В научных сочинениях, которые Декарт решил опубликовать в этой подборке, он старательно обходил любые скользкие темы. В нее вошли его новаторская «Геометрия», трактат «Метеоры» и «Диоптрика», где преимущественно описывалось, какая форма линз улучшит результативность работы недавно изобретенного телескопа. «Рассуждение» включало также краткое изложение его общей физики, тщательно избегавшее всего, что могло бы привести к непониманию или оскорблению чувств, вроде коперниканской теории солнечной системы или идеи об уподоблении человеческих тел машинам. Но основная идея «Рассуждения» излагается в форме интеллектуальной автобиографии. Она начинается с опыта сомнений, в чем только возможно, и приходит к рассказу о совершенном Декартом открытии следующих предполагаемых истин.
Поскольку я, то есть Декарт, могу сомневаться в существовании своего тела, но не могу сомневаться в собственном существовании, из этого следует, что я не то же, что мое тело. Я – это мыслящая душа, не кусок материи, и я знаю об этой душе и ее мыслях больше, чем о любой другой материальной вещи. Поскольку я понимаю, что мое знание одних предметов уступает моим познаниям в других, то я понимаю, что мне не достичь совершенства. Таким образом, эта идея совершенства, с которой я сопоставляю мое несовершенное состояние, примечательна, говорит Декарт. Как я пришел к ней? Я не мог прийти к ней сам, и заронить эту мысль во мне на самом деле мог лишь тот, кто сам совершенен, то есть Бог. Следовательно, Бог существует (так утверждает Декарт; а также приводит второе и столь же неубедительное доказательство существования Бога).
Что я несомненно знаю о Боге, продолжает Декарт, так это то, что он не мошенник, поскольку лживость – изъян, а Бог совершенен. Из этого следует, что Бог меня не обманет и не позволит мне быть обманутым, покуда я прилагаю все свои усилия к познанию истины. Поэтому я могу быть уверен, что не зайду слишком далеко в моих попытках понять мир, при условии, что в этих усилиях я осторожен. Вооруженный сей гарантией доброй воли Бога, я могу теперь с полным основанием отказаться от радикальных сомнений, кои я учитывал в начале моих поисков истины. Это значит, что я могу отбросить вероятность полной неосведомленности о физическом мире в силу возможного сна или демонического наваждения.
Таким образом, «Рассуждение» характеризует самого Декарта. Он пытается быть в высшей степени осторожным и ответственным, по возможности сомневаясь во всем, прежде чем заявить о каком-либо знании. Очевидно, что при всем своем с виду материалистическом интересе к «механистической» философии Декарт рассматривает свою душу отдельно от тела, а значит, можно ожидать, что она переживет телесную смерть. «Рассуждение» показывает, что Бог существует, – и оно демонстрирует это дважды. Более того, оно доказывает, что познать природу можно, лишь познав Бога. Богословие давало Декарту уверенность в достижимости научного знания. Ведь если бы Декарт не верил в существование милостивого Господа, он бы не мог исключить, что глубоко заблуждается относительно мира. А если это не исключено, тогда едва ли он или кто-то вообще может быть в чем-либо уверен. Поэтому даже тот, чьи главные устремления связаны с наукой, должен признавать богословие первейшей из дисциплин.
Нет причин сомневаться в искренности этих утверждений. Действительно, «Рассуждение» отчасти написано как упражнение в пропаганде, как рекомендация Декарта и его работ Церкви, но, похоже, это была такая пропаганда, которой сам Декарт полностью верил. Кто-то может задаться вопросом, насколько эти философствования раскрывают основу противоречивых научных идей Декарта. В «Рассуждении» Декарт постоянно ссылается на «метод», который позволил ему получить новые и полезные знания в науке. К сожалению, неясно, какой метод он имеет в виду. В одном месте Декарт перечисляет четыре главных правила, которым, как он говорит, он следовал в своих научных изысканиях; но, как позднее показал немецкий философ Лейбниц (1646?1716), эти правила настолько расплывчаты, что фактически ничего не значат. Первое: «Не принимать за истинное что бы то ни было, прежде чем не признал это несомненно истинным… включать в свои суждения только то, что представляется моему уму так ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению»[26 - Декарт Р. Рассуждение о методе. С. 22.]. Второе: «Делить каждую из рассматриваемых мною трудностей на столько частей, на сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить»[27 - Там же.]. Третье: «Руководить ходом своих мыслей, начиная с предметов простейших и легко познаваемых, и восходить мало-помалу… к познанию наиболее сложных». Четвертое: «Делать всюду настолько полные перечни и такие общие обзоры, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено»[28 - Там же. С. 23.]. Лейбниц был, безусловно, прав, когда его не впечатлили эти максимы. Если бы мы использовали их, например, для приготовления идеального блюда, мы могли бы прийти к такому, скажем, совету:
Следуй только тому рецепту, который считаешь абсолютно правильным.
Не пытайся делать одновременно множество действий.
Убедись, что совершаешь их в правильном порядке.
Не забудь ничего из ингредиентов.
