Рождение таблетки. Как четверо энтузиастов переоткрыли секс и совершили революцию
Джонатан Эйг
К началу 1950-х годов семейная жизнь в США казалась прочной и гармоничной: жены в накрахмаленных передниках посвящали день воспитанию детей и ведению хозяйства, а по вечерам встречали мужей с бокалом мартини. А за кулисами этой идиллии женщины, в том числе многодетные матери, писали отчаянные письма активной феминистке, основательнице Американской лиги контроля над рождаемостью Маргарет Сэнгер. Она была их последней надеждой получить простое и надежное средство контрацепции. И Сэнгер стала мотором, сердцем группы из четырех человек, вдохновляя их на поиск чудо-таблетки. Этими людьми были сама Маргарет Сэнгер, изгнанный из Гарварда эксцентричный ученый Грегори Пинкус, глубоко верующий католик врач Джон Рок и целеустремленная наследница миллионов, лидер движения за права женщин Кэтрин Мак-Кормик.
Джонатан Эйг
Рождение таблетки
Как четверо энтузиастов переоткрыли секс и совершили революцию
Посвящается Дженнифер
Sexual intercourse began
In nineteen sixty-three
(which was rather late for me) —
Between the end of the Chatterley ban
And the Beatles’ first LP.
В тысяча девятьсот шестьдесят третьем
Начался половой акт
(для меня он был поздноват) —
Между снятием запрета «Леди Чаттерлей»
И первой пластинкой «Битлз».
Филип Ларкин, Annus Mirabilis[1 - Ларкин Филип (1922–1985) – британский поэт и писатель. Annus Mirabilis – «Год чудес» (лат.). – Примеч. редакции.]
THE BIRTH OF THE PILL
Copyright © 2014 by Jonathan Eig
All rights reserved
© Isaac Tobin, дизайн обложки, 2015
© А. Синяткина, перевод на русский язык, 2019
© Livebook Pablishing, оформление, 2020
Глава первая
Однажды зимним вечером
Манхэттен, зима 1950
Эта старая женщина всю жизнь любила секс и всю жизнь стремилась убрать с его пути главное препятствие. Рыжие волосы ее поседели, сердце давало перебои, но она не сдавалась, ведомая все тем же простым и сильным желанием: иметь научный метод контроля рождаемости, такое волшебство, чтобы женщины могли сколько угодно заниматься сексом и не беременеть. Идея вроде бы разумная, но годы шли, а ученые в один голос твердили, что это невозможно. Времени у нее оставалось совсем мало – именно поэтому она пришла в эту квартиру на верхних этажах Парк-авеню для встречи со своей последней надеждой.
Этой женщиной была Маргарет Сэнгер, легендарная воительница двадцатого века. А ее последней надеждой был Грегори Гудвин Пинкус, гениальный ученый с высочайшим IQ и неоднозначной репутацией.
Пинкусу было сорок семь, ростом он был под метр восемьдесят, на лице щетинистые усы, вокруг головы седеющие волосы – в общем, похож на гибрид Альберта Эйнштейна с Граучо Марксом[2 - Маркс Джулиус Генри «Гра?учо» (1890–1977) – американский актер, комик, участник комик-труппы, известной как «Братья Маркс». – Здесь и далее внутри текста примеч. пер. за исключением случаев, оговоренных особо.]. Когда он влетал в комнату, вертя сигарету в пожелтевших пальцах, все присутствующие сбивались возле него в кучу – послушать, что он скажет. Знаменитым он не был, научных премий не имел, изобретений, перевернувших мир, под его именем не значилось. Он долгое время считался в научных кругах изгоем, в Гарвард его не взяли как радикала, в прессе его гнобили; единственное, что ему оставалось, – проводить разнообразные и частенько рискованные эксперименты в переоборудованном гараже. И при этом от него исходила уверенность – будто он заранее знал, что когда-нибудь мир признает его гениальность.
