малочисленные народы Севера в сценариях мироустройства. Салехард; Новосибирск, 2006; Visions of North in Premodern Europe / D. J?rgensen, V. Langum (eds.). Turnhout, 2018.] и даже, начиная с Ж. С. Байи (XVIII в.), рассматривались (а в определенных кругах иногда и до сих пор слывут) в качестве прародины человечества[4 - Беляков А. В., Матвейчев О. А. Гиперборея: приключения идеи. М., 2019.].
В своих записках французский травелограф[5 - Термин был предложен О. Балла (см.: Балла О. Нефотографизмы: преодоление травелога // Homo Legens. 2013. № 4).] Шарль Рабо рассказывает о поездке к восточно–финским народам России[6 - К ним Рабо в соответствии с представлениями науки своего времени относил и чувашей. Современные исследователи, как правило, полагают, что ученые прошлого допускали в этом ошибку. При этом игнорируется то, что сторонники принадлежности чувашей к финно–уграм говорили не столько об отнесении чувашского языка к финно–угорской языковой семье (уже в XVIII в. многие ученые не сомневались в том, что чувашский язык относится к «татарским»), сколько о сочетании в его материальной культуре тюркских и финно–угорских (марийских) компонентов (на сходство этих двух народов обращает внимание и Рабо), по причине чего в середине II тыс. н. э. чувашей в русских источниках называли «черемисскими татарами». Данная проблема периодически всплывает в дискуссиях чувашских ученых, но поскольку неизвестно, каково было соотношение тюркского и финно–угорского компонентов в формировании чувашей (см.: Научная сессия, посвященная вопросам этногенеза чувашского народа (хроника) // О происхождении чувашского народа: сб. ст. / отв. ред. В. Д. Димитриев. Чебоксары, 1957. С. 130), то отнесение чувашей к финно–уграм нельзя считать иррациональным или ошибочным.], которая состоялась с 19 июня по 27 сентября 1890 г. Его книга – это своеобразное «медленное чтение» географического и социального пространства Северного Урала, медленное еще и потому, что путешественник преодолевал его на лодках, на нанятых вместе с кучером лошадях[7 - Об особенностях поездки в нанятом, а не в почтовом экипаже см.: Борисов Н. С. Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья. М., 2010. С. 26.], а то и вовсе пешком. Конечно, многочисленные предшественники и последователи Рабо могли «читать» эти места еще медленнее, дольше и основательнее: ту часть России, где он побывал, и до, и после него посещали десятки исследователей[8 - Подробнее см.: Юрченко В. В. История освоения и изучения Печорского края (с древнейших времен до 1928 года): учеб. пособие. Ухта, 2017; Терюков А. И. История этнографического изучения народов коми. СПб., 2011 (в этой книге о поездке Рабо не упоминается); Силин В. И. Очерки по истории географических исследований на территории Коми края. Сыктывкар, 2011. С. 73–75 (есть ряд неточностей, в частности, неверным является утверждение, что не был опубликован некролог Рабо, хотя он имеется – см.: Romanovsky V. Charles Rabot (1856–1944) // Annales de gеographie. 1945. Avril–juin. P. 139–140).]. Однако впервые публикуемая сейчас на русском языке эта книга обладает для современного исследователя очень важным преимуществом – она позволяет увидеть, как представляли эту часть России, а в конечном счете и всю Россию наши зарубежные гости, какую конструкцию ее социального пространства они предлагали западному читателю по возвращению на родину.
Ш. Рабо родился 26 июня 1856 г. в городе Невер, что в центральной Франции. Свою карьеру он начинал как альпинист, а с 1880 г. проводил географические и этнографические исследования в Финляндии, Норвегии, Кольском полуострое и на Шпицбергене, внес большой вклад в изучение гидрографии, гляциологии, метеорологии, магнетизма и геологии этих территорий. Рабо вел активную популяризаторскую деятельность, публикуя в иллюстрированных журналах статьи об Арктике. Он также перевел с норвежского на французский язык ряд сочинений выдающихся полярных исследователей (в 1889 г. был удостоен за это награды Французской академии). Кроме Арктики, Рабо интересовался этнографией народов Поволжья и Северного Урала. Он являлся членом Лондонского королевского географического общества, рыцарем ордена Почетного легиона, за вклад в изучение Арктики имел шведские и норвежские награды. Скончался путешественник 1 февраля 1944 г. в д. Мартинье – Фершо в Бретани и был похоронен на кладбище Пер – Лашез в Париже[9 - См.: Daney Ch. Ch. Rabot (1856–1944): Un demi–si?cle au service de la Sociеtе de gеographie // Acta Geographica (Bulletin de la Sociеtе de gеographie de Paris). 1995. № 103. P. 47–51.]. Его именем в Европе названы несколько географических объектов – в частности, в России мыс на северо–западной оконечности острова Ли–Смита в архипелаге Земля Франца–Иосифа и гора в городском округе Апатиты (Мурманская обл.) на Кольском полуострове.
Как уже стало ясно читателю, Рабо был типичным представителем многочисленной когорты тех ученых, путешественников и просто любопытных, которые в XIX в. стремились попасть в места, которые еще не затронула цивилизация. Он побывал там, где не было железных дорог и почти не ходили пароходы. «Трудность пути – постоянное и неотъемлемое свойство;
двигаться по пути, преодолевать его уже есть подвиг, подвижничество со стороны идущего подвижника, путника»[10 - Топоров В. Н. Пространство и текст // Топоров В. Н. Исследования по этимологии и семантике. Т. 1. М., 2004. С. 76.], поэтому об этой стороне своей поездки Рабо рассказывает неохотно, маскируя тяготы похода описанием природы, мелких бытовых приключений и веселых сценок, и лишь случайно проговаривается о своем режиме работы в те дни: «В экспедиции исследователю отдыхать некогда: в пути нужно отмечать свой маршрут на карте, фиксировать особенности хозяйства посещаемых мест, а на привалах – собирать всевозможные коллекции, закупать предметы быта и записывать рассказы туземцев». Но француз был опытным вояжером, и если другой в его ситуации, когда «все оказывается проблемой: и перемена лошадей, и удовлетворение потребности в отдыхе/сне, и удовлетворение голода», «не испытывает радости путешествия»[11 - Милюгина Е. Г., Строганов М. В. Ритм/аритмия пространства // Текст пространства: материалы к словарю / авт.–сост. Е. Г. Милюгина, М. В. Строганов. Тверь, 2014. С. 265.], то Рабо не нуждался в ритмичности пространства, тишь да гладь только вредили бы его работе, ведь «зов неизведанного нового мира – не пугающие, а самые желанные звуки для Путешественника»[12 - Иванова А. Н. Путешественник как личность с потребностью в новизне и самотрансценденции // Вестн. Томского гос. ун–та. 2015. № 400. С. 54.]. Книга Рабо обладает всеми необходимыми признаками травелога – автор лично присутствует в своем сочинении, у него есть реализаторы маршрута: способные к корректировке пути перевозчики, проводники/экскурсоводы, функцией которых является интерпретация локального текста, исполняющие роль случайного фактора в реализации поездки друзья–«попутчики», и, наконец, автохтоны (информанты из разных слоев общества) – творцы и хранители локальных мифов[13 - Ср.: Милюгина Е. Г., Строганов М. В. Путешествие // Текст пространства. С. 254. Так, постоянный спутник французского путешественника урядник–зырянин Евлампий Попов, обладавший, по словам Рабо, «всеми положительными качествами своей народности», не только активно участвовал в работе экспедиции, но и принимал участие в ее неблагородных делах – насильственном изъятии у населения сакральной атрибутики для французских музеев… Переводчиком Рабо на определенном участке маршрута был манси Семен, а в остальных случаях – множество анонимных информантов.].