Если в методе Декарта и было заложено что-то более конкретное, то выразить это ему явно не удалось. Из всей книги, которую он так и не смог закончить, выделяют четыре правила, а в незавершенном виде она содержала не менее 21 наставления о том, как «направлять свой разум». Некоторые из этих правил проливают свет на приемы, которые он использовал в математике, но ни одно из них не описывает отличительных особенностей его работы в целом. Не похоже и на то, что они показывают связь между его стилем в науке и более общей философией. Где-то в «Рассуждении», однако, есть некоторые подсказки относительно связи между верой Декарта в «механистическую философию» и его размышлениями о Боге, душе и пределах уверенности. Декарт утверждал, что есть фундаментальная ошибка, поражающая мышление людей: «Они никогда не поднимаются выше того, что может быть познано чувствами»[29 - Там же. С. 36.]. В этом и состоит особенность метода Декарта, если его можно так назвать. Именно решимость избегать того, в чем Декарт видел ограничения чувственного познания, направляла все рассуждения философа, включая размышления о физике. Как это выглядело на практике, становится яснее из другого его труда, опубликованного в 1641 г.
Я пишу лишь для тех, кто желает и может предаться вместе со мной серьезному размышлению и освободить свой ум не только от соучастия чувств, но и от всякого рода предрассудков[30 - Декарт Р. Размышления о первой философии // Декарт Р. Сочинения: В 2-х томах. Т. 2. – М.: Мысль, 1994. С. 10?11.].
Так писал Декарт в «Размышлениях», представляющих собой дневник шести дней созерцания. На случай если собравшиеся поразмышлять вместе с Декартом обнаружат тем не менее, что не могут согласиться с ним, он привел большое количество комментариев и возражений, которые Декарт и его друг Мерсенн собрали при работе над черновиком, сопроводив их ответами Декарта. Комментарии были: от французского иезуита; голландского католического теолога; Томаса Гоббса; самого Мерсенна; Пьера Гассенди, философа-математика, находившегося под влиянием античного скептицизма и атомизма Эпикура; Антуана Арно, который стал самым выдающимся философом-теологом во Франции, и множества других, в том числе неизвестных авторов. Приложение с энергичными дебатами было в семь раз длиннее самих «Размышлений». Дебаты о дебатах еще обширнее: «Размышления» оказались самой обсуждаемой философской работой раннего Нового времени.
И тем не менее ее основные идеи удивительно архаичны. Говоря конкретнее, их можно назвать платоновскими. Декарт призывает своих читателей обратить внимание прежде всего «на вещи умопостигаемые, отделенные от чего бы то ни было материального»[31 - Там же. С. 44.], что, без сомнения, является отсылкой к Платону и его главным советам честолюбивому философу-правителю. Как верный последователь Платона, Декарт неизменно настаивает на том, что мы должны отвернуться от мира чувств и заглянуть в наш собственный разум в поисках истины. Однако глубокие сомнения, которыми Декарт предваряет свои рассуждения, полезны не только потому, что могут оградить нас от ошибочных предрассудков, но и потому, что они предоставляют «легчайший путь к отчуждению ума от чувств»[32 - Там же. С. 12.]. Многие древние платоники искали подобный путь, и один из них, а именно Святой Августин, шел, в сущности, той же тропой, что и Декарт.
В своей «Исповеди», опубликованной в конце IV в., Августин исследовал содержимое своего сознания, чтобы понять, можно ли в чем-то быть абсолютно уверенным. Он заметил: все, что он знает, может быть лишь сном, но в чем он точно не может усомниться, так это в собственном существовании: «Если я обманываюсь, значит, существую!» Самонаблюдение выявило и другие несомненные факты, не имеющие никакого отношения к чувствам, и Августин настаивал, что эти зерна знания указывают на существование Бога, заронившего их в наш разум. По крайней мере, в шести своих книгах Августин ссылался на известное в наши дни утверждение, что невозможно ошибаться в отношении собственного существования.
Декарту неприятно было узнать, что его самая известная идея оказалась отнюдь не оригинальной. Гордец, беспочвенно обвинявший своих прежних сотоварищей в краже его идей, он был поразительно жесток к тем своим современникам, в которых видел соперников. Он отвергал, например, труды великого математика Пьера Ферма, называя их «дерьмом»[33 - Stephen Gaukroger, Descartes: An Intellectual Biography, Oxford University Press, 1995, p. 323.]. Признавая первенство Августина, сделавшего вывод о собственном существовании исходя из того, что он мыслит, Декарт тут же добавлял: это заключение настолько очевидно, что «могло прийти в голову любому писателю»[34 - Descartes, letter to Colvius, 14 Nov. 1640, in PWD vol. 3, p. 159.]. (На самом деле, кажется, это приходило в голову некоторым мыслителям как минимум за два века до Августина.) Главная новизна, настаивал Декарт, заключается в том, что он – и только он – объяснил природу души: «Я… показал, что это размышляющее Я есть нематериальная субстанция без каких-либо телесных признаков»[35 - Ibid.].
Как мы можем узнать из «Рассуждения» Декарта, причины его веры в нематериальность души или субъекта состояли в следующем. Я не могу усомниться в своем существовании, но могу сомневаться в существовании моего тела. Следовательно, я есть нечто отличное от своего тела. К сожалению, несмотря на притязания Декарта на новизну, Августин и здесь оказался первым и рассуждал схожим образом: «Ум… уверен в отношении себя, как убедительно показывает то, что было сказано выше. Однако же ум совсем не уверен в отношении того, является ли он воздухом, или огнем, или каким-то телом, или же телесным. Следовательно, он не есть что-либо из этого»[36 - Аврелий Августин. О Троице. – Краснодар: Глагол, 2004. С. 235.].