Пинкус был биологом и, вероятно, одним из лучших в мире специалистов по репродукции млекопитающих. В тридцатых годах, на заре своей профессиональной деятельности, он пытался оплодотворять в чашках Петри яйцеклетки кроликов – примерно той же техникой, что через несколько десятков лет позволит осуществить экстракорпоральное оплодотворение у человека. Он был молод и красив, его воображение не знало границ. Он позировал на газетных фотографиях и хвастался репортерам, что скоро в репродукции людей настанет новая эра и производство потомства станет управляемым. Путь укажет наука.
Но американцы не были готовы к подобным заявлениям. Пресса сравнивала Пинкуса с Виктором Франкенштейном – персонажем Мэри Шелли, ученым, пытавшимся познать тайны жизни, но случайно сотворившим чудовище. Гарвард отказал Пинкусу в постоянной должности, ни один другой университет его тоже не взял. Его сочли слишком опасным.
В такой ситуации человек более скромный сменил бы направление работы, более слабый – поддался бы злобе и отчаянию. Но не таков был Гуди – так сокращали его второе имя друзья и родные, имея в виду его дружелюбный характер[3 - Goody (Гуди) здесь означает «Хороший парень». – Примеч. ред.]. Пусть в общении он был теплым и дружелюбным, но во всем, что касалось работы, это был, по выражению одного из коллег, «еврей – уличный боец». Если его сбивали с ног, это была лишь пауза – перед тем, как Пинкус поднимется и снова бросится в драку. Когда его выкинули из Гарварда и других предложений работы не поступало, он уехал в Вустер, штат Массачусетс, – фабричный городок, где бывший гарвардский коллега предложил ему низкооплачиваемую и малопрестижную позицию исследователя в Университете Кларка. Он работал в подвальной лаборатории рядом с угольной кладовой, откуда летела пыль, оседающая на препаратах. Он просил университет выделить ему настоящую лабораторию – просьбу отклонили
Опять же, он мог бы все бросить. Но вместо этого Пинкус и один его коллега, Хадсон Хоагленд, совершили беспрецедентный поступок: открыли свой собственный научно-исследовательский центр. Они обивали пороги в Вустере и его окрестностях, раздавая брошюры и прося домохозяек, сантехников и владельцев скобяных лавок пожертвовать («сгодится любая малость») на новый институт, который они назвали «Вустерский фонд экспериментальной биологии». На собранные гроши был куплен старый дом неподалеку в Шрусбери, и Пинкус расположил в нем свой офис, а в гараже – лабораторию. В эти ранние годы средств было так мало, что Пинкус сам чистил клетки животных, а однажды – в период особо острого безденежья – поселил жену и детей в психиатрической больнице штата, где вел исследования по шизофрении.
• • •
Кто такая Сэнгер, Пинкус знал, да и почти вся Америка знала. Именно Сэнгер сделала популярным термин «контроль рождаемости» и практически в одиночку запустила в Соединенных Штатах движение за право предохраняться. Женщины никогда не достигнут равенства, говорила она, пока не освободятся от сексуального рабства. Сэнгер основала первый в стране центр контроля рождаемости в Бруклине в тысяча девятьсот шестнадцатом году и помогла открыться десяткам других по всему миру. Но даже после десятилетий работы устройства для контрацепции, предлагаемые этими центрами – по большей части презервативы и маточные колпачки, – были все так же неэффективны, неудобны или труднодоступны. Это было как обучать голодающих основам правильного питания, пищи им не давая. Сэнгер объяснила Пинкусу, что она ищет недорогой и простой метод контрацепции с полной защитой от дурака, лучше всего – таблетку. Что-нибудь биологическое, говорила она, что женщина сможет глотать каждое утро со стаканом апельсинового сока или пока чистит зубы, независимо от согласия мужчины, с которым она спит. Что-то такое, что сделает секс спонтанным, не требующим предварительного обдумывания, неприятной возни или вреда удовольствию. Что-то такое, что не лишит женщину фертильности, если потом она решит иметь детей. Что-то, пригодное во всех частях света – от трущоб Нью-Йорка до джунглей Юго-Восточной Азии. И при этом эффективное на сто процентов.