Рассказывая об увиденном, Рабо не ограничивается своими полевыми материалами, а органично дополняет их географическими, политическими, историческими и лингвистическими сведениями, почерпнутыми из специальной литературы, – травелоги часто соединяют все виды повествования и дискурсов[14 - Майга А. А. Литературный травелог: специфика жанра // Филология и культура. 2014. №3 (37). С. 256.]. Важное место в его сочинении занимает экзотика (как неизменный атрибут романтизма), а характеристики российских ландшафтов близки привычным западным стереотипам, что, впрочем, неудивительно – Рабо путешествовал по северу страны. Его текст является частью большой библиотеки аналогичных сочинений, стиль которых по аналогии с «ориентализмом» с недавних пор стали называть бореализмом[15 - См., например: Briens S. Borеalisme: pour un atlas sensible du Nord // Еtudes Germaniques. 2018. Vol. 290, no. 2 P. 151–176; Toudoire–Surlapierre F., Briens S., Ballotti A., McKeown C. Introduction: nordicitе et borеalisme: entre deux p?les ? // De la nordicitе au borеalisme / еd. A. Ballotti, C. McKeown, F. Toudoire–Surlapierre. Reims, 2020. Отечественные литературоведы предпочитают пользоваться более узким, на наш взгляд, концептом «северный текст» или «северный сверхтекст» (см., например: Галимова Е. Ш. Специфика Северного текста русской литературы как локального сверхтекста // Вестн. Северного (Арктического) федерального ун–та. Сер. «Гуманитарные и социальные науки». 2012. № 1. С. 121–129). Однако термин «бореализм» охватывает не только художественную или вообще всякую литературу, но и более широкую сферу человеческой деятельности, эксплуатирующую тему Севера как отличающегося от привычных представлений о европейском географическом и культурном пространстве.] (от греч. borealis, «северный») – пронизанным соответствующими клише европейским восприятием северных областей земного шара[16 - Краткую историю «пугающего образа» Севера см.: Головнев А. В. Антропология движения (древности Северной Евразии). Екатеринбург, 2009. С. 29–34.]. А эти области в сознании западноевропейцев ассоциировались преимущественно с Сибирью – находящейся вдали от дорог и благ цивилизации стране тайги и болот, изобилующей пушниной, таящей в недрах несметные сокровища и населенной людьми крепкого («сибирского») здоровья и спокойного мужества[17 - Серебренников Н. В. Сибирский текст // Текст пространства. С. 284; Stadius P. The North… С. 69.].
Повествование Рабо не является художественным произведением, но во многом, как и сама его экспедиция, глубоко мифологично, обильно насыщено предметами и образами, присущими фольклорным текстам – дремучими лесами, горы, бесконечными реками, топкими болотами, языческими богами и диковинными обычаями, т. е. обладает признаками мифопоэтического описания. Возможно, именно неумышленное обращение путешественников к архетипическим пластам сознания всегда вызывало большой интерес читателей к этому жанру.
«Вдоль берегов Северного Ледовитого океана тянется бескрайняя тундра – большие, безлесные заболоченные пространства, своеобразным продолжением которых являются окаймляющие их мрачные воды. Затем начинаются обширные лесные пространства Русского Севера – раскинувшийся на тысячи километров строевой лес. Хмурую утомительную для глаз тундру сменяет не менее печальное и скорбное зеленое однообразие» – таким предстает у Рабо пространство, которое он пытается познать[18 - Кстати, эта символика льда и холода со второй половины XIX в. проникает и в первые произведения русских авторов на северную тематику: Созина Е. К. Север в литературе путешествий начала ХХ века // Русский травелог XVIII–XX веков: маршруты, топосы, жанры и нарративы: коллективная монография / под ред. Т. И. Печерской, Н. В. Константиновой. Новосибирск, 2016. С. 153–154.Следует заметить, что, подобно античной и средневековой Гиберборее, Русский Север, по которому путешествовал французский исследователь, «никогда не был воплощен в административных или политических границах» (Мельникова Е. А. «Здесь русский дух…»: к истории Русского Севера на символической карте воображаемой России // Кунсткамера. 2019. № 3. С. 7). В связи с этим словосочетание Russie borеale в названии оригинала книги (как известно, фр. borеale происходит от греч. ?????? – «северный»), следует понимать не только как географический, но и как культурный маркер северных земель. Это, кстати, вызвало определенную трудность при подготовке русского издания данного сочинения Рабо. Следует иметь в виду, что «переводить символические названия так же сложно, как переводить фразеологизмы; порой переводчику приходится искать семантические соответствия, а то и из–за различий этнокультур и языковых систем изменять заглавия» (Модестов B. C. Художественный перевод: история, теория, практика. М., 2006. С. 129). Вряд ли верно в данном случае переводить Russie borеale как «Бореальная Россия», так как современные реципиенты этого сочинения, если только речь не идет о специалистах, в подавляющем большинстве состоят из «эмпирических», а не «образцовых» читателей второго уровня (подробнее об этом см.: Эко У. Шесть прогулок в литературных лесах / пер. с англ. СПб., 2003. С. 18–20.), т. е. не обладают компетенцией, необходимой для понимания сложной семантики этого выражения, и, следовательно, словосочетание «Бореальная Россия» не произведет на них необходимого эмоционального воздействия. Нельзя было и передать Russie borеale как «Русский Север»: во–первых, это привело бы к неуместному в данном случае использованию русского концепта и разрушило бы национальный колорит оригинала, а во–вторых, в конце 1880–х гг. понятия «Русский Север» еще не было – оно закрепилось лишь после 1897 г., когда губернатор Архангельской губернии А. П. Энгельгард издал свои одноименные записки о поездке по просторам северного края (Мельникова Е. А. «Здесь русский дух…»… С. 7).В связи с этим необходимо остановиться еще на одном моменте, являющемся частью указанной проблемы, а именно на переводе фр. peuple. Исходя из контекстов, в которых его употребляет Рабо, это слово соответствует у него «народу» в этническом значении. Конечно, его можно было переводить именно так, тем самым передавая дух оригинала, поскольку во французском языке Однако в этот период, а именно с 1890–гг. в русской этнографической литературе чаще всего для характеристики «примитивных» народов используется понятие «народность» (см.: Миллер А. И. История понятия «нация» в России // «Понятия о России»: к исторической семантике имперского периода. Т. 2. М., 2012. С. 40), впоследствии в видоизмененном виде проникшее в советскую социологию и этнографию. Исходя из этого, при упоминании народов Поволжья и Севера в русском издании настоящей книги используется именно этот термин, а лексему «народ» применительно к этим же общностям я употребляю только в своем предисловии и в примечаниях.]. Чтобы побороть эту скуку ландшафта, автор прибегает к испытанному приему всех травелографов – торможению, «роль которого выполняют этнографизмы, жанровые сцены из народной жизни, наблюдения/размышления внешне непространственного характера…»[19 - Милюгина Е. Г., Строганов М. В. Ритм/аритмия пространства. С. 270.]: «Уральские горы – отмечает Рабо, – поражают своей красотой, но за ними опять лежит равнина с лесами и большими реками. Приобье и земли Печоры очень похожи: по ним можно проехать сотни километров и не почувствовать этого, поэтому интерес для путешественника представляют лишь здешние жители».
Однако архаичные культуры марийцев, мордвы, коми–зырян, хантов и манси, которые вынуждены ежедневно выживать в условиях суровой природной среды, – это отнюдь не наличие проспектов, бульваров, театров, музеев и литературных салонов. Дикость, грязь, грубость нравов, примитивизм во всем, невежество в европейском понимании – вот, по Рабо, главные маркеры того мира, в котором он побывал летом и осенью 1890 г. Причины такого состояния изученных им территорий французский ученый объясняет в характерном для многих гуманистов его времени чисто руссоистском духе: «Всякий раз, рассуждая о колониальной политике, мы твердим о долге высших рас нести свет цивилизации примитивным народам, но это всего лишь пустая болтовня, ибо в результате общения с нами дикари перенимают все наши пороки и не приобретают ни одного из наших достоинств». Естественно, Рабо не мог свести содержание своих записок к рассказам о том, что могло вызвать только отвращение у читающей публики и поставило бы вопрос о целесообразности такой поездки вообще. Поэтому для снятия потенциально негативного восприятия того или иного культурного явления автор часто прибегает к юмору, и в этом он был не одинок – «анекдотами полны в обязательном порядке все травелоги иностранцев (быть в варварской России и не увидеть ничего замечательно смешного просто невозможно)»[20 - Они же. Личность автора–путешественника в травелоге Нового времени // Культура и текст. 2014. № 3 (18). С. 15.].
Одним из важнейших элементов повествования в настоящей книге является Путь – основной инструмент познания автором пространства не только вширь, но и вглубь. «В мифологеме пути, – отмечал академик В. Н. Топоров, – акцент ставится на его негомогенности, на том, что он строится по линии все возрастающих трудностей и опасностей, угрожающих мифологическому герою–путнику и даже его жизни»[21 - Топоров В. Н. Пространство и текст. С. 76.]. Наиболее удобным видом транспорта для передвижения по Северному Уралу была тогда лодка. Как известно, в космологических описаниях она аналогична шаманскому бубну – инструменту, с помощью которого те, кому это положено, могут перемещаться через миры. У многих народов древности, начиная с египтян, существовало поверье о том, что путь в загробный мир преграждает подземная река или море и что души умерших переправляются туда на корабле или лодке. Особенно наглядно это поверье отразилось в похоронном обряде древних кельтов, славян и викингов. Поэтому лодки, которые использовала экспедиция Рабо, в какой–то мере являлись медиаторами между миром живых и миром мертвых, между европейской цивилизацией и первобытными культурами Севера[22 - Теребихин Н. М. Метафизика Севера. Архангельск, 2004. С. 18.], являли собой одновременно центр мира[23 - В христианской традиции корабль изоморфен церкви. Например, для Ипполита Римского (ок. 170–ок. 235) мир – бушующее море, а церковь – спасительный корабль (Гудимова С. А. Символика храма: Ноев ковчег // Вестник культурологии. 2019. № 4. С. 108).] и его пограничный знак, воздвигнутый на рубеже иных миров[24 - Теребихин Н. М. Образно–символический фонд сакральной океанографии народов моря (часть 1) // Вестн. Сев. (Арктич.) федер. ун–та. Сер.: Гуманит. и соц. науки. 2020. № 1. С. 108.].