И все же дух идей Декарта отличался от такового у Августина, пусть даже буква порой была та же. Размышления Августина были пассивным принятием божественной истины: он раздумывал над тем, как ум озаряется божественным светом и как поэтому он мудро снабжен знаниями, в которых человек нуждается. Декарт же, с другой стороны, стремился активно использовать природную силу человеческого разума не только для того, чтобы доказывать старые истины, но и открывать новые. Хотя Декарт и настаивал, что все знания идут от Бога – поскольку именно существование милостивого Господа гарантирует правильность наших основных убеждений, – по его мнению, это не означало, что надо слепо уповать на Всевышнего. Прежде всего мы должны точно определить, какие из наших убеждений входят в божественный страховой полис. Таким образом, если Августин раздумывал о том, как много сделал для нас Бог, то Декарт всячески стремился показать, как много интеллектуальной работы мы можем и должны проделать сами. В результате изыскания Декарта обычно глубже и сложнее, чем у Августина.
Дневниковые записи «Размышлений» Декарта петляют взад-вперед, когда он рассказывает историю своих открытий, поднимая вопросы, а затем оставляя их до той поры, пока снова не нащупает нить повествования. Подобная тщательно продуманная непринужденность делает сочинение увлекательным, но она же способна помешать понять, как Декарту удается перейти от собственного существования к таким большим вопросам, как реальность предметов вне его самого и истина «механистической философии».
В начале XIX столетия Гегель оказал медвежью услугу изречению «Я мыслю, следовательно, существую»[37 - Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа // Гегель Г. В. Ф. Сочинения. Т. 4. – М: Издательство социально-экономической литературы, 1959. С. 430.]. Фраза, вырванная из контекста, должна была иллюстрировать, как Декарт выдвинул на первый план субъективный взгляд на мир, в котором «Я» – основа всего. Подобное прочтение Декарта широко распространено, особенно в католических кругах. Например, в 1994 г. папа Иоанн Павел II написал, что для Декарта «смысл имеет лишь то, что соответствует человеческой мысли. Важна не столько объективная истинность мысли, сколько сам факт: что-то возникает в человеческом сознании»[38 - Иоанн Павел II. Переступить порог надежды. С. 80.]. В более поздней своей работе Иоанн Павел II пишет, что философская революция, начатая Декартом, низвергла Бога и на его место воздвигла человеческий разум: «Согласно логике Cogito, ergo sum, Бог мог быть только содержанием человеческого сознания»[39 - Иоанн Павел II. Память и идентичность.]. Другими словами, Декарт начал переход к такому взгляду на мир, в котором «Я» – основа всего, и к нормам чудовищного эгоизма.
Декарт часто терял терпение, сталкиваясь с критикой в свой адрес. Только представьте, что он сказал бы об этом в приватной обстановке папе, ведь он раз за разом объяснял, что его собственное существование (как и мира) зависит от Бога и никак иначе. Те, кто подозревают Декарта в оголтелом субъективизме, путают стиль его изложения с сутью его идей. Он описывал свои философские построения в автобиографическом стиле и всматривался в себя. Но ничего субъективного в том, что он открыл, не было:
А поскольку я замечаю, что сомневаюсь, не являюсь ли я вещью зависимой и несовершенной, постольку мне приходит в голову ясная и отчетливая идея независимого и совершенного бытия, т. е. Бога; и уже из одного того, что у меня появилась такая идея, или, иначе говоря, из того, что я существую, обладая такой идеей, я со всей очевидностью делаю заключение: Бог существует и от него в каждый момент зависит мое существование… И вот уже, как мне кажется, я усматриваю некий путь, следуя которому можно, исходя из этого созерцания истинного Бога, в коем скрыты все сокровища мудрости и наук, прийти к познанию всех прочих вещей[40 - Декарт Р. Размышления о первой философии. С. 44.].
Хотя Декарт и пишет, что уверенность в собственном существовании есть «первый принцип» его философии, это всего лишь говорит о первом несомненном факте, который он решил для себя принять, а вовсе не о том, что на нем все основывается. На самом деле Декарт ничего не выводит из собственного существования. Напротив, он задается вопросом, можно ли распорядиться этим фактом так, чтобы схожим образом выявить и другие. Секрет этой уверенности в том, что она требует «ясного и отчетливого представления о том, что я утверждаю»[41 - Там же. С. 29.]. Важно, что затем Декарт вводит Бога. Удовлетворив себя разными философскими аргументами бытия Божьего, Декарт заключает, что этот Бог, будучи добрым, не позволит своим созданиям всерьез заблуждаться при условии, что они проявят определенную сдержанность и ограничат свои познания только тем, что можно ясно и отчетливо принимать за истину. Таким образом, система знаний Декарта зависит не от его собственного существования, а от существования Бога.
После того как существование Бога было благополучно установлено, Декарту оставалось лишь обнаружить, что именно «интеллект предъявляет как ясное и отчетливое», и оставаться в этих пределах[42 - Там же. С. 51.]. Как много интеллект может поведать о материи? Доброта Бога достаточна, чтобы гарантировать существование некоторой физической реальности. Декарт говорит, что он настолько расположен верить в обусловленность чувственного восприятия объектами вне его, что Бога следовало бы признать крупным обманщиком, если бы это было неправдой. Однако Декарт оговаривается по поводу этих объектов: «…быть может, они существуют не вполне такими, какими воспринимают их мои чувства, поскольку такое чувственное восприятие у многих людей весьма туманно и смутно». Тем не менее «в них [внешних объектах] по крайней мере содержится все то, что я постигаю ясно и отчетливо»[43 - Там же. С. 64.].