Можно такое сделать?
Все другие ученые, к которым она обращалась – каждый из них, – сказали «нет» и выдали длинный список причин. Грязная, неуважаемая работа. Технология отсутствует. Даже если и удастся что-нибудь сделать – какой с того прок. В тридцати штатах есть законы против контроля рождаемости, и есть еще федеральные законы того же рода. Зачем искать себе сложности и создавать пилюлю, которую ни одна компания не посмеет произвести, ни один врач не посмеет выписать?
Но Сэнгер все еще надеялась, что Грегори Пинкус окажется иным, что ему хватит смелости – или отчаяния – попытаться.
• • •
Шла середина столетия. Ученые стали заниматься вопросами жизни и смерти, которыми прежде занимались художники и философы. Мужчины в лабораторных халатах – да, почти исключительно мужчины – представали героями, победителями войн, гонителями болезней, дарителями жизни. Малярия, туберкулез, сифилис и многие другие недуги сдавались современной медицине. Правительства и гигантские корпорации вкладывали в исследования беспрецедентные суммы, спонсируя все – от школьных кружков до работ по холодному ядерному синтезу. Здоровье стало не только общественным делом, но и политическим. Вторая мировая война искалечила землю, но и преобразила ее. Будущее обещало лучший, более свободный мир. И наука указывала путь.
Американцы обживали новые пригородные дома-коробки и открывали для себя радости ухода за газоном, сухих мартини и «Я люблю Люси»[4 - I Love Lucy – американский комедийный телесериал, выходивший на канале Си-би-эс с октября 1951 по май 1957 года.]. Соединенные Штаты в начале пятидесятых казались – по крайней мере, для внешнего наблюдателя – прочной и уравновешенной страной. «Сестры Эндрюс» пели «Я хочу быть любимой», а Джон Уэйн сыграл в «Песках Иводзимы», прославляя боевую мощь нации и приверженность демократическим идеалам.
Это было время, когда чудесно было быть американцем. Молодые люди, возвращаясь с поля боя, искали новых приключений и новых способов ощутить себя героями, привыкая меж тем к скуке домашней жизни, брака и работы. За время войны изменились нормы морали. Секс сделался привычнее, поскольку американские солдаты могли покупать его у иностранок за сигареты и деньги. С родины приходили горячие письма от подруг, обещавших великую страсть по возвращении. И на самом деле, в Америке многие женщины определяли для себя новые моральные границы. Война заставила женщин много трудиться, позволила зарабатывать деньги и освободила от родительской опеки. Они начали встречаться с мужчинами, вступать с ними во внебрачные связи, экспериментировать, переосмысливая заново концепции близости и обязательств. В сорок восьмом году профессор колледжа в Индиане по имени Альфред Чарлз Кинси опубликовал исследование «Половое поведение самца человека», а через пять лет – «Половое поведение самки человека». Он обнаружил, что люди ведут себя куда свободнее, чем это считалось ранее: восемьдесят пять процентов рассказывали о сексе до брака, пятьдесят процентов – о романах на стороне, и почти все сообщали, что мастурбируют. Впоследствии оказалось, что Кинси в своих умозаключениях был слегка предвзят, но влияние его работы тем не менее огромно. В сорок девятом году магистрант социологии в Северо-Западном университете Хью Хефнер прочел отчет Кинси и написал курсовую работу, где утверждал, что пора положить конец подавлению секса и сексуальности в Америке. «Неужто мы не можем двинуться прочь из этого темного, тяжело затабуированного лабиринта эмоций на свежий воздух и свет разума?» – написал Хефнер, тем временем готовясь и сам кое-что для этого предпринять.