«Движение по быстрой реке, зажатой с обеих сторон высокими скалистыми берегами, обостряет ощущение вертикали, направленной вниз – к подземным глубинам»[25 - Власова Е. Г. Сплав по реке в структуре дорожных дискурсов уральского травелога конца XVIII–XIX веков // Тр. Русской антропологической школы. Вып. 13. М., 2013. С. 105–106.]. Река, задавая структуру местного пространства, в какой–то мере приобретает у Рабо характеристики Мирового древа[26 - Топоров В. Н. Река // Топоров В. Н. Мифология: статьи для мифологических энциклопедий. Т. 2. М., 2014. С. 242.]. С мифопоэтической точки зрения продвижение французского ученого к своей цели происходит не только по горизонтали, но и по вертикали и изоморфно путешествию шамана по мирам Вселенной, поскольку, как и в шаманских мифологиях, является перемещением из Верхнего мира (в данном случае – из цивилизованного, окультуренного западноевропейского пространства) в нижние слои мироздания[27 - Там же. С. 242–243.], туда, где находятся бореальные культуры.
Травелог – «это всегда личный сюжет, диалог авторского “я” или героя с местом, с городом, со своим прошлым, со своим настоящим, со своей историей, культурой. Это не только хронология поездки, но и рефлексия и переживания увиденного»[28 - Рокина Г. В. Травелог как исторический источник // Запад – Восток. 2016. № 9. С. 5–6. См. также: Толстиков А. В., Кошелева О. Е. Homo viatorс // Одиссей: человек в истории. 2009: Путешествие как историко–культурный феномен. М., 2010. С. 6.]. Не зря один современный историк охарактеризовал путешествие как экзистенциальный излом – «переступив порог, человек выпадает из своей привычной колеи, оказывается один на один с огромным неведомым миром»[29 - Борисов Н. С. Повседневная жизнь… С. 174.]. Именно с этим и столкнулся в ходе своего путешествия французский исследователь. В процессе его реального перемещения происходило нарастание энтропии в виде сокращения территории Цивилизации (в первую очередь, в качестве привычной для Рабо культуры и численности населения) и расширения пространства Хаоса, характеризующегося примитивизацией социумов, лесами и болотами (в мифопоэтических описаниях эти объекты находятся на пути в иное царство[30 - Топоров В. Н. Пространство и текст. С. 79. Ср. также: «Болото – это еще хтонический хаос, когда земля и воды еще не отделены друг от друга, это совсем не просто вода и совсем не просто земля, это мир до творения… именно поэтому нам кажется, что здесь нет времени, а есть только вечность, именно поэтому нам не жалко болото, которое, как вечность, неисчерпаемо» (Строганов М. В. Штампы болота и пути их преодоления // Русское болото: между природой и культурой: Материалы международной научной конференции / ред. М. В. Строганов. Тверь, 2010. С. 12).], поэтому у автора они совершенно безжизненны, безлюдны, безвременны, мрачны и загадочны).
Почти на всем протяжении маршрута Рабо подстерегали опасности как природного, так и социального характера. С каждым проведенным в экспедиции днем французский «шаман» все глубже погружался «в царство все возрастающей неопределенности, негарантированности, опасности… незапланированных препятствий, импровизированных угроз, неожиданностей разного рода»[31 - Топоров В. Н. Река. С. 342, 343.], в Нижний мир, от страницы к странице в его тексте нарастает ощущение затаившейся где–то рядом смерти (ср.: «На вершине этого перевала была большая торфяная топь, напоминавшая набухшую от воды губку, в которой вязли наши лошади. Земля вокруг была безжизненной, из нее, словно скелеты, торчали мертвые березы с застывшими белесыми ветвями. Всюду на этом кладбище природы ощущалось дыхание смерти», «от мрачного пейзажа веяло смертью»). Вертикальный путь проделывает шаман, а горизонтальный – герой[32 - Там же. С. 341.]. Француз сочетал в себе их обоих.
Фактически текст Рабо напоминает сказку, поскольку в его повествовании «изображается возрастание энтропии и ужаса по мере развертывания пути: дом ? двор ? поле ? лес, болото, теснина ? яма, дыра, колодец, пещера ? иное царство». Конец странствий Рабо по Уралу расположен в «чужой периферии»[33 - Там же. С. 342, 340.], откуда путешественник, достигнув целей своего многодневного вояжа, быстро эвакуируется («утром 12 сентября я добрался до Перми и сразу же отбыл в Петербург, 27–го был уже в Або, что на западной границе Финляндии…») в привычную ему атмосферу (в прямом и переносном смысле) цивилизованного мира: «И вот я уже плыву по Балтийскому морю, жадно вдыхая его терпкий, свежий воздух, которого мне так не хватало в эти месяцы! В Сибири он казался мне спертым и нездоровым словно побывавшим в тысячах легких. Прохладный морской бриз вернул мне силы…».
В тексте Рабо, как и у многих других европейских путешественников[34 - См., например: Ридли Д. Записки о поездке в Россию: Урал и Зауралье в 1897 году / пер. с англ. пред. и прим. И.В. Кучумова. СПб., 2018.], странствующих по чужим землям, обращает на себя внимание тщательная фиксация не только географических точек маршрута, но и точное, вплоть до четверти часа, обозначение нахождения в той или иной точке пространства[35 - В стилистических целях в русском переводе настоящей книги иногда делаются отступления от этого принципа, и время указывается сообразно отечественной традиции – с округлением до получаса.]. Разумеется, это было не случайно. В России даже в «цивилизованной» ее части время у большинства населения в основном измерялось посредством природных циклов[36 - «Крестьяне в границах деревенского пространства живут и действуют без точного обозначения времени, используя как ориентир привязку к церковному событию или дню. Время разумелось цикличным, растяжимым, процессуальным. Крестьяне придерживаются официального времени в рамках календаря, когда выходят из своего микромира во внешний для них. Но и в разносторонних контактах с ним, когда дело заходило о событийной стороне жизни, крестьяне опять погружались в "свое" время, как бы встроенное внутрь официального, государственного» (Швейковская Е. Н. Русский крестьянин в доме и мире: северная деревня конца XVI – начала XVIII века. М., 2012. С. 249–250). Во многих местах Урала крестьяне определяли время суток по солнечным часам: по тени от палочки, вставленной в середину доски (Чагин Г. Н. Окружающий мир в традиционном мировоззрении русских крестьян Среднего Урала. Пермь, 1998. С. 64–64).], а то, которое использовалось северными аборигенами, было для западноевропейца либо непригодно[37 - Наименьшей календарной единицей времени, определяемой естественным образом, у северных народов, среди которых побывал Рабо, являлись всего лишь сутки, которые делились на весьма условные отрезки, определяемые высотой солнца на небосклоне: Сподина В. И. Определители моментов и отрезков времени. Природное астрономическое (циклическое) время: день–ночь, месяц // Филологические исследования обско – угорских языков: традиции, новации, итоги, перспективы: материалы Всероссийской заоч. науч.–практич. конференции XII Югорские чтения. Ханты–Мансийск, 2014. С. 217, 219–220.], либо вообще не существовало[38 - Исследователи отмечают отсутствие необходимости в счислении времени у аборигенного населения территории, по которой передвигался Рабо: Сподина В. И. Понятие «время» и особенности его восприятия обскими уграми и самодийцами // Вестник угроведения. 2016. № 1. С. 136, 140).], однако демонстрировало связь с пространством гораздо глубже и прочнее, чем в европейской культуре[39 - Северные манси считали первые три части суток принадлежащими Верхнему, вторые три – Среднему миру и последние три – Нижнему миру (Сподина В. И. Аксиологическое восприятие времени обскими уграми и самодийцами // Polish Journal of Science. 2020. № 24. С. 36).]. Огромные расстояния (но только не для России: «300 км – для русских это вообще пустяк», – замечает француз), отсутствие точных карт местности[40 - Во французском оригинале сочинения Рабо карты Печорского бассейна приводятся выполненными им от руки (в настоящем издании они не воспроизводятся по причине наличия сегодня более точных картографических материалов), поскольку официальных изданий карт тех мест не было. Следует заметить, что, судя по рассказам современных туристов и исследователей, размещаемых в их блогах и соцсетях, места, в которых побывал Рабо, до сих пор не обеспечены точными картами.] и, главное, европейской хронологической системы таили в себе опасность почти полного растворения европейца в чужом для него мире, несли угрозу «одичания», что отчасти и произошло: через некоторое время Рабо под влиянием окружающей среды подвергся архаизации, его европейскость ужалась, и он отчасти перенял местные привычки: «Мы… постепенно научились есть пальцами, перестали умываться и быстро одичали, отчасти превратившись в черемисов. Оказалось, что культура – это всего лишь тонкий и недолговечный поверхностный слой, который при определенных обстоятельствах легко смывается».