Оказалось, что эти свойства «составляют предмет математики». Декарт обнаружил, что он ясно представляет себе измеримые параметры пространства, геометрические формы, протяженность и движение, но «все же остальное – свет, цвета, звуки, запахи, вкусовые ощущения, степень тепла и холода и прочие осязаемые качества мыслятся мной лишь весьма туманно и смутно»[44 - Там же. С. 36–37.]. Декарт видел – или так считал, – что «сила тяжести, твердость, степень нагрева, притяжение, способность к очищению и другие качества, познаваемые нами на опыте в нашем теле, состоят в одном лишь движении или его отсутствии, а также во взаимном расположении и конфигурации частей»[45 - Декарт Р. Ответ на шестые возражения // Там же. С. 323.].
Таким образом, оказывается, что в некотором роде в божественный медицинский полис входят те физические факты, которые характеризуют «механистическую философию». Божественная гарантия защиты от обмана распространяется только на те наши идеи, которые мы можем сформулировать ясно и отчетливо. В случае с материальными объектами это относится, согласно Декарту, только к понятиям так называемых первичных качеств, таких как форма, размер, место и состояние движения, которые Галилей и греческие атомисты считали ключевыми объективными качествами природы. Поэтому Декарт исключил из своей физики все сомнительные и субъективные «вторичные» качества, такие как цвет, представляющие собой порождение чувств и поэтому, по убеждению Декарта, не подлежащие математической трактовке. Тот факт, что, подобно механике, физика Декарта в целом фокусировалась на «формах и размерах и движении», был «наиболее похвальной ее чертой», как утверждал сам Декарт, поскольку это означало, что она использовала «лишь рассуждения математические и очевидные»[46 - Descartes, letter to Plempius for Fromondus, 3 Oct. 1637, in PWD vol. 3, p. 64.].
Другим преимуществом механистического подхода к природе, по мнению Декарта, была его практичность: «Все, что я считаю возможным, исходя из принципов моей философии, действительно происходит каждый раз, когда подобающие средства применяются к подобающим вопросам… Эта часть философии… имеет полезные и практические последствия, и потому любая ошибка в ней приводит к финансовым потерям». В версии Декарта идея развести разум и чувства приобрела выраженное антиплатоническое направление. Плотин и другие платоники использовали аргументы против достоверности чувств, чтобы способствовать духовному отречению от материального мира. Но теперь Декарт прибегал к тем же аргументам, показывая людям, как можно делать деньги. Он ставил под сомнение «путанные и неясные» чувственные ощущения, чтобы защитить математически ориентированную физику, которая предположительно, помимо прочего, должна содействовать технологиям и тем самым приносить выгоду.
Исследуя вопрос о том, как можно ясно и четко сформулировать свое понимание материи, Декарт пришел к выводу, что ее сущность состоит в «протяженности», то есть материя должна охватывать три измерения пространства. Действительно, он пришел к мысли, что материя и пространство составляют одно и то же и что различные важные истины вытекают непосредственно из этого факта. Например, из этого следовало, что не может быть такого понятия, как полностью пустое пространство, ибо если материя – то же самое, что и пространство, тогда не может быть пространства без материи. Соответственно Декарт делал вывод, что вся Вселенная – это океан, состоящий из мелких частиц. Он полагал, что закрученные водовороты, или «вихри», невидимых частиц объясняют явления гравитационного и магнитного притяжения. Не было предела тому, насколько малы могут быть эти частицы материи. Декарт считал очевидным, что пространство бесконечно делимо – любая длина, ширина или расстояние теоретически могут быть уменьшены вдвое снова и снова, и так до бесконечности, поэтому он предположил, что материя тоже бесконечно делится. Все это означало, что он был вынужден не согласиться с двумя древними атомистами – Демокритом и Эпикуром. Они считали, что все в конечном счете состоит из отдельных частиц и что во Вселенной масса свободного пространства, или «пустот», между скоплениями этих «атомов». Хотя Декарт разделял их механистический взгляд на Вселенную (действительно, их физика была предтечей его собственной), он воспользовался этим разногласием, чтобы описать их идеи как «пустые теории, которые не имеют никакого отношения ко мне»[47 - Ibid., p. 61.].
Декарт только рад был установить безопасное расстояние между собой и греческими атомистами. Поскольку эти люди рассматривали душу как еще одну форму материи – и обычно их считали безбожниками, – следовало избегать их компании. Для Декарта разница между душой и материей была основополагающей в творении. В то время как сутью материи была «протяженность», или существование в пространстве, суть души заключалась в чем-то совершенно другом. Декарт считал, что злой демон теоретически способен лишить его всех его свойств, кроме одного: «Тут меня осеняет, что мышление существует: ведь одно лишь оно не может быть мною отторгнуто»[48 - Декарт Р. Размышления о первой философии. Т. 2. С. 23.]. Он мог ясно и отчетливо представить свое существование без тела, но не без мысли. И он мог ясно и отчетливо воспринимать материю как существующую без мыслей, но он не мог представить ее как непротяженную (то есть не занимающую пространство, как это делает тело). Я, заключил Декарт, по существу, «мыслящая вещь», тогда как материя (или тело), по сути, является протяженной вещью. «Это истина», – добавил он.
…Я обладаю телом, теснейшим образом со мной сопряженным, все же, поскольку, с одной стороны, у меня есть ясная и отчетливая идея себя самого как вещи только мыслящей и не протяженной, а с другой – отчетливая идея тела как вещи исключительно протяженной, но не мыслящей, я убежден, что я поистине отличен от моего тела и могу существовать без него[49 - Там же. С. 63.].
