Елена Серебрякова "Забытые всеми"

Нашему герою Иволгину удалось заинтересовать собой секретную службу Гиммлера под названием «Наследие предков» или «Аненербе». Интрига вокруг поиска недостающего звена из Тибетской реликвии продолжила развитие. Офицеры СС вывозят Иволгина во Францию. Постепенно герой понимает, что решение задачи или любой другой исход, приведет к его неминуемой гибели. Иволгин вынужден бежать и сначала попадает к соотечественникам из французского Сопротивления, потом основную помощь ему оказывают офицеры абвера, работающие на английскую разведку. Его используют в доставке из Швеции в Англию похищенную у немцев секретную аппаратуру. Второй наш герой – Очкасов, оказавшись в России еще в тридцатые годы, пытается понять суть происходящих перемен. Но с началом Великой Отечественной войны находит свое место в противостоянии врагу и воюет с фашистами особым способом. За ним немцы начинают охоту. Ко всему партизанское движение к 1942 году стало организованной единой силой. Оказавшись между молотом и наковальней, Очкасов через неимоверные усилия и везение достигает берегов Англии. В Лондоне жизнь снова сводит двух друзей и тут же их разлучает. Так нужно Советской разведке. Оба, обладая разведывательными возможностями, вносят свой вклад в борьбу с фашисткой Германием, вскрывают недружественные устремления союзников. Книга завершает трилогию: «Еще не вечер, господа», «Живые из Атлантиды», «Забытые всеми».

date_range Год издания :

foundation Издательство :«Издательство «Перо»

person Автор :

workspaces ISBN :978-5-00244-372-7

child_care Возрастное ограничение : 16

update Дата обновления : 13.06.2024

«Вчера вывезли с моего склада грузовик готовой продукции. Куда повезли и зачем не ведаю. Говорили про какой-то налог»;

«30 марта 1917 года разгромили винные склады Померанцева. Сперва приехали на грузовике, точь-в-точь, как ко мне. Загрузили и уехали, ворота оставили открытыми. Следом двинул народ. Когда приехал Померанцев, на складах осталась только сельтерская»;

«4 апреля 1917 года. Дал приют пяти солдатам с фронта. То ли их отпустили, то ли они сбежали, не мое дело. Все только радовались, что живы и все закончилось. Надеялись, получить много земли»;

«6 апреля 1917 года. Происходящее не понимаю. Словно играют какой-то спектакль. Вроде все не настоящее. На улицах грабят, убивают, уродуют и каждый за себя».

Иволгин уже через два часа научился читать написанное и мог отделять зерна от плевел. Наконец, он увидел первое, что заинтересовало. «27 октября. Снова перемены, сказывают, правительство разбежалось. В Ярославль приехали из Петрограда люди еще одной новой власти. Вышла замятия. Большевики сцепились с меньшевиками, а меньшевики с эсерами. В пяти километрах от Ярославля в лесах свою власть установила банда Черепа. Грабили деревни, наводили ужас на крестьян»; «10 ноября 1917 года в Рыбинске победили или эсеры, или меньшевики, только большевиков прогнали. Те откатились в центр и прибыли с вооруженным отрядом». Иволгин чувствовал, что вот-вот купец начнет беспокоиться о себе и близких. «7 февраля 1918 года. Вы, щенки, за мной ступайте, будет вам по калачу. И смотрите не болтайте, а не то поколочу. По-другому никак, был настрой, да весь вышел. Только так и никак иначе. После отблагодарят».

Четверостишье Пушкина относится к стихотворению «Утопленник». Батый-сак пролежал на дне Волги почти пять веков. Скорее всего Воропаев показал реликвию своим детям, так называемого утопленника, и они впечатлились. Отец вынужден был проинструктировать их, чтобы молчали. «11 февраля 1918 года. Снова ходил к Огневой горе. Кереметъ сжигали, перекапывали, засыпали, а все бесполезно. Знали предки места. Почему, но мне тут спокойно и умиротворенно. Кажись сделал благое дело».

Иволгин знал, что на Огневой горе еще в XIV веке поставили Алексеевский монастырь. До революции он считался главным в Угличе. После революции здание отдали под общежитие, а при строительстве плотины, находившееся тут старинное кладбище разобрали по камушку. Стройка нуждалась в природных камнях и на месте кладбища не оставили ни одного памятника. Но что такое кереметь, осталось загадкой. Понятно, что 7 февраля Воропаев озаботился будущим своих детей. 11 февраля снова ходил к Огневой горе. Видимо, соорудил тайник и спрятал реликвию.