В дальнейшем архаичная среда не раз влияла на Рабо – например, плывя по Щугору, он незаметно для себя начал отсчитывать расстояние по – зырянски, а именно в чумкостах: в этом «Нижнем мире» европейская метрология уже не работала, а местная позволяла глубже проникнуть в чужое пространство и помочь понять его. Менее явственно, но более глубоко явления архаизации и культурной гибридизации проявляются у автора книги, когда он, попав в культуры, которые ориентированы на прошлое[41 - Для обско–угорских языков характерны только прошедшая и непрошедшая категории времени (без грамматического выражения будущего времени): Сподина В. И. Понятие «время»… С. 138.], углубляется в поиски свидетельств ранних этапов истории собственной цивилизации[42 - В своей книге, рассчитанной на относительно широкого читателя, Рабо избегает подробного описания и анализа сделанных им находок, тем более что они зачастую были добыты им далеко не честными способами.] (что, впрочем, не исключает его замечаний относительно современного состояния исследуемых им обществ) – собственно, это и было задачей его экспедиции. Поэтому привычная нам система метрологии (время, выражаемое в часах и минутах, чуть реже упоминаемые температура воздуха по Цельсию и давление в миллиметрах ртутного столба) разграничивает у автора космологический и исторический способы описания, является одним из важнейших маркеров цивилизации, служит защитой собственной идентичности и ограждает путешественника от деевропеизации в условиях чужой культурной среды.
В записках Рабо вообще звучат кантовские нотки его подхода к пониманию связи пространства и времени. Двигаясь по реальному и мифическому универсуму одновременно горизонтально и вертикально[43 - Примеры такого рода перемещений см.: Топоров В. Н. Река. С. 346.], автор не только погружается в другую культуру, но и в далекое прошлое европейской цивилизации, во время ее «творения». Несмотря на успехи археологии и зарождение палеоантропологии, во второй половине XIX в. основным источником представлений о первобытном обществе и его развитии по – прежнему оставалась этнография. Сторонники господствующего тогда эволюционного направления в историографии первобытности, идеи которого, судя по всему, разделял Рабо, предполагали существование универсального закона общественного развития, заключающегося в эволюции культуры от низших форм к высшим, от дикости к цивилизации и были убеждены в полном тождестве исторических путей разных народов. Судя по всему, французский ученый хотел доказать правоту этих воззрений на примере малоизученного тогда аборигенного населения Северного Урала. «Образ жизни находящихся вдали от цивилизации обитателей этих мест, – пишет он в начале своего повествования, – ничем не отличается от наших доисторических предков. Их костяные наконечники похожи на те, что находят у нас при раскопках, поэтому позволяют понять назначение вещей каменного века. Чтобы узнать о жизни первобытных людей, нужно побывать у печорских зырян и уральских остяков. В природе меняется все – животные, камни, растения, но только не дикари». Эти слова, кстати, свидетельствуют о том, что, оперируя на страницах своих записок понятиями «цивилизация» и «дикость», автор не выступает как расист, а просто – напросто использует широко распространенную в его время периодизацию истории человечества, терминология которой восходит к шотландскому историку и философу А. Фергюссону.
Чтобы попасть в далекое прошлое, не пришлось отправляться на край света. «Доисторическая», по словам Рабо, эпоха обнаружилась почти рядом с европейской высокой культурой – в Казанской губернии, а именно в марийской д. Параты, но автору показалось, «что за считанные часы мы преодолели сотни льё и уже находимся вне России, во всяком случае, не в Европе». Хронотоп книги Рабо – это фактически пространство Минковского с его четырехмерным измерением[44 - Ср. проницательное замечание В. Н. Топорова, что «мифопоэтическое представление о пространстве и времени скорее напоминает пространство и время естествоиспытателя» (Топоров В. Н. Первобытные представления о мире (общий взгляд) // Топоров В. Н. Мировое дерево: Универсальные знаковые комплексы. Т. 1. М., 2010. С. 32).], в котором, правда, отсутствуют замкнутые времениподобные кривые, поэтому повернуть время вспять нельзя. Но, поскольку в мифопоэтическом мире не действуют законы физики, Рабо в ходе своей поездки мог проигнорировать гипотезу о защищенности хронологии Хокинга, математически не допускающую попадания в прошлое, указанный тип пространства дополнился вселенной Гёделя, в которой это возможно.
«Выехав из Казани, – пишет Рабо, – мы как бы стали листать страницы истории цивилизации, ибо смогли воочию наблюдать процесс эволюции человечества. В Поволжье благодаря финнам – язычникам мы познакомились с образом жизни первобытных земледельцев, на Печоре охотники – зыряне продемонстрировали нам еще более древний период развития общества, а остяки – охотники и рыболовы, вооруженные стрелами и луками, подлинные представители зари цивилизации – олицетворяли самое начало человеческой истории. Спускаясь по склонам Уральских гор, мы как бы на сотни веков окунулись в глубь истории, увидели своих далеких и не знавших железа предков». Анализ увиденного, в частности, у коми – зырян, позволил автору, пусть и в полушутливой манере, дополнить имевшуюся в тогдашней науке периодизацию истории человечества «деревянным веком», что, если подойти к этому серьезно, должно было закрепить место в ней эпохи этнографической современности. Метафизические пространства Рабо вернулись в привычную для большинства людей конца XIX в. геометрию Евклида и механику Ньютона 12 сентября 1890 г. в Перми, где северный вояж француза завершился.
Репрезентуя собранные материалы, Рабо пытается деконструировать веками складывавшийся на Западе образ если уж не всей, то во всяком случае Северной России, убеждая читателя в том, что «несмотря на расхожие представления, Сибирь вовсе не является бескрайней заснеженной пустыней – напротив, она удивительно плодородна. Это один из самых прекрасных земледельческих регионов планеты, но из – за отсутствия коммуникаций его продукция пока не доходит до потребителя». Россия Рабо – это сложная в культурном, социальном и географическом отношениях территория, природная среда, которая для европейского обывателя того времени вообще была за гранью здравого смысла – выяснялось, что в невероятно холодной Сибири лето может быть очень жарким.
Современный исследователь истории ментальной репрезентации Русского Севера отмечает, что этот регион России в конце XIX в. (когда по нему путешествовал Рабо) «был все еще плохо описан (гораздо хуже, чем Сибирь к тому моменту)» (разумеется, не столько иностранными, сколько отечественными авторами), более того, «народы, проживавшие на этих бескрайних просторах, не вписывались в те рамки, которым должны бы соответствовать "европейские народности". По данным переписи 1897 г. … в Печорском крае, проживало несколько тысяч кочевых самоедов. И если финны еще могли претендовать на более высокий статус в иерархии российских народов как лояльные по отношению к государю и правящей династии, имеющие собственную элиту, и исповедующие христианство, то… самоеды Печорского края, безусловно, оказывались в самом низу всех возможных иерархий, будучи не только язычниками, но еще и кочевниками»[45 - Мельникова Е. А. «Здесь русский дух…»… С. 8.]. Но с конца XIX в. в русской науке и культуре начались глубокие сдвиги в осмыслении образа Европейской и Азиатской России, Урала и Сибири, иначе стали восприниматься их географические и культурные границы[46 - Там же. С. 8–12.].