К концу его «Размышлений», таким образом, оказалось много вещей, в которых Декарт был уверен. Закрыв глаза на материальный мир и сконцентрировавшись вместо этого на идеях, игравших роли в его внутреннем театре, он обнаружил представшую перед ним бесспорную истину о Боге, душе и материи. Чувства бесполезно слонялись снаружи во время этого представления. Хотя это и были чувства, которые дали ему информацию о конкретных физических объектах, именно его размышления о собственных «ясных и четких» идеях выявили, насколько этой информации можно доверять, и дали ему «твердое и определенное» знание о сущности души и материи. Или так он утверждает. На самом деле все это игра теней. Если бы Декарт придерживался своих принципов и ставил под сомнение каждое предположение так строго, как собирался, он никогда бы не смог сделать так много утверждений.
Все зависит от Декартовых доказательств существования и природы Бога. Он признает, что без них у него не было бы прочного и определенного знания. Однако его богословские аргументы неубедительны. Каждый из них опирается на принципы, которые Декарт не имел права принимать. Например, в одном месте Декарт утверждает, что «для сохранения любой вещи в каждый отдельный момент ее существования потребна не меньшая сила воздействия, чем для созидания той же самой вещи заново, если до сих пор ее не было»[50 - Там же. С. 41.]. Этот принцип – решающий шаг к одному из его аргументов в пользу существования Бога, и это, утверждает Декарт, обнаруживается, благодаря естественному свету разума. Но даже не все философы его времени нашли в этом много истины, не говоря уже о тех, кто жил после.
Нет необходимости углубляться в подробности сомнительных доказательств Декарта, чтобы продемонстрировать, что его доктрина построена на песке. Нужно только рассмотреть, что он говорит о невозможности быть введенным в заблуждение Богом. Он пишет, что Бог «не может быть обманщиком: ведь естественный свет внушает нам, что всякая ложь и обман связаны с каким-то изъяном»[51 - Там же. С. 43.]. Однако, как заметил друг Декарта Мерсенн, согласно Библии, Бог обманывал людей в прошлом, фараона например, так что этот вопрос не так прост. Один философ начала XX в., Дж. Мактаггарт, тонко подметил недостаток в рассуждениях Декарта о божественном обмане:
Бог… несомненно, будет считать обман злом. Но во Вселенной, без сомнения, много зла, и, если мы удовлетворены тем, что есть Бог, мы должны рассматривать это зло как нечто совместимое с его добротой. И тогда что плохого в обманчивом божественном откровении?[52 - J. E. McTaggart, Some Dogmas of Religion, 2nd ed., Cambridge University Press, 1930, pp. 51–52.]
Как мы можем быть уверены в том, продолжал Мактаггарт, что порой, обманывая нас в чем-то, Бог не делает для нас добро? Это может быть «плохо само по себе, но хорошо как средство избежать какого-то большего зла». Возможно, Бог иногда обманывает нас, чтобы проверить нашу веру или напомнить нам, насколько мы слабы и склонны к ошибкам. В конце концов, он печально известен тем, что действует загадочно. Если Декарт был готов серьезно отнестись к необычайной возможности, что ему просто приснилась большая часть того, что, как он думал, он знает, то почему бы не рассматривать возможность, что Бог мог намеренно ввести его в заблуждение?
Есть и другие проблемы. Даже если мы проигнорируем тот факт, что божья гарантия не стоит и той бумаги, на которой Декарт о ней написал, то как Декарт может быть уверен в том, что какая-то конкретная идея достаточно ясна и отчетлива, чтобы быть подкрепленной ею? У него явно не было надежного способа это выразить, раз уж некоторые из его якобы ясных идей были совершенно непонятны. Кроме того, многие из его основополагающих принципов были отвергнуты другими мыслителями, а это показывает: то, что для одного – «ясные и четкие» идеи, для другого – мутные заблуждения.
Таким образом, проект Декарта возымел обратный эффект. Он не только не смог победить богословов своего времени, но и навсегда ослабил свою философию, пытаясь сделать это. Самые уязвимые части «Рассуждения» и «Размышлений» Декарта – это доказательства существования Бога и утверждение, что Бог не обманет нас. Если мы будем столь же критичными и скептически настроенными, каким стремился быть Декарт, то можем увидеть, что в конечном итоге он не смог доказать существование Бога, существование физических объектов или правильность «механистической философии». В чем он преуспел, так это в высказывании некоторых сомнений, которых сам не мог разрешить.
Вызвав к жизни свои радикальные сомнения, Декарт в результате заключил каждого человека в тюрьму его собственных идей, убежденный в том, что доказательство нелживого Бога сможет освободить его. Но спасательная миссия провалилась, и человек остался в состоянии неведения относительно окружающего его мира. Во всяком случае, так многие из философов после Декарта видели эту ситуацию, и масса усилий была посвящена ее исправлению. Хотя мало кто принял его теологический ответ на проблему познания, многие были очарованы его способом формулирования проблемы. Они последовали за Декартом в тюрьму, но потом по понятным причинам не стали доверять его способу выхода оттуда.