Дальше опять ужасы становления новой власти. Перечисление безнаказанных налетов Черепа. С 8 июля пошли упоминания о мятеже в Ярославле. Во главе вооруженных мятежников находился полковник Перхуров Александр Петрович. Иволгин помнил про его подвиг времен войны, когда у деревни Суха противник открыл огонь по нашим порядкам и выпустил удушливый газ. Перхуров взял командование артиллерией на себя и разгромил позиции противника. Стоял до последнего, до подхода наших резервов. Упоминался отряд Перхурова, как подразделение Северной Добровольческой армии.

«23 июля 1918 года. Как бы мне не хотелось, но придется принимать новый порядок. Большевики не остановятся ни перед чем. Мятеж давили артиллерией. По гражданским, солдатам и зданиям наносились удары из пушек. Конечно, восстание подавили, и в первый же день расстреляли четыре сотни человек. Десятки тысяч ярославцев убежали неизвестно куда. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Надобно торопиться, а то неровен час или Белые, или Красные, или Череп».

«13 августа 1918 года. Идет Гражданская война. В газетах только об этом и пишут. Может забыли, война идет с 1914 года. Мне все равно какая она: Мировая или Отечественная, или Гражданская. Похоже война будет без конца и без края. Озаботился своими свернувшимися ежиками».

«14 августа 1918 года. Ходил к Юрасику. Он взялся помочь. А по-другому как? Только на родовом знаке. Стану долдонить каждый день, может чего останется в головах».

«20 сентября 1918 года. Надобно идти вниз по Волге. Может до самой Астрахани. Нынче все ходят на парусах. Мои три парохода отняли за просто так. Надеюсь, на нижней Волге попроще, да и граница рядом».

Дальше Иволгин читать не стал, он все понял. По древнерусскому гороскопу люди делились по годам рождения на животных и насекомых. Его матушка любила, открыв старый, писаный от руки фолиант, читать про то, какие люди живут на свете. Иволгин хорошо запомнил про дикого вепря, шипящего ужа, крадущегося лиса, кусающего шершня, белого филина, свернувшегося ежа. Какой год, под какой знак подходит, Иволгин не помнил. Он запомнил, что матушка считала 1914 год, годом свернувшегося ежа, кровавым знаком. Ежели прибавить 5508 к текущему году, получится год от сотворения мира, то есть 7422. И когда две двойки находятся рядом, то грядет великое кровопролитие. Все это Иволгин готов был доложить профессору. Рассуждение Воропаева про Огневу гору и кереметь оставить в тайне.

Полковник Перхуров Александр Петрович засел в голове Иволгина, как немой укор в его жизненном пути. Офицер остался до конца верен своему долгу, данной присяге.

– С другой стороны, – рассуждал Иван Алексеевич, – четыреста расстрелянных в первый день после подавления мятежа. Кто подвел их под расстрел? Мог ли сам Иволгин стать палачом?

Его убеждения сводились к противостоянию с внешним врагом, а воевать со своими он совершенно был не готов.

Мысли прервал зашедший в кабинет Кондратьев:

– Который день бьешься с негативами. Есть хоть какая-нибудь польза?

– Не только польза есть. Я знаю на чем нанесено место хранения реликвии. Дети Воропаева 1914 года рождения. В 1918 году им около пяти лет. Как объяснить им, где зарыто их будущее финансовое благополучие. Надобно нанести место схрона на нательные крестики, и сотворить подобное мог только один углицкий ювелир – Юрасик Блюм. Его называли второй Фаберже.

Глава вторая

Профессор Шварцмюллер выслушал Иволгина и потребовал разъяснений четверостишья Пушкина. После дословного перевода на немецкий язык до немца не дошло, о чем идет речь. Долго пришлось разъяснять значение названия «Утопленник». С древнерусским гороскопом разобрались быстро, хотя профессор сделал оговорки, намекая на обычные придумки знаков. Потом долго возились с расшифровкой знака свернувшийся еж.

– При чем тут лапки, мордочка и хвост ежа, – не понимал профессор.

– Да потому, что, – в голосе Иволгина слышалось раздражение, – животное развернется, ему нужно двигаться, принимать пищу и еще кое-что делать.

– Какое отношение распрямление ежа имеет к нашей теме? – не унимался Шварцмюллер.

– Опять двадцать пять! – не выдержал Иволгин, – потому что детям Воропаева нужно бежать, высунув мордочку и хвостом заметать следы. Нельзя чтобы кто-то узнал куда делись дети Воропаева.