Конечно, сторонний наблюдатель Рабо не участвовал в этих внутрироссийских дискуссиях, хотя иногда высказывает в своей книге отношение к тем или иным спорным вопросам науки и экономики – например, о целесообразности разделения обских угров на остяков (хантов) и вогулов (манси)[47 - В какой–то мере эта проблема остается открытой, см.: Пивнева Е. А. «Мы одни, но мы все разные»: об обских уграх, классификациях и идентичностях // Уральский исторический вестник. 2011. № 2(31).], перспективах хозяйственного освоения отдельных территорий России и особенностях ее колониальной политики (которую он оценивал амбивалентно: отрицательно касательно северных народов и положительно – казанских татар). Заслуга французского путешественника была в другом. Создавая на страницах своего труда «сложноподчиненный синтаксис природного и культурного пространства и многомерной системы ориентиров»[48 - Милюгина Е. Г., Строганов М. В. Травелог // Текст пространства. С. 313.], Рабо демонстрировал западному читателю, как сегодня сказали бы, мультикультурный характер Российской империи, которая представлена автором не как целостная и замкнутая в себе, а состоящая из множества разнообразных компонентов цивилизация. Тем самым французский исследователь пытался разрушить господствующий на Западе образ России как сугубо русского монокультурного государства (впоследствии этот концепт свелся к таким отличительным маркерам, как медведь, водка и балалайка и только в последние десятилетия подвергся определенной, но далеко не полной и весьма поверхностной деконструкции), и его травелог свидетельствует о том, что западное восприятие российского общества далеко не всегда характеризовалось наличием одних только примитивных и исторически неверных стереотипов.
Рабо редко оценивает российское социальное пространство с точки зрения своих представлений о подлинной Цивилизации – он просто его наблюдает и относительно беспристрастно описывает[49 - В отличие, например, от одного английского эколога, тщетно пытавшегося во второй половине XIX в. личным примером преобразовать российскую повседневность, см.: Браун Д. Горнозаводской Урал / сокр. пер. с англ., пред. и прим. И. В. Кучумова. Уфа, 2018.]. Ученый стремился попасть в российский Хаос, чтобы его исследовать. В настоящей книге наша страна выступает не только в качестве Другого, но и Чужого, которое для нас, читателей XXI в. и в большинстве своем представителей европейской культуры, тоже является Другим. При этом мы смотрим на это самое Другое опосредованно, глазами иностранца, который по отношению к нам тоже является Другим, т. е. объект рассмотрения – в данном случае, локальные культуры Северного Урала – является как бы Другим Других, чем – то напоминая сложное движение точки в физике.
Рабо изучал Россию в канун заключения в 1891 г. франко – русских соглашений, выступая своеобразным предтечей последовавшего за ними активного сотрудничества двух стран в области культуры. Его страстное, искреннее желание познать и понять чужую цивилизацию, наладить с ней диалог актуально и сегодня[50 - При подготовке русской публикации настоящего сочинения (перевод выполнен по изданию: Rabot Ch. A travers la Russie borеale. Paris: Librairie Hachette et Cie, 1894. 320 p.) было опущено приложение, содержащее уже не представляющие интереса для современного читателя статистические данные географического характера, проведена большая работа по идентификации многих упоминаемых в книге имен собственных, которые автор зачастую фиксировал на слух. Мои примечания даны в угловых скобках.].
И. В. Кучумов, кандидат исторических наук.
Шарль Рабо в дорожном костюме
Глава I
Из Петербурга в Казань
Пути к Печоре. – Волга. – Судоходство по ней. – Ярославль. – Вологда. – Нижний Новгород. – Финское население Волги. – Булгары. – Сопротивление финнов русской колонизации. – Славянская колонизация. – Татары.
«Пьяница всегда будет пить», – свидетельствует поговорка. Аналогично можно сказать: «Путешественника всегда будет тянуть в поход». Вернувшись десять месяцев назад из Гренландии, я никак не мог забыть Север, его безлюдные горы и безмолвные леса – поражающие разнообразием оттенков, они настолько прекрасны и безбрежны, что запоминаются на всю жизнь.
Исследуя Лапландию, я в 1885 г. оказался на берегах Белого моря, но мои естественнонаучные и этнографические интересы требовали побывать еще восточнее, а именно в бассейне Печоры, на Северном Урале и в Сибири. Но прежде чем рассказать об этом, я вкратце опишу те места.
Печора, по которой я предполагал достичь Северного полярного круга – одна из крупнейших рек Европы. Ее протяженность оценивают в 1483 км[51 - Strelbitsky I. А. Superficie de l'Europe. S. Pеtersbourg, 1882. <Согласно современным данным – 1809 км.>], а площадь бассейна составляет
/
территории Франции. Эту реку превосходят только Волга, Дон и Днепр. Сия обширная территория, как и вся северная часть Старого Света, состоит из двух неодинаковых зон. Вдоль берегов Северного Ледовитого океана тянется бескрайняя тундра – большие, безлесные заболоченные пространства, своеобразным продолжением которых являются окаймляющие их мрачные воды. Затем начинаются обширные лесные пространства Русского Севера – раскинувшийся на тысячи километров строевой лес. Хмурую утомительную для глаз тундру сменяет не менее печальное и скорбное зеленое однообразие. По своим природным условиям бассейн Печоры относится к Северной Азии, так что не зря один английский натуралист назвал эти места «Сибирью в Европе»[52 - <Имеется в виду название книги английского мануфактурщика, путешественника и орнитолога–любителя Генри Сибома (1832–1895) «Сибирь в Европе: посещение бассейна реки Печоры на северо–востоке России; с описаниями естественной истории, миграций птиц и т. д.» («Siberia in Europe: a Visit to the Valley of the Petchora, in North–East Russia; with Descriptions of the Natural History, Migration of Birds, etc.», 1880).>]. Уральские горы поражают своей красотой, но за ними опять лежит равнина с лесами и большими реками. Приобье и земли Печоры очень похожи: по ним можно проехать сотни километров и не почувствовать этого, поэтому интерес для путешественника представляют лишь здешние жители.
Образ жизни находящихся вдали от цивилизации обитателей этих мест ничем не отличается от наших доисторических предков. Их костяные наконечники похожи на те, что находят у нас при раскопках, поэтому позволяют понять назначение вещей каменного века. Чтобы узнать о жизни первобытных людей, нужно побывать у печорских зырян и уральских остяков[53 - <Здесь и далее под остяками Рабо в основном подразумевает вогулов (современных манси), причину этого см. ниже.>]. В природе меняется все – животные, камни, растения, но только не дикари.
Получив одобрение плана моих исследований у министра народного просвещения Франции[54 - <Имеется в виду Леон Виктор Огюст Буржуа (1851–1925).>], я стал добиваться рекомендаций у русских властей. Успех экспедиции в России целиком зависит от этих бумаг. Имея их на руках, вы избавляете себя от всех проблем, в противном случае о поездке можете даже не мечтать. Откликнувшись на просьбу французской стороны, русское правительство согласилось мне помочь. Одновременно я заручился поддержкой Императорского Русского географического общества, за что глубоко признателен господам Семенову[55 - <Семенов–Тян–Шанский Петр Петрович (до 1906 г. – Семенов; 1827–1914) – русский географ, ботаник, статистик, экономист, государственный и общественный деятель. Вице–председатель Императорского Русского географического общества с 1873 г.>] и Григорьеву[56 - <Григорьев Александр Васильевич (1848–1908) – русский ботаник и этнограф, секретарь Императорского Русского Географического общества в 1883–1903 гг.>] – соответственно, вице–председателю и секретарю этой влиятельной научной ассоциации. Моя исследовательская программа не смогла бы реализоваться без их дружеских советов и помощи.
До Печоры можно добраться тремя путями. Первый начинается в Архангельске, проходит через Пинегу, Мезень и приводит к Печоре в Усть–Цильме. Здешние ландшафт и люди не представляют большого интереса, кроме того, чтобы достичь Урала, от Усть – Цильмы придется вновь подняться вверх по Печоре, а это утомительно и займет уйму времени. Второй путь идет из Вологды по Суконе, затем по Вычегде до Усть–Сысольска[57 - <Ныне г. Сыктывкар – столица Респ. Коми.>], а потом по болотистой местности. Поскольку у нас с собой был тяжелый багаж, этот вариант отпал. Третий маршрут идет по Волге, Каме и ее притокам до Чердыни, по которым легко преодолеть три сотни километров до верховьев Печоры. Сначала нужно плыть по реке, а потом тащиться по волоку. Этот путь наиболее удобный и одновременно наиболее интересный из всех перечисленных. Начав его с очень похожей на Европу местности, вы вскоре попадаете в мире далекого прошлого, где население носит старинную одежду, соблюдает древние обычаи и даже языческие ритуалы. До знакомства с зырянами и остяками мне предстояло побывать у их двоюродных братьев черемисов, к которым можно было попасть по Волге. 19 июня 1890 г. я выехал по Московской железной дороге из Санкт–Петербурга и спустя почти сутки прибыл в Рыбинск.