В тот поздний зимний вечер на Манхэттене темой обсуждения у Маргарет Сэнгер и Грегори Пинкуса была революция. Да, именно революция, никак не меньше. Без бомб, без пушек – только секс, чем больше, тем лучше. Секс без брака. Секс без детей. Секс переосмысленный, секс безопасный, безграничный, предназначенный для удовольствия женщин.
Секс для удовольствия женщин? В пятидесятых эта идея звучала столь же нелепо, как полет человека на Луну или бейсбол на искусственной траве. Хуже того, она была опасной. Что будет с институтами брака и семьи? Что будет с любовью? Если женщинам дать власть над собственным телом, если дать им власть выбирать, беременеть или нет, чего они еще захотят? Две тысячи лет христианства и три сотни американского пуританства рухнут под взрывом необоримого желания. Брачные клятвы потеряют смысл. Гендерные роли и правила можно будет отменить.
Наука сделает то, что до сих пор не удалось праву – даст женщинам возможность стать равными партнерами с мужчинами. Именно такую технологию Сэнгер искала всю свою жизнь.
И вот в элегантной квартире на Парк-авеню, где поднимались к потолку длинные ленты сигаретного дыма, Сэнгер, глядя на Пинкуса поверх журнального столика, задала свой вопрос. Ей исполнился семьдесят один год. Ей это было надо. И ему тоже.
– Как вы думаете, это возможно? – спросила она.
– Я думаю, да, – сказал Пинкус.
Исследований предстоит немало, ответил он, но да, это возможно. Этих слов Сэнгер ждала всю свою жизнь.
– Что ж, – сказала она. – В таком случае приступайте сейчас же.
• • •
На следующее утро Пинкус вертелся на своем «шевроле» в потоке машин, устремляясь к Массачусетсу, а в его неспокойном мозгу вертелось предложение Сэнгер. Вождение было для него в новинку. У него только недавно появилась первая машина – вот эта, оставленная одним ученым, уехавшим за границу, и ощущение покорных ему мощности и скорости вызывало у него восторг. Вождение, как и многое другое в его жизни, стало для него спортом, соревнованием. Его пассажиры побелевшими пальцами вцеплялись в подлокотники и спрашивали, куда он так спешит, но Пинкус был невозмутим.
– Просто я так езжу, – отвечал он.
На стовосьмидесятимильном пути то и дело приходилось тормозить и разгоняться. Федеральных хайвеев еще не было, а были узкие двухполосные дороги, где полагалось сбрасывать скорость возле школ и на переездах. Долгая поездка через холодные серые городки и мимо спящих ферм дала Пинкусу время поразмыслить над словами Сэнгер.
С тех самых пор, как люди начали делать детей, они также старались этого избежать. Древние египтяне изготовляли вагинальные затычки из крокодильих экскрементов. Аристотель рекомендовал кедровое масло и ладан как спермициды. Казанова предписывал употреблять половинку лимона как маточный колпачок. Самый популярным и действенным способом контроля рождаемости с начала пятидесятых был презерватив – простое приспособление, происхождение которого уходит корнями в шестнадцатый век, когда итальянский доктор Габриеле Фаллопий пытался предотвратить распространение сифилиса с помощью «куска льняной ткани размером с головку члена». Со времен Фаллопия практически ничего не изменилось. Презервативы сделались дешевле и получили широкое применение в сороковых годах девятнадцатого века, когда компания «Гудиер» начала вулканизировать резину. Грубые маточные колпачки – прообразы диафрагм – стали появляться примерно в то же время. Но за последующее столетие в этой области мало что было придумано и еще меньше было сделано.
Эти древние методы Пинкуса не интересовали. Он считал, что изобрести пилюлю для предохранения – да и что угодно изобрести – вполне может быть простым делом. Как вождение. Шаг первый: выбери место назначения. Шаг второй: выбери маршрут. Шаг третий: постарайся доехать как можно быстрее.