– Теперь понятно. Но учтите, Иоганн, ваши выводы будут иметь значение, ежели мои люди добудут древнерусский гороскоп и через разведку подтвердят сведения об Юрасике Блюме.

Шварцмюллер забрал пленку с негативами, распорядился убрать экран и проектор, не прощаясь, сел в автомобиль и уехал.

– Ты что с ним сделал? – спросил Кондратьев, – ему будто кипятка на пятки плеснули.

– Думаю, ежели приданные ему помощники сработают быстро, то мы с тобой в скором времени отправимся во Францию.

В поезде Берлин-Париж возможно имелись вагоны со спальными местами, но герр Хартманн купил билеты в сидячий вагон. Вход в купе осуществлялся с улицы, имелась также дверь в коридор вагона. Вместо допустимых шести пассажиров в одном купе в путь отправились трое: штурмбанфюрер в гражданской одежде, Иволгин и Кондратьев. На вокзал их привезли на автобусе с занавешенными окнами. К вагону вышли за минуту до отправления. В 19–45 поезд начал движение и, отойдя от перрона, быстро набрал скорость. По расписанию продолжительность поездки пятнадцать часов. На парижский Восточный вокзал прибыли вовремя. Хартманна встречал господин в цивильном костюме, сорочке с бабочкой, в котелке и с портфелем в руках. Сухо поздоровались. Встречающий назвался именем месье Бертран, хотя говорил на чисто немецком языке. Француз шел впереди, следом вышагивал штурмбанфюрер, далее Иволгин и Кондратьев. Как на любом вокзале в военное время пространство заполняла разношерстная толпа. Сосредоточенные лица, может быть даже злые, но не изможденные и уставшие, какие приходилось наблюдать в Угличе и особенно среди беженцев под Тверью. Попадались группки из двух-трех человек с пришитыми на верхнюю одежду шестигранными звездами из материи желтого цвета.

– Евреи, – кивнул в их сторону Кондратьев.

Впечатление производили патрули из офицеров и солдат вермахта. Почему-то отдельно от них стояли французские полицейские. Они никак не вписывались в орнамент немецкой оккупации. Иволгину вспомнилась солдатская частушка времен прежней войны: «Клином вышибают клин. Вильгельм в Париж, а мы в Берлин». Выходит, на этот раз немцы учли ошибки и не допустили военного союза французов с Россией. Сначала оккупировали Францию и прочие страны, и потом пошли на Россию.

На привокзальной площади сели на автомобиль БМВ черного цвета.

– Ехать недолго, – заговорил Бертран, – здание на углу улицы Четвертого сентября и проспекта Оперы принадлежит комендатуре. Там же находится Красный крест, там же будут ваши апартаменты.

Больше месье Бертран не проронил ни слова. Действительно, доехали быстро. Зашли в подъезд со стороны улицы Четвертое сентября и пешком поднялись на второй этаж. Направо по коридору располагалось пять дверей с прибитыми номерами. Зашли в кабинет под цифрами 242. Овальный стол и восемь стульев. Более в помещении ничего не находилось. Даже отсутствовал портрет Гитлера на стене.

– Помещение, предоставленное вам, чисто деловое, для совещаний и на случай приглашения от имени Красного креста нужных людей. Под крышкой стола, где я сейчас сижу, имеется кнопка. Нажатием на нее можно вызвать моего помощника и озвучить ему просьбу или проблему.

– Что понимать под просьбами и проблемами? – спросил Иволгин.

Вопрос нисколько не нарушил течение беседы. Бертран в той же тональности, ровным беззвучным голосом пояснил, что можно просить бумагу, пишущие предметы, чай, кофе, другие напитки, включая алкоголь. Не исключено угощение продуктами питания. Проблемы тоже могут быть разными: от медицинской помощи, до вызова силовой поддержки.

– Ключи держите при себе. Один ключ от кабинета, даю каждому; другой от подъезда, также получает каждый. Розыск советую начать с галереи русского авангарда мадам Морель, что на авеню Моцарта. В вашем распоряжении автомобиль двухдверный БМВ с водителем. Парня зовут Пьер. Одинаково хорошо говорит по-немецки и по-французски, знает Париж досконально. Идемте, покажу остальное.

Кондратьев своим ключом закрыл кабинет номер 242 и все пошли на третий этаж. Непосвященный человек запросто мог подумать, что оказался в отеле. Молодая симпатичная дежурная за стойкой, ячейки для ключей, витрина с сигаретами и напитками.

– Здравствуйте, меня зовут Мадлен, – услышал Иван Алексеевич от дежурной, она хорошо говорила по-немецки.