Вокзал окружала широкая унылая равнина и ничего не говорило о наличии поблизости реки. Сев в повозку, я галопом пересек город и оказался на берегу заполненного водой огромного котлована – это была Волга. Она была испещрена сотнями мачт огромных шаланд и напоминала торчащие из воды стволы деревьев. После того, как мой пароход отчалил, количество судов вокруг стало постепенно уменьшаться, но потом перед глазами появились буксиры, тащившие тяжелые и неповоротливые баржи и длинные плоты с маленькими домиками и многочисленными людишками – этакие плывущие по реке и напоминающие Ноев ковчег хутора. Круглосуточно они тянутся вверх по Волге, везя зерно из центральной России, каспийские соль и рыбу, уральское железо, сибирскую и персидскую продукцию, товары с севера и юга. Ежегодно за шесть месяцев навигации по этой реке проходит примерно 14 тыс. судов с 300 тыс. пассажиров. По Волге Азия проникает внутрь России на три сотни километров —до самого Петербурга. Нам, уроженцам Запада, кажется, что это другая часть света, где–то у границ Азии.
Через несколько часов после отбытия из Рыбинска я сошел на берег в Ярославле и на следующий день отправился в Вологду. Так как мне предстоял путь по восточной части огромной Вологодской губернии, нужно было посетить ее губернатора. От Ярославля до Вологды 300 км – для русских это вообще пустяк. Ехать туда нужно по узкоколейке, причем единственный поезд ходит раз в день туда и обратно со скоростью 19 км/час, – ну что тут еще можно сказать![58 - <В конце 1880–х гг. большинство поездов в России двигались со скоростью не более 30 верст/час (Шенк Ф. Б. Поезд в современность. С. 178).>]
Через почти половину суток пребывания в вагоне передо мной вдалеке неожиданно появились несколько десятков башен, куполов и минаретов, возникших из–под земли, яко со дна морского – это была Вологда. На 18 тыс. ее жителей приходится 54 церкви – кажется, такого в России больше нигде нет. На русские города лучше всегда смотреть издали: благодаря многоцветью церквей они кажутся невероятно прекрасными, а на самом деле являются большими селами.
Вологда стоит на берегах одноименной реки, впадающей в Сукону, которая, в свою очередь, впадает в Северную Двину. От Вологды до Архангельска по ним в период навигации идут пароходы. Обмеление рек часто препятствует навигации, поэтому ездить нужно не позднее середины июля.
Вологодский губернатор[59 - <Обязанности губернатора в то время временно исполнял Александр Александрович Мусин–Пушкин (1856–1907).>] принял меня очень тепло, вручил так называемый «открытый лист» (рекомендательное письмо для местных властей) и распорядился, чтобы на Печоре ко мне приставили урядника (так в России называют сельского жандарма) в качестве охранника.
Вернувшись в Ярославль, я отправился по Волге в Нижний Новгород, путь до которого занимает 35 часов. Ландшафт здесь вполне заурядный, но можно стать свидетелем забавной сценки, встретить что – то колоритное или необычное. При заходе солнца на фоне пурпурного неба взметаются разбросанные по окрестностям церкви. Их позолоченные купола горят огнем, сквозь колокольни виднеется красное небо, делая их похожими на прикрепленные к белым стенам огромные зажженные свечи.
Утром 23 июня я увидел Нижний Новгород – замечательный город, одно упоминание которого вызывает в сознании фантасмагорию ярких сцен. Огненное солнце, ярко – голубое небо, ослепительная белизна вокруг… Впереди возвышался холм с крепостными стенами, башнями, колокольнями и минаретами. Справа располагалась равнина с низкими домишками, над которой вздымался огромный красный, сверкающий золотом и отблесками металла собор, а вокруг – заполненные судами реки Волга и Ока, каждая из них была шириной с километр.
Улицы в порту грязные, вымощены плохо, кирпичные здания побелены известкой. Здесь нет приличных магазинов, а вместо завлекательных ресторанов – одни лавки да кабаки, поэтому Нижний Новгород больше напоминает предместье. За исключением Петербурга и Москвы магазины в России гораздо хуже, чем в наших самых захудалых провинциальных городишках, однако в неказистых русских лавчонках представлены товары на сотни тысяч франков.
Всюду царило большое оживление. Люди здесь носят преимущественно фуражки, а не шляпы. Всюду сновали торговцы в черных широких кафтанах, мужики в красных рубахах, татары в овчинных шапках, продавцы сушеной рыбы и пирогов, нищие, монашки, непрерывно носились туда–сюда дрожки и необычные повозки – русские при первой возможности стараются воспользоваться таким транспортом.
На полуострове между Волгой и Окой расположен ярмарочный городок. Ярмарка обычно ассоциируется с колоритным хаосом бараков, лавок и шапито, но в Нижнем Новгороде она являет собой обычный поселок, состоящий из низких домишек с магазинами в подвалах, церквей, гостиниц, ресторанов, театров, кабаре и т. д. Оживает он лишь на несколько дней, а остальное время пребывает в запустении.
Ярмарка начинается 25 июля с богослужения и продолжается до 6 сентября, однако товары вывозят примерно до 20 сентября. Ее годовой товарооборот составляет 625–750 млн франков. Ярмарка – главное событие в экономической жизни России. В западносибирском Ирбите в феврале проводится второе, менее значительное, но не менее известное такое же мероприятие.
В Нижнем сходятся водные маршруты по Волге и ее притокам. Четыре пароходные компании доставляют пассажиров отсюда до Астрахани, три – до Перми по Каме, одна – в Уфу по Каме и Белой, и одна – в г. Вятка по Каме и Вятке, из Нижнего же суда идут по Оке до Рязани. Все эти реки обеспечивают жизнь на территории, площадь которой в три раза превышает Францию. Без Волги Россию нельзя было бы освоить.
Все пароходы, идущие по Волге и Каме, делают остановку в Казани, где можно выбрать наиболее удобную транспортную компанию, но лучшей считается «Кавказ и Меркурий»[60 - <«Кавказ и Меркурий» – одно из крупнейших пароходств на Волге в 1849–1918 гг.>]. Ее американского типа пароходы отличаются роскошью и комфортабельностью. Мне сказали, что ими командуют опытные морские офицеры – это важно, так как осенью Волга сильно мелеет, что приводит к кораблекрушениям с человеческими жертвами.
Пароходство «Самолет»[61 - <«Самолет» – одно из крупнейших пароходств на Волге в 1853–1918 гг.>] доставило меня от Нижнего до Казани, а это четыреста километров, всего за 6 руб. Купив билет сразу на два места, я получил в свое распоряжение устроенную на мостике просторную каюту. В России проезд очень дешевый, и его стоимость обратно пропорциональна расстоянию. Так что путь от Нижнего до Перми, т. е. на расстояние в 1700 км, обошелся мне в третьем классе всего в 3 руб. (9 франков по тогдашнему курсу).
Начиная с Нижнего окружающий пейзаж становится унылым. В этих местах ширина Волги составляет 1–1,5 км, а вода приобретает грязно – желтый оттенок. Правый берег обычно крутой, а левый представляет собой песчаные острова, лужайки и ложбины. Отсюда начинаются земли финнов. Среднее Поволжье – это смесь народностей. Волга связала центр России с Азией, по этой реке одни народы шли на Запад, а другие – на Восток. Многочисленные нашествия оставляли на этих землях новое население, поэтому здесь проживают финны, татары и русские, причем не изолировано, а по соседству. Подобно мощным лавинам, великие нашествия стерли с лица земли компактные группы первоначального населения, от которого в степях сохранились лишь одинокие курганы.
Исконными обитателями этих мест были финны и булгары. Последние сегодня уже исчезли, но их роль в этих местах была велика, а влияние на местное население – долгим. Именно с ними связано появление первого очага цивилизации на востоке России.
Булгары жили на территории нынешней Казанской губернии – скорее всего, в низовьях Камы. Развалины Булгара, их столицы, находятся вблизи с. Успенское, на левом берегу Волги, в семи километрах от реки, чуть выше устья Камы. Монах Нестор[62 - <Нестор (ок. 1056–1114) – древнерусский летописец.>], этакий Григорий Турский русских[63 - <Григорий Турский (538 или 539–593 или 594) – святой епископ Турский с 573 г., франкский историк.>], булгар лишь упоминает, более подробные сведения о них оставили арабы, общавшиеся с ними с X в. Булгары были посредниками в торговле между Европой и Центральной Азией (сегодня эту роль играют русские), доставляли арабам товары с севера, а финнам – с юга, которые те отправляли на Запад.