Он поехал не домой, а в свой офис в Вустерском фонде экспериментальной биологии, чтобы поговорить с одним из исследователей – М. Ч. Чжаном. К началу пятидесятых Пинкус и Хоагленд переместили фонд из вустерского отремонтированного амбара в обвитый плющом кирпичный дом в Шрусбери. «Двухэтажное здание фонда иногда называют Домом престарелых леди, – отмечает “Вустер Телеграм”. – Так оно выглядит с Бостон-Пост-роуд, на которой расположено».
Пинкус и Хоагленд изо всех сил постарались, чтобы Дом престарелых леди выглядел как обитель науки. Солнечную веранду превратили в библиотеку. Спальни – в лаборатории. Одна такая лаборатория опять стала спальней, когда Чжан приехал из Китая, через Великобританию и Шотландию, чтобы работать с Пинкусом. По-английски Чжан особенно не говорил, но Пинкус что-то в нем заметил и пригласил его в фонд работать за ничтожную плату в две тысячи долларов в год (около двадцати шести тысяч по нынешним временам). Чжан знал репутацию Пинкуса и ожидал, что будет работать в одном из престижных институтов Америки, получит бесплатное жилье в кампусе – или, во всяком случае, рядом. Бесплатное жилье он получил, но это была комната в Христианской ассоциации молодых людей (Young Men’s Christian Association, YMCA). Они с Пинкусом добирались до работы автобусом. Позже Чжан переехал в фонд, спал на узкой кровати в углу бывшей лаборатории и подогревал свои скудные перекусы на бунзеновской горелке. Как истинный конфуцианец, он не замечал бытовых неудобств. Он с гордостью рассказывал, что в сорок седьмом году для одного важного эксперимента хранил оплодотворенные кроличьи яйцеклетки в кухонном холодильнике.
Пинкус передал Чжану свой разговор с Маргарет Сэнгер о таблетке, которая способна предотвратить беременность. Это должна быть пилюля, объяснял он, – не инъекция, не гель или пена и не механическое приспособление для влагалища. Когда Пинкус говорил в своей манере – целеустремленно, рубя руками воздух, сверкая глазами из-под кустистых бровей, – коллеги слушали его очень внимательно.
Среди гениев бывают люди тихие, незаметные – их вполне устраивает, чтобы за них говорила их работа. Пинкус был не таков. Он отличался мощным телосложением, статной фигурой и мускулистым телом. Хотя его костюмы и галстуки были однообразно дешевы и временами не подходили друг другу, он тем не менее нес себя с аристократическим достоинством. Пинкус обладал зычным голосом, и одним из главных его козырей была уверенная манера поведения. Он понимал одну вещь, ускользавшую от внимания многих ученых: исследования, эксперименты – это только половина работы. Другая половина, не менее важная, – продать результат. Как бы ни была хороша идея, она легко может умереть, если не проталкивать ее напористо – другим ученым, покровителям с глубокими карманами и в конечном счете – публике. Вот эта самая продажа и подвела его в Гарварде, но не остановила. Он с самого начала знал, что одно дело – разработать таблетку для контроля рождаемости, и другое – убедить мир принять ее. Если ученый, берущийся за работу, не готов выполнять обе ее половины, то не стоит и пытаться.
Пинкус и Чжан обсудили научную статью тридцать седьмого года «Действие прогестина и прогестерона на овуляцию у кроликов» А. У. Мэйкписа, Г. Л. Вайнштайна и М. Х. Фридмана[5 - Makepeace A. W., Weinstein G. L.and Friedman M. H. The Effect of Progestin and Progesterone Ovulation in the Rabbit // American Journal of Physiology. July 1937, 119 (3), p. 512–516.] из Пенсильванского университета. В ней говорилось, что инъекции гормона прогестерона предотвращали овуляцию у кроликов. В свое время это было большим открытием, но никто после этого не пытался изучать, что это может значить для людей. Причин было множество. Для начала никто не искал инноваций в области предохранения: такая работа не сулила ни престижа, ни денег, только риск. И даже если кто-то попытался бы, прогестерон тогда был слишком дорог для широкого использования.