То, что Декарт мог сказать о сновидении, иллюстрирует его умение придавать привлекательную форму старым скептическим вопросам греческой философии. Согласно Платону, Сократ спросил, как можно утверждать, спит ли кто-то или бодрствует[53 - Платон. Теэтет. – М., 1936. С. 47.]. Декарта это тоже занимало, но вдобавок он задал другой вопрос, по духу более близкий к загадке, предложенной некоторыми древними скептиками, считавшими себя последователями Пиррона (ок. 360 г. до н. э. – 270 г. до н. э.). Почему, вопрошали пирронисты, мы должны считать наши грезы наяву более достоверными, нежели то, что мы видим во сне?[54 - Секст Эмпирик. Три книги Пирроновых положений // Секст Эмпирик. Сочинения в 2-х т. Т. 2. – М.: Мысль, 1976. С. 228.] Даже если я не сплю, мои ощущения могут не соотноситься с реальностью. Древние скептики не особо упорствовали в этом положении, это было лишь одно из многих сбивающих с толку допущений, которые у них всегда были наготове. Но Декарт фокусировался на нем:
…я никогда не считал, будто во время бодрствования я ощущаю то, чего не ощущаю иногда потом, когда сплю; а так как то, что я, как мне кажется, ощущаю во сне, не представляется мне исходящим от вещей, находящихся вне меня, то я и не понимал, почему мне следует больше этому верить, когда речь идет о том, что ощущается мной, как мне это кажется, во время бодрствования[55 - Декарт Р. Размышления о первой философии. С. 62.].
Его точка зрения заключается в том, что независимо от того, бодрствую я или нет, между субъективным опытом и внешним миром существует разрыв – между идеями внутри меня и внешней реальностью. Тот факт, что, когда я сплю, мне может показаться, что я воспринимаю, скажем, дерево, показывает: восприятие и видимость восприятия – две разные вещи. Поэтому возможно, что, даже когда я не сплю, мне только кажется, что я воспринимаю деревья.
Таким образом, Декарт провел границу между идеями или образами в моем сознании и «вещами, расположенными вне меня». С одной стороны этой границы лежал внутренний мир моего собственного сознания, включавший образы, мысли, ощущения, эмоции и «все то, что существует в нас таким образом, что мы непосредственно это осознаем»[56 - Декарт Р. Ответы на вторые возражения. // Там же. С. 127.]. С другой – удаленный мир материи. Представление о том, что мои идеи – это ограда частного сада, является основным наследием Декарта в философии. В значительной степени из-за него поздние мыслители, особенно в XVII и XVIII вв., так много писали о внутренних «идеях» и их отношении к внешним объектам.
Также во многом благодаря Декарту отношение между сознанием и телом стало восприниматься как острая проблема. Его разграничение внутреннего и внешнего миров поставило вопрос о том, как человек может жить в обоих этих мирах сразу. Хотя Декарт считал, что будет существовать без своего тела после смерти, он не отрицал, что существует совместно с ним, пока жив. Он признавал: «…я не только присутствую в своем теле, как моряк присутствует на корабле, но теснейшим образом сопряжен с моим телом и как бы с ним смешан»[57 - Декарт Р. Размышления о первой философии // Там же. С. 65.]. Свидетельства этого смешения были для него ясными как день. Психические состояния воздействовали на его тело (например, когда он сознательно двигал какой-то его частью), и его тело воздействовало на его психическое состояние (например, когда что-то ранило его и он чувствовал боль). Вопрос состоял в том, как осуществляется такое взаимодействие между внутренним разумом и внешним телом.
Для Декарта разум или душа населяли тело, скорее, как «дух в машине», как сформулировал это один философ XX в.[58 - Gilbert Ryle, The Concept of Mind, Hutchinson, 1949, p. 15.] Критики этой идеи, которую часто называют «дуализмом», в наши дни склонны скептически относиться к духам, но во времена Декарта их более смущала машина. «Как может автомат, по существу напоминающий часы или механическую куклу, быть сознательным, даже если он одержим духами?» – вопрошали они. Ответ Декарта состоял в том, что люди, но не куклы или животные, имеют души, которые общаются с механизмами их тел через определенное соединение в мозге. Дух разговаривает с машиной, и машина разговаривает с духом в точке их встречи, находящейся в шишковидной железе.
Согласно физиологической теории Декарта, нервная система представляет собой сеть трубочек, по которым передаются «животные духи»[59 - Декарт Р. Страсти души // Декарт Р. Сочинения в 2-х т. Т. 1. С. 486.], газообразный поток крошечных и быстродвижущихся частиц, переносимых кровью и очищаемых в мозге. Эти животные духи (которые, несмотря на свое название, вполне материальны) доставляют информацию в шишковидную железу и из нее. Например, когда я вижу что-то или чувствую боль, животные духи в моих глазах или в соответствующей части моего тела подвергаются воздействию и передают сообщение в шишковидную железу. Когда я хочу пошевелить рукой или говорить, шишковидная железа отправляет сообщение назад к соответствующим мышцам. То, как животные духи заставляют мускулы исполнять сигналы этой железы, Декарт сравнивал с хитроумными приспособлениями, приводимыми в движение водой:
…вы могли наблюдать в гротах и фонтанах королевских садов, что простая сила, с которой вода движется по мере появления из ее источника, достаточна для перемещения различных машин и даже для того, чтобы заставить их играть на определенных инструментах или произносить определенные слова в зависимости от различного устройства труб, через которые вода поступает[60 - Descartes, Treatise on Man (written 1629–33), in PWD vol. 1, p. 100.].