От булгар восточные товары попадали в Западную Европу двумя путями. Первый путь шел по Каме, затем, при помощи пермяков, продолжался по Северной Двине или Печоре и достигал Северного Ледовитого океана, откуда норманны[64 - <Норманны – название скандинавских мореходов в западноевропейских источниках эпохи раннего средневековья.>] везли грузы морем на Запад. Находки сасанидских, индо–бактрийских, куфических, англо–саксонских и германских монет, а также индусских и китайских предметов в Прикамье говорят о значении этого древнего торгового пути между Западом и Востоком. Второй маршрут проходил по верховьям Волги – по нему мерь (предки нынешних черемисов) доставляли азиатские товары в Великий Новгород.
Норманны доходили до Булгара. В. Хейд[65 - <Хейд Вильгельм (1823–1906) – немецкий историк.>] однозначно видит в спускавшихся на кораблях по Волге русских купцах скандинавов[66 - «Их самоназвание (русские), их высокий рост, странные обычаи, которые в 922 г. описал Ибн Фадлан, – пишет этот ученый–историк, – все это неопровержимо доказывает, что в данном случае речь идет не о славянских племенах, которых позднее стали называть русскими, а о скандинавах» (Heyd W. Histoire du commerce du Levant au moyen–?ge. Vol. 1–2. Leipzig; Paris: Harrasowitz; Lechevalier, 1885–1886.).]. Следы скандинавского влияния, как мы увидим далее, до сих пор сохраняются у черемисов. Следовательно, древние норманны проникали гораздо восточнее, чем считается.
Булгары продавали арабам рогожи из лыка (их до сих пор делают в Поволжье), мед и воск (финны являются искусными пчеловодами), получаемый с берегов Балтийского моря через скандинавов и мерю янтарь, бивни мамонта и добываемые пермяками меха. Последний товар стал пользоваться огромным спросом после того, как Зубейда[67 - <Амат аль–Азиз Умм аль–Вахид Умм Джафар Зубейда (Зубайда) бинт Джафар (762/765–831) – арабская принцесса из династии Аббасидов, любимая жена халифа Харуна ар–Рашида.>], жена Харуна ар–Рашида[68 - <Харун ар–Рашид (Абу Джафар Харун ибн Мухаммад) (766 или 763–809) – арабский халиф, правитель Аббасидского халифата в 786–809 гг.>], ввела на Востоке моду на собольи и горностаевые шубы. Кроме того, арабы покупали здесь шкурки выдр, бобров, куниц и черно – бурых лисиц и поставляли их вплоть до Испании), а взамен привозили в Булгар драгоценности, стеклянные бусы, шелк, различные безделушки и, вероятно, раковины–каури (CyprCa moneta), привозимые караванами из Индии и до сих пор служащие украшениями у поволжских финнов[69 - Граф Уваров нашел раковину–каури в мерянских курганах. <Уваров Алексей Сергеевич (1825–1884/1885) – археолог, член–корреспондент (1856), почетный член (1857) Петербургской Академии наук. Автор работы «Меряне и их быт по курганным раскопкам» (1872). >]. Наконец, Среднее Поволжье поставляло на северо–запад России зерно, и в 1229 г. булгары даже спасли суздальскую Русь от голодной смерти.
Но Волга привлекала не только арабов. Многих привлекали сюда отсутствующие на Востоке летние белые ночи, которые упоминаются всеми арабскими авторами[70 - См.: Al – Idrisi. Livre de la rеcrеation de l’homme dеsireux de conna?tre les pays / trad. compl?te par P. A. Jaubert. Т. 1–2. Paris, 1836–1840; Voyages d’Ibn Batoutah / texte arabe, accompagnе d’ une tr. par C. Defrеmery et B. R. Sanguinetti. T. 1–4. Paris, 1853–1858.]. В связи с этим ученый полковник Г. Юль[71 - <Юль Генри (1820–1889) – шотландский востоковед и географ.>] остроумно заметил, что Булгар был для арабов тем же, чем Хаммерфест для путешественников XIX в.[72 - The book of Ser Marco Polo, the Venetian: concerning the kingdoms and marvels of the East / newly translated and edited with notes, maps, and other illustrations; by Colonel Henry Yule. 2rd ed. Vol. 1. London, 1875. P. 7 (вторая пагинация). <Хаммерфест – город и коммуна на севере Норвегии. Считаясь самым северным городом в мире, привлекал внимание путешественников.>]
Испытывая восхищение от арабской цивилизации, булгарский правитель Алмуш, сын Шилки–хана[73 - <Алмуш – правитель Волжской Булгарии в конце IX – начале X в.>], в 921 г. отправил в Багдад своих послов, чтобы они привезли знатоков Корана и архитекторов для постройки мечетей и крепостей. Халиф[74 - <Имеется в виду Абуль–Фадль Джафар ибн Абдуллах аль–Муктадир Биллах (895–932) – багдадский халиф.>] откликнулся на его просьбу и направил туда Сусана ар–Раси и Ахмеда ибн Фадлана[75 - <Сусан ар–Раси – глава посольства багдадского халифа в Волжскую Булгарию. Ахмед ибн Фадлан – арабский путешественник первой половины X в., секретарь этого посольства.>], который оставил ценные сведения о Булгаре[76 - <Имеется в виду написанное в виде путевых заметок сочинение Ибн Фадлана «Рисале» («Записки»).>]. Алмуш принял ислам[77 - Согласно хронике Казвини <Абу Яхья Закария ибн Мухаммад аль–Казвини (ок. 1203–1283) – арабский ученый и литератор.>, принятие булгарами ислама произошло только в первой половине XII в., а по данным Ибн Фадлана – в 922 г. Последняя дата представляется мне более вероятной. Идриси (первая половина XII в.) <Идриси Абу Абдаллах Мухаммад ибн Мухаммад (1100–1165 или 1166 или 1161) – арабский географ, картограф и путешественник.>) упоминает о существовании большой мечети в Булгаре уже в его время.], вслед за ним это сделали его подданные, и до 1573 г. Среднее Поволжье являлось частью магометанского мира, являясь самой северной окраиной арабского влияния. Булгары пытались приобщить к исламу и славян путем обращения в него князя Владимира, но тот предпочел византийское христианство.
Согласно арабским историкам, первоначально Булгар являлся небольшим селением, напоминавшим кочевую ставку[78 - Sawelje P. ?ber den Handel der wolgaischen Bulgaren im 9. Jahrhundert // Archiv f?r wissenschaftliche Kunde von Russland. Bd 6. Berlin, 1848.], но с 1236 г., т. е. после захвата татарами во главе с Субудаем–багатуром[79 - <Субудай–багатур (1176–1248) – монгольский полководец, соратник Чингисхана.>], в его истории начался татарский период. Это было время наивысшего расцвета Булгара – вероятно, тогда были возведены здания, от которых сейчас остались одни развалины. Культурный уровень булгар, видимо, был выше, чем у русских – у арабов они переняли архитектурные навыки, и поэтому строили суздальским князьям дворцы и церкви. В 1300 г. татары вновь захватили Булгар. Чтобы наказать жителей, подзабывших заповеди Корана, они разорили город и истребили часть его населения. С тех пор Булгар уступил свое место Казани, основанной в середине XIII в. племянником Чингисхана[80 - <Во времена Рабо основание Казани относили ко второй половине XII в.>].
Кто по происхождению были булгары? Точного ответа на этот вопрос нет. Согласно одним авторам, они являлись финнами, поскольку множество их до сих пор живут в этих местах, другие считают булгар предками славян: черепа, обнаруженные при раскопках в Булгаре, очень похожи на черепа из славянских курганов VIII–X вв. в Московской губернии[81 - Малиев Н. М. Сообщение о болгарских черепах // Протоколы заседаний Общества естествоиспытателей за 1880–1881 гг. Казань, 1881.]. В свою очередь, месье Шпилевский[82 - <Шпилевский Сергей Михайлович (1833–1907) – русский юрист, краевед, археолог.>] полагает булгар предками казанских татар и чувашей, относя первых к туркам, а вторых – к финнам[83 - Rambaud A. Le congr?s de Kazan // La Revue scientifique de la France et de l’еtranger: revue des cours scientifiques. 1879. № 44. P. 1045–1047 (Schpilеvski. Les ruines de Bolgary. Histoire de la Bolgarie et de Kazan). Я многое почерпнул из этой превосходной статьи для своего исторического экскурса.].