Но к моменту встречи Пинкуса с Сэнгер и их разговора отношение к контролю рождаемости уже менялось – пусть и незначительно. Еще важнее, может быть, был скачок в развитии биологии, произошедший за это время. Ученые начинали понимать происходящие в организме процессы в достаточной степени, чтобы пытаться вмешаться в них. До середины двадцатого века лекарства в основном разрабатывались способом «попробуй и поймешь» (suck-and-see) – так британцы называли метод проб и ошибок. Ученый что-то стряпает в лаборатории, выпивает получившееся, как доктор Джекил, и смотрит, что будет. Но эти дни близились к концу. Как работает прогестерон, Пинкус и Чжан знали, им надо было понять, можно ли его вырабатывать, модифицировать и использовать. К счастью, успехи технологии существенно удешевили добычу прогестерона. Если Сэнгер даст денег, Пинкус готов предложить идею, в каком направлении двигаться.
Пинкус был не просто технологом от науки, у него была душа романтика. Задавая природе вопросы, он искал не только ответы, но и красоту. И эту красоту он нашел.
У каждой женщины в возрасте между созреванием и менопаузой примерно каждые двадцать восемь дней в одном из яичников создается яйцеклетка и перемещается по фаллопиевой трубе в матку. Если у женщины был секс с мужчиной и мужчина эякулировал, пять сотен миллионов сперматозоидов борются за право эту яйцеклетку оплодотворить. Неоплодотворенная яйцеклетка не может прикрепиться к внутренней слизистой оболочке матки и выходит вместе с этой слизистой. Если ее оплодотворить, то где-то через шесть дней она прикрепляется к стенке матки, и кровь женщины начинает питать ее через плаценту. Таким образом возникает беременность: зигота становится эмбрионом, а эмбрион – плодом. Процессом управляют два половых гормона – эстроген и прогестерон. Пинкус сосредоточился в основном на прогестероне.
Прогестерон, который часто называют гормоном беременности, регулирует состояние внутренней оболочки матки. Когда яйцеклетка оплодотворена, прогестерон готовит матку к имплантации и не позволяет яичникам создавать новые яйцеклетки. По сути, понимал Пинкус, у природы уже есть действенный контрацептив. Прогестерон предотвращает овуляцию, чтобы оплодотворенная яйцеклетка могла вырасти в безопасности. Что, если тот же контрацептив упаковать в таблетку и обмануть женский организм, заставив его решить, что беременность уже наступила? Женщина могла бы прекратить овуляцию в любое время и настолько, насколько захочет. Не производя яйцеклетки, она не сможет забеременеть.
Пинкус видел элегантную простоту этого решения. Не новое. Не радикальное. Просто иной подход к проблеме.
Прежде всего они с Чжаном повторили пенсильванские эксперименты, меняя дозы и способы введения прогестерона, чтобы лучше понять его действие. Начали с кроликов. Пинкус послал запрос на финансирование в Американскую федерацию планирования семьи – Сэнгер участвовала в создании этой группы борьбы за женские права и здоровье. Он попросил три тысячи сто долларов: тысячу на стипендию Чжану, тысячу двести на покупку кроликов, шестьсот на корм для них, триста на дополнительные расходы.
«У меня есть две тысячи, может, немного больше, – написала Пинкусу Сэнгер через несколько недель после их встречи. – Сгодится?»
«Сумма была нелепая, – вспоминал Пинкус, – но я тут же ответил “да”».
Глава вторая
Краткая история секса
При всей эмоциональной важности вопроса – не говоря уж о его ключевой роли в продолжении рода человеческого – секс редко становился предметом научного исследования.