Одна из причин, по которой Декарт считал именно шишковидную железу связующим звеном для тела и души, была в том, что он считал ее единственной структурой в мозге, которая не дублируется в обоих полушариях мозга. Должно быть место, рассуждал он, где идентичные образы из двух глаз соединяются в одно изображение, и шишковидная железа казалась подобным местом.
Сегодня остается еще много тайн в функционировании этой железы, которая есть у всех позвоночных животных, обладающих черепом. Она выделяет гормон мелатонин в ответ на темноту и действует как своего рода биологические часы, а также регулирует половые гормоны. Но никто не знает точно, как она работает. Даже во времена Декарта мало кто принял его описание этой железы, и не потому, что его современники больше, чем он, понимали в физиологии; они были справедливо озадачены самой идеей физической связи между царствами души и материи, будь то в шишковидной железе или где угодно еще. Среди читателей, споривших с Декартом по этому вопросу, была принцесса Елизавета Богемская, дочь курфюрста Фридриха, против которого Декарт сражался в юношеские годы во время службы в армии. В обширной переписке с принцессой Декарт пытался объяснить таинственный союз тела и души, осуществляемый в гротах мозга, однако так и не смог убедить ее.
Один современный ученый утверждал[61 - Desmond Clarke, “Was Descartes a Cartesian?” Times Literary Supplement, 28 April 2006, pp. 5–6; and see Clarke, Descartes, pp. 210–11.], что описание Декартом разума как нематериальной субстанции было в лучшем случае условной теорией, направленной на поддержку католической доктрины бессмертия души, и что он, возможно, и сам был не очень доволен своим дуализмом. Дело не в том, что Декарт сомневался в бессмертии души, но, возможно, он не был абсолютно убежден, что мышление требует нематериальной субстанции, а не физической. Дуализм Декарта, безусловно, не совсем такой, каким его обычно воспринимают. В бестселлере 1994 г. «Ошибка Декарта: эмоции, разум и человеческий мозг» (Descartes’ Error: Emotion, Reason, and the Human Brain) ученый-невролог Антонио Дамасио, писал, что Декарт верил в «глубокую пропасть между телом и умом»[62 - Antonio Damasio, Descartes’ Error, Penguin, 1994, p. 249.]. На самом деле Декарт так не думал. Он считал, что мы «испытываем в себе и нечто иное, не относящееся исключительно к мысли или исключительно к телу», и это нечто возникает «от тесного и глубинного единения нашей мысли с телом»[63 - Декарт Р. Первоначала философии // Декарт Р. Сочинения в 2-х т. Т. 1. С. 333.]. В своих самых известных трудах Декарт действительно подчеркивал разницу между материей (занимающей пространство) и мыслью (этого не делающей). Но он также настаивал, что в человеческих существах разум и тело загадочно неотделимы друг от друга, как он пытался сформулировать это в письмах к принцессе Елизавете. Декарт не мог объяснить, каким образом ум и тело связаны, но был уверен, что это так.
Широко распространенный миф о том, что Декарт подчеркивал «глубокое расхождение»[64 - Al Gore, Earth in the Balance, Rodale Books, 2006, p. 218.] между «нашим интеллектом и физическим миром», был затейливо использован природоохранными активистами, в том числе бывшим американским вице-президентом Альбертом Гором и наследником британского престола принцем Чарльзом, приписавшими Декарту доктрину, согласно которой «мы отделены от земли и имеем право видеть в ней не более чем набор неорганических ресурсов, которые мы можем использовать, как нам нравится»[65 - Prince Charles: Speech at the Foreign Press Association Media Awards, Nov. 2008, available at http://www.princeofwales.gov.uk/media/speeches/speech-hrh-the-prince-of-wales-the-foreign-press-association-media-awards-sheraton (http://www.princeofwales.gov.uk/media/speeches/speech-hrh-the-prince-of-wales-the-foreign-press-association-media-awards-sheraton).]. Это упрощенная трактовка долгой истории взаимоотношений человека с остальной природой. К счастью для выживания и развития человечества, желание использовать неживую материю свойственно не только тем, кого убедили проявления дуализма в сочинениях Декарта.
Последняя книга Декарта, «Страсти души», началась с написанного им для принцессы Елизаветы трактата о неразрывной связи ума и тела и подобных предметах. Окончательная версия книги охватывала вопросы от физиологии восприятия до природы стыда, бесстыдства и отвращения и заканчивалась защитой положения древних стоиков о том, что «мудрость больше всего полезна тем, что она учит властвовать над своими страстями и так умело ими распоряжаться, чтобы легко можно было перенести причиняемое ими зло и даже извлечь из них радость»[66 - Декарт Р. Страсти души // Декарт Р. Сочинения в 2-х томах. Т. 1. С. 572.]. По мнению более поздних мыслителей, в книге не было убедительного объяснения, как дух может обитать и работать в машине, радостно он это делает или как-то иначе.
Моральные воззрения стоиков давно интересовали Декарта. В своей первой крупной работе, «Рассуждении о методе», он писал, что одной из его максим было «всегда стремиться побеждать скорее себя, чем судьбу, изменяя свои желания, а не порядок мира»[67 - Декарт Р. Рассуждение о методе. С. 28.]. Он вторил Эпиктету, когда говорил, что «в полной нашей власти находятся только наши мнения»[68 - Там же.]. Стоит сказать, что Декарт мало преуспел в победе над своими страстями, как полагалось хорошему стоику. Письма Декарта переполнены нескрываемой злобой: работы одного французского математика, например, он находил «нелепыми, вздорными, жалкими», а ректор Утрехтского университета был объявлен «глупым, злобным, некомпетентным»[69 - См.: Clarke, Descartes, p. 227.].