Влияние, оказанное булгарами на финское население, было весьма значительным. Они научили финских аборигенов строить дома, пахать землю и разводить скот, став фактически первыми учителями черемисов. Но если на сегодняшний день булгары исчезли, растворились в других народностях, то финны здесь сохранились и насчитывают примерно 1,5 млн человек, из которых 594 тыс. живут в Казанской губернии. Чтобы отличать их от балтийских сородичей и пермяков, их называют поволжскими. Это мордва, черемисы и чуваши, правда, последние в той или иной степени бывают смешаны с соседними народностями.
На правобережье Волги, т. е. в Нижегородской, Пензенской, Симбирской и Саратовской губерниях, обитает мордва. Риттих[84 - <Риттих Александр Федорович (1831 – не ранее 1914) – российский военный деятель, этнограф.>] оценивает ее численность в 791 954, а Майнов[85 - <Майнов Владимир Николаевич (1845–1888) – русский педагог, этнограф, географ, писатель.>] – в 1 148 800 человек. Она подверглась сильному русскому влиянию: по свидетельству Майнова, сейчас не менее 300 тыс. мордвинов говорят только по–русски[86 - Ignatius E. F. Les peuples finno–ougriens // Journal de la sociеtе fran?aise de statistique. 1886. T. 27, № 2.].
Севернее и северо – восточнее мордвы живут черемисы. Их насчитывают от 259 745[87 - Ignatius E. F. Les peuples finno–ougriens. Эту же цифру приводит и месье Соммье <Соммье Карло Пьетро Стефано (1848–1922) – итальянский ботаник французского происхождения. В 1880 г. совершил путешествие по Западной Сибири и Уралу.> (Sommier S. Note di viaggio. I. Esposizione uralosiberiana di Ekaterinourg. Ceremissi degli Urali et del Volga // Archivio per l’Antropologia. Vol. 18. Firenze, 1888. P. 226 <рус. пер.: Соммье С. О черемисах: Этнографическо–антропологический очерк / Пер. с ит. В. Москалевой под ред. и с прим. Д. П. Никольского // Зап. Уральского об–ва любителей естествознания. Т. 17, вып. 1. Екатеринбург, 1896. С. 89.>).] до 329 364 душ[88 - Календарь «Волжского вестника» на 1888 год. Казань, 1888.], но я полагаю, что их примерно 300 тыс. чел. Черемисы делятся на три группы. На высоком правобережье Волги, в окрестностях Козьмодемьянска и Чебоксар, вблизи чуваш проживают горные черемисы, насчитывающие 42 тыс. чел.[89 - Смирнов И. Н. Черемисы: историко–этнографический очерк. Казань, 1889. С. 67.] На пологом левобережье обитают луговые черемисы. На стыке Казанской, Костромской и Вятской губерний, т. е. в треугольнике, образованном Волгой, Ветлугой и Вяткой, их численность составляет приблизительно 183 тыс. чел.[90 - Там же.], еще 5460 чел. живут в Нижегородской губернии. Третья группа черемисов проживает восточнее, отдельно от остальных – на Урале и в Уфимской губернии, и насчитывает 50–70 тыс. чел.
Такое размещение черемисов обусловлено их продвижением на северо–восток со своей прародины – среднего течения Оки и правобережья Волги до Суры[91 - Там же. С. 10.]. На западе они расселены в Суздальском уезде Владимирской губернии[92 - Во Владимирской губернии имеются две деревни, носящие названия Черемисино <ныне в Муромском р–не Владимирской обл.> и Черемиска <находилась в Вязниковском р–не Владимирской обл., с 1983 г. официально не существует.>.], а многочисленные черемисские названия местностей в Нижегородской губернии свидетельствуют, что вплоть до XVI в. черемисы проживали там. Теснимые мордвой, они ушли с Оки и Суры. Одна группа черемисов, перейдя Волгу, поднявшись по Ветлуге, направилась к Вятке, а другая со временем осела на севере Казанской губернии.
В конце XV в. черемисы пришли в нынешние места своего обитания, оставив на правом берегу Волги маленькую группу своих соплеменников. Они шли на новое место долго и с остановками. Уроженцы Царевококшайского уезда рассказывают, что пришли с берегов Суры, а в Козьмодемьянском уезде помнят о своей прародине в Нижегородской губернии к западу от этой реки. В одной из молитв костромские черемисы просят богов дать им столько же зерна, сколько в Волге песка, что, несомненно, указывает на место их первоначального обитания[93 - Историю миграций черемисов я излагаю по превосходному труду месье Смирнова «Черемисы», который буду часто цитировать. <Смирнов Иван Николаевич (1856–1904) – российский историк и этнограф, профессор Казанского ун–та.>]. В XVII в. от черемисов Северного Поволжья отделилась многочисленная группа, отправленная русским правительством заселять башкирские земли, – так в Уфимской губернии возник черемисский анклав.
На правобережье Волги рядом с черемисами живут чуваши. У исследователей нет единого мнения о них: одни считают чувашей финнизированными турками[94 - <Здесь и далее «турки», «турецкий» означает «тюрки», «тюркский».>], а другие – отатаренными финнами. У чувашей, живущих вокруг Цивильска[95 - <Ныне город в Чувашской Республике.>], сохраняются финские черты, а у более южных – турецкие. Численность чувашей Казанской, Симбирской и Саратовской губерниях оценивается в 550 тыс. чел., большинство их – приблизительно 430 тыс. душ – живет вокруг Цивильска.
Общую численность поволжских финнов сегодня оценивают в 1,5 млн человек, но если добавить к ним пермскую группу (вотяки, пермяки и зыряне), карелов и лапландцев[96 - <Устаревшее название саамов.>] Архангельской губернии, а также финнов Финляндии и Прибалтики, то эта цифра достигает 4,5 млн. Российские финны ныне представляют собой островки в славянском океане, этакие остатки исчезнувшего ныне массива, но когда–то составляли единую сплошную общность от Урала до Балтийского моря.
На севере чудь заволочская (предки нынешних карелов[97 - <Предки карел мигрировали с южного Приладожья, отделившись от племени весь (будущие вепсы).>]) служила связующим звеном между пермскими и финляндскими финнами. Финны Верхнего Поволжья взаимодействовали со своими прибалтийскими собратьями – ныне исчезнувшими весью, муромой и мерью, финское происхождение которых было установлено в результате исследований русских ученых, особенно, графа Уварова. Весь проживала вокруг Белозера, откуда шел путь в Поволжье и на Северную Двину. Мурома, по имени которой назван г. Муром, занимала долину Оки. Между весью и муромой, вокруг Ростовского и Переславского озер (соответственно, в Ярославской и Владимирской губерниях) жила меря – предки черемисов[98 - В интереснейшей статье «К вопросу о родстве мери с черемисами» (Тр. VII Археологического съезда в России, бывшего в Ярославле в 1887 году. Т. 2. М., 1891. С. 228–258) месье Т<имофей Семенович> Семенов <(1865–1907) – марийский просветитель.> доказывает близкое родство обоих народностей при помощи филологии, о чем в свое время писал месье Кастрен <Кастрен Матиас Александр (1813–1852) – российский финно–угровед финского происхождения.>. Как и нынешние черемисы, древние меря, согласно исследованиям графа Уварова, носили вышитую одежду, а в качестве украшений – ожерелья из монет.], позднее она проникла в нынешние Московскую, Тверскую, Костромскую, Нижегородскую, Рязанскую и Тульскую губернии. Таким образом, вся северная и большая часть центральной России, а именно земли по соседству с Москвой, еще недавно были заселены финскими народностями[99 - Веске М. П. Славяно–финские культурные отношения по данным языка. Казань, 1890.].
Но в итоге с ними произошло то же самое, что и с растворившихся в немцах славянами Бранденбурга и Пруссии на севере Германии – финны в этой части России исчезли под натиском славян. Долгое время считалось, что этот процесс был естественным, но старинные источники свидетельствуют, что на первых порах финны отчаянно сопротивлялись славянам. На землях чуди заволочской новгородцы встретили яростный отпор со стороны аборигенов, от рук которых в 1078 г. даже пал новгородский князь Глеб Святославович[100 - <Глеб Святославич (1052–1078) – новгородский князь (1069–1078 гг.).>]. Память о тех днях до сих пор сохраняется в народе[101 - В Вологодской губернии ямы называют «погибельницы» (т. е. гиблые места). Над ямами чудь устраивала открытые настилы на стволах деревьев и оттуда отчаянно защищалась. Когда враг начинал побеждать, они подрубали сваи, поддерживающие это сооружение, и погребали себя под его развалинами, предпочитая смерть рабству, совсем как античные герои. См. об этом очень интересную кн.: Списки населенных мест Российской империи, составленные и издаваемые Центральным статистическим комитетом Министерства внутренних дел. Т. 7. Вологодская губерния. Список населенных мест по сведениям 1859 года. СПб., 1866. С. XV.].