В пятидесятых годах прошлого века Уильям Мастерс и Вирджиния Джонсон[6 - Мастерс Уильям (1915–2001), Джонсон Вирджиния (1925–1913) – пионеры исследования сексуальных реакций человека, диагностики и лечения сексуальных расстройств и дисфункций, работавшие совместно с 1957 года до 1990-х.] заметили, что «и ученым, и наукой по-прежнему правит страх. Страх перед общественным мнением, страх перед религиозной нетерпимостью, перед политическим давлением, а более всего – страх перед воинствующим невежеством и предрассудками». Так велик был этот страх, что даже в некоторых медицинских учебниках по физиологии человека не было глав, посвященных пенису и влагалищу – и очень жаль, потому что в сексе человек проявляет себя как фантастически странное животное, достойное того, чтобы изучать его в деталях. Большинство млекопитающих используют секс только для размножения, но человек – по причинам, которых мы до сих пор до конца не понимаем, – начал заниматься сексом не только для размножения, но и для развлечения. Благодаря этому жизнь у нас стала куда интереснее, чем у наших сестер-обезьян.
Когда самка павиана овулирует, у нее набухает и становится ярко-красной кожа вокруг влагалища – чтобы самцам-павианам было видно издалека. На случай если самцы на нее не смотрят, самка заодно издает определенный запах. А если ярко-красная кожа и сильный запах не сработают, она присядет перед самцом и предъявит ему свою заднюю часть. Она знает, когда подходит время для секса, и знает, как сделать так, чтобы он случился.
Для всех млекопитающих такое поведение нормально. Это люди отличаются странностью. Мы овулируем практически незаметно. Мы зачем-то занимаемся сексом когда попало, а не ждем овуляции (иначе – эструса[7 - O?????? (греч.) – страсть, неистовство, ярость.]), когда беременность наиболее вероятна. Когда самка магота становится фертильной, секс у нее случается в среднем каждые семнадцать минут и по крайней мере по разу с каждым взрослым самцом в стае. Гиббоны по семь лет проводят без секса, ожидая, когда самка отлучит младенца и войдет в течку. Самка павиана после месяца воздержания может, когда станет фертильной, совокупляться до ста раз.
Большинство животных занимается сексом, потому что они хотят – точнее, у них есть потребность – размножаться. Все остальное – бесполезная трата времени, возможно, излишне опасная: когда ты отвлекаешься на партнера, то становишься уязвим для хищника.
Так почему же люди занимаются сексом всегда, даже когда (на самом деле, особенно когда) знают, что оплодотворение невозможно? Антропологи долго трубили об одной теории: что самке человека трудно одной растить потомство (а в доисторические времена было еще трудней), так что она держит самца поблизости, предлагая ему секс, когда бы ему ни захотелось, даже если она уже вышла из репродуктивного возраста. Но не все верят этой аргументации, и остается еще очень много вопросов, над которыми ученые по сей день ломают головы. Например, почему люди занимаются сексом наедине, хотя другие млекопитающие делают это в открытую. И почему пенисы у мужчин, в пропорции к телу, больше, чем у кузенов-обезьян?
Много веков зарождение новой жизни было загадкой. Все знали, что для зачатия мужчина должен излиться в женское тело, но об остальном приходилось гадать. Большинство анатомов вплоть до Ренессанса верили, что люди появляются не из яйцеклеток, а из семян (semen по-латыни). Гиппократ считал, что для зачатия требуется два семени – мужское и женское. Спустя век Аристотель утверждал, что человеческая жизнь начинается, когда мужское семя смешивается с женской менструальной кровью. Споры продолжались почти две тысячи лет. В это время большинство людей верило, что оргазм необходим для извлечения тепла, нужного семени, чтобы пробиться к жизни. По этой теории, женщина тоже должна получить оргазм, учитывая, что зачатие происходит внутри ее тела. Только в семнадцатом веке англичанин Уильям Гарвей предположил, что люди происходят из чего-то вроде яиц, и потребовалось еще две сотни лет, чтобы ученые выяснили, что женщины овулируют ежемесячно.