Месье Бертран лишь кивнул ей и забрал со стойки ключи с деревянной грушей.

– Идите за мной, – буркнул он, и делегация двинулась по коридору.

За дверью номер 316 располагалась квадратная передняя. Слева и справа две округлые арки, прямо дверь.

– Направо ваша комната, – Бертран посмотрел на Хартманна, – налево – ваша, – Бертран посмотрел куда-то мимо Иволгина и Кондратьева.

Видимо отношение в славянам и, прежде всего, к русским у него было выстроено согласно идеологии рейха. Сам месье прошел прямо и увлек за собой гостей. В небольшом кабинете находился круглый стол и к нему четыре стула. Теперь портрет Гитлера красовался на стене супротив входа. Снова сели, и Бертран открыл свой портфель.

– Ваши документы, – также монотонно процедил Бертран и положил перед собой папку.

Удостоверение и командировочные документы были изготовлены на немецком языке. Фамилии не изменили, как, впрочем, и все остальное.

– Ваши настоящие биографии только подтверждают реальность статуса. Тем более никто из вас не состоял в Добровольческой армии, не участвовал в политических делах. В конвертах деньги. Франки и рейхсмарки. Но деньги вам вряд ли потребуются при нашем полном пансионе. Задавайте ваши вопросы.

– Когда лучше всего появиться у мадам Морель? – спросил Иволгин.

– Сегодня вечером, после 17 часов.

– Если галерея окажется пустышкой, что будем делать дальше? – задал вопрос Кондратьев.

– Пойдете в другое место. У нас целый список мест, где собираются ваши соотечественники. Но ходить по гостям до бесконечности вам никто не даст.

– Думаю, люди одни и те же, и через два-три посещения нам представляться уже не потребуется.

– Не вздумайте вести свою игру. Предупреждаю, кругом наши люди. Даже их хваленое Сопротивление у нас, как на ладони, – в выражении лица Бертрана появился звериный оскал.

Иволгин понял, что немца хватило ненадолго. Он явил свое истинное лицо.

– Вызов шофера по телефону: 1-2-3, – очень просто, господа: раз, два, три. Думаю, запомнить будет несложно. В вашей комнате, в гардеробе одежда. Примите, наконец, нормальный вид. От ваших френчей военного образца меня тошнит.

Вход в галерею мадам Морель сверкал начищенной бронзой дверных ручек, окантовок проемов для непрозрачных стекол. Пластинка с указанием владелицы на французском языке. Под пластинкой торчала кнопка электрического звонка. После нажатия последовала приятная трель, похожая на две ноты в исполнении кларнета. Потом услышали четкий стук каблуков сторожа или по-старому, привратника. Перед посетителями предстал мужчина лет шестидесяти, с военной выправкой, высокий и худощавый. Форма седых усов и прямой не мигающий взгляд выдавали в нем бывшего офицера. Темно-серый мундир без знаков различия и даже без следов от них подтверждали догадку. В ответ на французские приветствия страж услышал родную речь, принял стойку «смирно» и четко доложил «Полковник Акчурин Северян Никонович. С кем имею честь?».

– Штабс-капитан Иволгин, – прозвучал ответ.

И тут же гаркнул второй посетитель:

– Поручик Кондратьев Дмитрий Григорьевич!

– Что вас привело в нашу тихую обитель? Я вас раньше не видел! Только не говорите про любовь к живописи, – старик встал по стойке «вольно».

– Не будем же мы в дверях вспоминать былое, – заявил Иволгин.

Акчурин еще раз смерил гостей взглядом, видимо опасался просителей. Котелки, бежевые тренчи, вошедшие в моду перед самой оккупацией, ровные стрелки брюк и новая обувь. Гостей пропустил и тут же в передней усадил на диванчик. Акчурин взял стул, уселся напротив и уставился на гостей своим не мигающим взглядом. Без слов стало понятно, что он ждет объяснений.

– Мы представители Международной организации Швейцарского Красного креста. Нам удалось получить лимит на розыск ста человек из разлученных семей, – Иволгин говорил так, как ему советовал штурмбанфюрер, и совершенно не был уверен в правильности подсказки.

– То есть вы обладаете правом посылать запросы в любые государственные организации любых стран? Верно я истолковал ваши полномочия?

Иволгин был бесконечно благодарен Акчурину за подсказку про запросы в разные страны.

– Именно так, именно официальные запросы позволят нам помочь людям. Если из сто семей мы поможем воссоединиться хотя бы одной, и наша работа будет оправдана.