Довольно скучная декартовская проповедь стоицизма привлекла внимание другой читательницы монарших кровей, королевы Швеции Кристины, которой он посвятил окончательную версию книги о страстях. Говорят, она читала ее на охоте. Кристина пригласила Декарта в Стокгольм, чтобы он давал ей уроки философии, куда он и прибыл в 1649 г. Однако суровые условия жизни при шведском королевском дворе совсем не подходили Декарту. На самом деле, похоже, они его и погубили.
Декарт всегда был «совой». Даже в школе, возможно из-за слабого здоровья, он не участвовал в утренних упражнениях и ему позволяли оставаться в постели, предаваясь собственным раздумьям. Он на всю жизнь сохранил привычку размышлять, лежа в кровати. Возможно, во время некоторых таких раздумий он переживал состояния, схожие со сном, когда поначалу Декарт не мог различить, бодрствует он или спит. Однако в Стокгольме он не мог себе позволить подобного безделья. В самую холодную за 60 лет шведскую зиму Декарт оказался вынужденным давать Кристине уроки в пять утра, стоя с непокрытой головой в библиотеке, дабы эти занятия уместились в плотном распорядке дня королевы. Для Декарта, который точно не был ранней пташкой, такая смена режима была мучительна. Он подхватил пневмонию и умер в Стокгольме 11 февраля 1650 г., в возрасте 53 лет. Четыре года спустя королева отреклась от престола и перешла в католичество, вдохновившись, как она сама утверждала, философией Декарта. Это, однако, не сделало церковь менее подозрительной в отношении его трудов.
Декарта похоронили в Швеции, а простой деревянный памятник над его могилой, был предоставлен гниению. Семнадцать лет спустя его останки эксгумировали и отправили в полугодовое путешествие во Францию, за исключением правого указательного пальца, который разрешили сохранить французскому послу в Швеции, и головы, которую отделил от тела капитан шведской гвардии. Во Франции тело Декарта еще три раза эксгумировали и перезахоранивали, прежде чем оно упокоилось в бывшем бенедиктинском аббатстве в Сен-Жермен-де-Пре в Париже. В Музее человека, расположенном во дворце Шайо недалеко от Эйфелевой башни, хранится, как утверждается, череп Декарта, хотя эти притязания и слабо аргументированы. Видимо, голова великого дуалиста все еще не найдена.
Как писал первый биограф Декарта[70 - Adrien Baillet, La vie de monsieur Descartes, 1691.], уже через несколько лет после его смерти число его последователей было сопоставимо с числом звезд на небе. Вполне возможно, однако, что и число противников Декарта было впечатляющим. Вряд ли удивительно, что человек, который стремился все ставить под сомнение и начинать сызнова, вызывал противоречивые реакции. Работы Декарта отвергались католической церковью и французскими университетами весь остаток XVII в. Традиционно настроенные ученые не одобряли пренебрежительного отношения Декарта к Аристотелю и его учению. Инквизицию, как и в случае с Галилеем, не устраивало то, что «механистическая» философия несовместима с догматом пресуществления, и то, что Декарт не разделял разум и тело. Эта вторая причина обеспокоенности говорит о том, что инквизиция в XVII в. лучше понимала его идеи, чем некоторые современные популяризаторы. В 1663 г. ряд работ Декарта попал в список запрещенных книг, где они оказались в достойной компании. Раньше в этот список попали работы Абеляра, Эразма, Лютера, Кальвина, Бэкона, Паскаля и Монтеня, к которым позднее, помимо прочих, присоединились романы Стендаля, Бальзака и Флобера.
В 1720 г., 70 лет спустя после смерти Декарта, его честолюбивые замыслы отчасти реализовались, когда некоторые его книги были включены в учебную программу Парижского университета. Они, однако, не вытеснили работы Аристотеля, как того желал Декарт, а стали предлагаться наряду с Аристотелем.
Декарт взывал к здравому смыслу образованных мирян и женщин, а не просто стремился одержать верх над священниками и учеными. Поэтому он написал «Рассуждение о методе» на французском, а не на латыни; точно так же на французском вышли «Размышления о первой философии». Эта стратегия сработала. Идеи Декарта с большим интересом обсуждались в парижских салонах задолго до того, как были оценены должным образом в Сорбонне. В литературных и придворных кругах слушали отрывки из произведений Декарта и рассказы о нем от людей вроде Николя Мальбранша (1638?1715), проницательного мыслителя, который под впечатлением одной из книг Декарта в 1664 г. оставил церковную историю и библеистику и обратился к естественным наукам и философии. Салоны аристократических дам вроде салона мадам де Севинье пали жертвой моды на обсуждение научных и более общих вопросов «новой философии». Эти картезианские[71 - Последователей Декарта стали называть картезианцами по латинизированной версии его имени Cartesius. – Прим. ред.]
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=51926977&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Сноски
1
Паскаль Б. Трактат о пустоте // Паскаль Б. Трактаты. Полемические сочинения. Письма. – Киев: Port-Royal, 1997. С. 27.
2
Бэкон Ф. О достоинстве и приумножении наук // Бэкон Ф. Сочинения в двух томах. Т. 1. – М.: Мысль, 1971. С. 222.
3
The Letters and Life of Francis Bacon, ed. James Spedding, vol. 3, Longmans, 1868, p. 301.
4