Наука о репродукции могла бы продвигаться более стремительно, если бы в числе изучающих ее были женщины, но предрассудки касались не только научных исследований. На протяжении почти всей человеческой истории мужчины и женщины редко воспринимались равными, когда дело касалось секса. В Ветхом Завете, когда Сарра не могла понести от Авраама, Авраам взял в любовницы служанку. У царя Соломона были не только сотни жен, но и сотни наложниц. В Римской империи женщина, виновная в измене, изгонялась из дома, и ей запрещалось снова выходить замуж. Римско-католическая доктрина провозгласила, что половое сношение служит только для размножения, а мыслить или действовать иначе есть грех. В шестнадцатом и семнадцатом веках женщин, уличенных в промискуитете, сжигали на костре. В викторианской Англии утверждалось, что женщинам секс не должен доставлять удовольствия, и мужчин поощряли ходить к проституткам – это лучше, чем осквернять собственных жен. Во многих странах, включая США, для предотвращения беспорядочных половых связей запрещались средства предохранения и аборты, и женщины были вынуждены совершать аборты подпольно. До начала двадцатого века никто даже заикнуться не осмеливался, что секс стоит принять и даже полюбить как здоровое занятие, которым могут равно наслаждаться и женщины, и мужчины.
Отношение американцев к сексу изменилось в тысяча девятьсот девятом году, когда Зигмунд Фрейд прочитал серию лекций в учебном заведении, которому через тридцать лет предстояло ненадолго и против воли принять биолога в изгнании Грегори Пинкуса: в Университете Кларка в Вустере, штат Массачусетс.
Фрейд, родившийся в тысяча восемьсот пятьдесят шестом году в австрийском городке Фрайберг (ныне – Пршибор, Чехия), изучал медицину и специализировался на нервных и психических заболеваниях. На него сильно повлияла работа его венского коллеги Йозефа Брёйера, открывшего, что глубоко несчастным пациентам можно помочь, если дать им возможность откровенно поговорить о ранних проявлениях их симптомов. Фрейд предполагал, что причины многих неврозов коренятся в травме, чаще всего забытой и скрытой от сознания. Если помочь пациентам вспомнить свой опыт, предположил он, можно избавить их от невротических симптомов.
В тысяча девятисотом году Фрейд опубликовал «Толкование сновидений». Бессознательное – мощная сила, провозгласил он, и половое влечение – самый мощный из факторов, определяющих человеческую психику. Сексуальное желание нужно удовлетворять, писал Фрейд: воздержание и неестественно, и потенциально вредно. В Европе стали говорить, что Фрейд слишком преувеличивает значение сексуальности, и отношение к доктору становилось пренебрежительным. Зато в Америке его встретила публика благожелательная и влиятельная. «Неужто они не знают, что мы им привезли чуму?» – спросил Фрейд своего товарища по психоанализу Карла Густава Юнга, когда они вдвоем стояли на палубе корабля, глядя вниз на ликующую толпу, ожидавшую их прибытия.
Большинство американцев так и не дали себе труда прочитать Фрейда, но пришли к пониманию, верному или нет, что он возвел секс в ранг желаний таких же важных, как голод и жажда. Его последователи считали, что сексуальное удовлетворение играет ключевую роль для счастья и психического здоровья. Молодые женщины в особенности, вспоминает писатель Малколм Коули, «читали Фрейда и старались избавиться от собственной сдержанности». Фрейдисты не поклонялись Фрейду, они поклонялись совокуплению и оргазмам. По их вере, ничто вернее не утоляло желание и не делало мир лучше, чем крышесносный оргазм или la petite mort («маленькая смерть»), как называли его французы, приписывая ему мистические свойства.