Акчурин встал, по штабному прошелся по передней и, взявшись за спинку стула, выдал:

– Итак, господа, в то время, когда воюет половина мира, когда судьба нашей родины висит на волоске, вы сытые и довольные разгуливаете по территории новой Германии и занимаетесь… Сказал бы я, чем вы занимаетесь, но положение русского дворянина не позволяет мне назвать вещи своими именами.

Настало время встать во весь рост Иволгину.

– Вы, господин Акчурин, давно не были там, в России. Прятались в разных Европах, а русские люди после Гражданской войны получили разоренную страну, голодную, холодную, раздетую, разутую. Слава нашему народу, он вынес все тяготы на своих плечах. Ныне в России есть все. Воюем со всей Европой и стоим, и держимся.

– Забыли, что Россия под большевиками во главе с усатым диктатором, – огрызнулся Акчурин.

– Белая армия воевала американским, английским оружием, стреляла французскими снарядами, носила мундиры Антанты. И что? Кабы победа Деникина, Колчака, Врангеля, стали бы ждать ваши спасители возвращения долга! Все подмели бы в один момент и поделили между собой, завоевав страну для своих нужд!

– Вы красный агитатор! – выкрикнул Акчурин.

– Я не красный агитатор, я не стою грудью за большевиков. Я за Россию. Убежден, что из сегодняшней кутерьмы только Сталин способен вывести страну и победить в этой войне. Только он способен сохранить Россию для русских.

– Похоже вы совсем недавно оказались в Европе. Даже меня заразили своим духом победы. А у нас тут раздвоение: одни за немцев, как за избавителей от большевиков; другие за Россию, за победу над фашистами.

– Вы за кого?

– Я за Россию, но сомневаюсь, что страна выдержит.

– Даже не сомневайтесь. Народ сплотился и непременно победит!

– А вы, как же вы оказались между теми и другими? – язвительно спросил полковник.

– Я сопроводил за линию фронта одного человека, думал обернусь, но вышло худо. Наступление обрезало обратный путь, и я оказался на оккупированной территории. Прошел у немцев фильтрацию, работал на стройке, а тут потребовался в Красный крест человек не замазанный участием в Гражданской войне и не сотрудничающий ни с одной из сторон. Так я оказался в Швейцарии, – в голове Иволгина пронеслось, что он порет какую-то чушь.

– Оказались в Швейцарии после вербовки вас немцами, – добавил Акчурин.

– После договоренности с ними, что я в любое время буду готов выполнять их задания, но пока таковых не поступало.

– Значит, пока вы за Россию, а поступит задание, станете против, – не унимался полковник.

– Я ничего от вас не скрываю, еще раз повторяю. Имеется лимит на сто запросов в разные государственные учреждения разных стран.

– А этот? – Акчурин указал на Кондратьева.

– Он ответит сам за себя, – парировал Иволгин.

– Я бежал в начале тридцатых за границу из России. Бежал от трибунала и смертного приговора. Оказался в Германии. Так же, как Иван Алексеевич в Гражданскую не воевал, с немцами не сотрудничал.

– С тобой тоже ясно. Сюда пришли зачем? У нас не найдете разлученных семей.

Иволгин понял, что после их ухода, среди эмигрантов поползет слух о двух немецких прихвостнях под прикрытием Красного креста, которые явно чего-то вынюхивают. Уже через день-два в любую дверь к русским эмигрантам им не пройти. Иволгин решился на отчаянный шаг.

– У меня обращений целый список. Среди эмигрантов во Франции ищет своего отца графиня Закревская; вдова статского советника госпожа Волошенинова ищет во Франции свою старшую дочь Светлану; князь Дурасов потерял младшую сестру, якобы она выехала во Францию.

– А где список, где анкеты? – не унимался полковник.

– Списки и анкеты в моем рабочем кабинете, в здании на углу улицы Четвертого сентября и проспекта Оперы.

– Там же комендатура! – воскликнул Акчурин.

– К нам вход с улицы Четвертого сентября, – Иволгин решил усугубить ситуацию, продолжил, – через три дня мы уезжаем, рассусоливать временем не располагаем. Не договоримся с вами, пойдем в другие места.

– Не надо никуда ходить. Берите списки и анкеты, завтра утром к десяти часам приходите сюда. Я соберу тех, кто вам нужен.

По дороге в пристанище Кондратьев так начал ныть про безвыходность их положения, что Иволгин не выдержал. Велел остановить автомобиль, выволок поручика на улицу и потащил за угол ближайшего дома. Приблизился лицом к лицу, схватил за грудки и прошипел:

Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом