Вот и проявил жалось, вошел в положение молодой девушки с ее несчастной любовью. С другой стороны, обнаружить отпрыска теперь, значит подставить свою голову под топор палача. То ли его отравят, то ли просто застрелят, значения иметь не будет. Он свою миссию выполнил.
– Господи, вразуми и помоги, разорвать цепочку, где все звенья связаны, – прошептал Иволгина и заявил, – мы русские вечно проявляем понимание других. А нас никто понимать и жалеть не собирается. Более того, используют при первой же возможности.
– Уж не слезу ли хотите из меня выжать, – по лицу мадам пробежала улыбка.
– Просто мне жаль, что в вас и Марфе я ошибся. Честь имею, – Иволгин встал, чтобы в следующее мгновение оказаться за дверью.
– Конечно, честь имеете. В присутствии у вас чести я нисколько не сомневаюсь. Но вы мне напоминаете одного героя из детской сказки.
Иволгин понял, что мадам настроена продолжить разговор, более того за дверью кто-то находился. Конечно, не гестаповский патруль, эти не церемонятся. Через зазор между порогом и дверью была видна тень от чьих-то ног одного человека.
– Прошу пояснить, мадам Морель, – Иволгин снова сел на свое место.
– Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… Ни в Белой армии не засветился, ни у Красных себя никак не проявил. Белый лист, да и только.
Иволгин хотел резко открыть дверь и обнаружить засаду. Он был почти уверен, что в коридоре стоит Акчурин, но зачем? Физически полковник его не одолеет. Значит в руках у него пистолет. Пришлось рывок дверью оставить про запас.
– Хотите, мадам блеснуть осведомленностью в моей биографии? Тоже мне, нашли тайну.
– Давайте вашу биографию оставим на потом. Пока мне интересно, кто придумал такое великолепное прикрытие для вашей миссии в Париже? Сама постановка проблемы жизненно оправдана, и вы угодили в десятку. Ваш спектакль нашел понимание у большинства эмигрантов. Ни у кого не возникло никаких подозрений.
Стало понятно, что мадам знает много больше, чем владелица никому не нужной картинной галереей.
– Для тех, кто снарядил вас в столь ответственное путешествие, жизнь беженца Иволгина имеет ценность лишь до определенного момента, для решения единственной задачи. Стоит вам ее решить и счет пойдет на часы, а может быть и на минуты. В организации, которая вас сюда послала, существует четкое деление на своих и чужих. Вы и ваш Кондратьев для них совершенно ненужный балласт. Возможно он сначала убьет вас, а потом наступит его черед.
– Равно, как сейчас за дверью стоит Акчурин с взведенным пистолетом. И если вы сейчас со мной не договоритесь, он меня убьет.
У мадам забегали глаза, по щеке пробежал нервный тик, Иволгин понял, что он не ошибся.
– Может быть не так примитивно, но в целом вы угадали. Тогда спрошу прямо. Вашей целью является Андре Шьянсе?
Иволгин понял, что мадам отслеживала все его опросы и узнала, что в беседе с Дедюлиным, Васьяновой и Марфой красной нитью прошел отпрыск Воропаева.
– Вы угадали.
– Тогда скажите мне, только честно. Какой интерес может представлять лицо 1912 года рождения, которое увезли на чужбину в восьмилетием возрасте? Чем он может быть интересен для этих дядей в генеральских мундирах? Что он может им сообщить?
Иволгин еще раз убедился, что мадам хорошо подготовилась к их разговору и пока козыри у нее.
– Думаю станется в достатке ограничиться знаниями вами объекта интереса, неназванной структуры. Тем более вы сами убедились в моем стремлении затянуть решение стоящей задачи.
– Давайте вернемся к вашей биографии. К своим зрелым годам вы оказались ни белым, ни красным.
– Принимать как упрек? Немного ли решили поднять? По-моему вес не по вашим силам, – Иволгин хотел еще раз вывести мадам из равновесия.
– Не пытайтесь обойти меня на вираже, не получится, штабс-капитан, – мадам снова ехидно улыбнулась.
Она выложила перед Иволгиным конверт.
– Откройте его и взгляните на фото, – сказала Катрин и вышла из своей каморки.
По размеру стандартная фотография. На ней изображен офицер вермахта из войск связи. Нет, Иволгин не почувствовал никакой искры, никак не екнуло сердце. Он перевернул фотографию и прочитал: «Алекс Вернер, январь 1942 год». Почему-то изображение расплылось, стало не резким. Иволгин почувствовал, что независимо от его воли, на глаза навернулись слезы, он их смахнул и продолжал смотреть на фотографию. При этом он забыл, где находится, зачем оказался в тесной каморке. Он смотрел на лицо парня и перед глазами проплывали игры с трехлетним пацаном в детской матроске.
Вернуло его к действительности появление мадам.
– Вы все поняли? А знаете скольких усилий, трудов и риска стоило моему курьеру доставить из Берлина за двое суток эту фотографию?
– Кто вы, мадам Морель?
– Я именно та, без которой вы очень скоро окажетесь в тупике без права выхода. Позволю спросить еще раз, зачем организации потребовался Андре Шьянсе? Почему его розыск на контроле у рейхсминистра?
– Меня можно убить, можно предать. Про меня можно говорить и думать, что угодно. Но причем во всей нашей кутерьме судьба моего сына?
– Думала сделать вам приятное, волнительное, но приятное. Вы же сына не видели почти тридцать лет.
– Как у него дела? Жива ли моя бывшая жена Зинаида, то есть Урсула? Говорите только то, что знаете. Придумки мне ни к чему.
– Ваша жена жива, про здоровье не знаю. Сын офицер абвера и довольно успешный.
– Алекс на Восточном фронте?
– Он совсем в других краях. Был один старший офицер СС, норовил его отправить на бойню, любым способом уничтожить вашего сына, но сам внезапно погиб.
– Вы хотите сказать, что результат нашего разговора никак не повлияет на судьбу моего сына?
– Не будем смешивать вашего сына с мытарствами его заблудшего отца. Так какой интерес у рейхсминистра к сыну русского заводчика Воропаева-Каравайщикова.
– Нательный крестик. Если крестик именно тот, который он получил при крещении, то с обратной стороны должны значится цифры или буквы, нанесенные гравером.
– Понимаю так, что именно в этом весь интерес к Андрею?
– Да.
– Чего они хотят там увидеть – Координаты местности, где спрятана четвертая часть Великого квадрата Тибетской реликвии.
Услышав это, Иволгин посмотрел на часы:
– Думаю, Хартманн не поймет мое долгое отсутствие.
– Наша беседа затянулась, но еще не закончена. Послушайте меня. Пока Хартманн может принимать ваши действия по розыску наследника. Ну десять дней, ну две недели. Но потом жестко потребует конкретного результата. И в том, и в другом случае вас просто спишут за ненадобностью.
– Думаете, не осознаю, что надо бежать. Но куда? – Иволгин осознал, что мадам Морель – единственный человек, который понимает его положение.
– Я вам помогу. Только без Кондратьева. Двоих мне не потянуть.
– Буду вам очень признателен, но возникает естественный вопрос. В чем моя ценность? Стоит ли из-за меня рисковать?
– Что ж, откровенно! Отвечу так же. Благодарите сына. Он готов с нами сотрудничать, если спасем вас от неминуемой гибели.
– Хотите сказать, в концлагере люди тоже живут.
– Речь идет о выводе вас в нейтральную страну.
– Мне не безразлично, что будет с Андреем Воропаевым – Андрэ Шьянсе. Вы уверены, что он в безопасности.
– С ним будет все в порядке. Откуда такое беспокойство?
– Мне нужно доиграть начатую игру, – ответил Иволгин.
Твердое решение мадам Морель не ввязываться в игры с Сопротивлением Хартманн воспринял совершенно равнодушно. Скорее всего игры патриотов ему были безразличны. По большому счету и мадам Морель тоже. У штурмбанфюрера были две задачи: найти крестик Шьянсе и получить сведения про золотую карету скифов. Скорее задача была одна, а карета просто подоспела к месту. Когда Иволгин рассказывал про страхи Картин перед грядущей встречей с бойцами Сопротивления, Хартманн закатил глаза под потолок, а потом резко впился ими в Иволгина. Явно он о чем-то хотел спросить, вопрос вертелся у него на языке, Иволгин ждал. Совершенно неожиданно прозвучал вопрос о его физической близости с мадам Морель.
– Ах, герр Хартманн, мне безусловно льстит, что при общении со мной мадам кокетничает и даже пытается иллюстрировать свои прелести. Чуть больше оголены у нее колени, вырез на груди мог быть скромнее. Но мне нужен повод, чтобы оказаться с ней в интимной обстановке. Не буду же я лезть с поцелуями в каморке, где разойтись двоим невозможно. Я уже не в том возрасте, чтобы по-походному.
– Какие же вы русские распущенные! Немного женского обаяния и вы уже готовы сломя голову мчаться в постель. Потешили свое мужское самолюбие и хватит. Пора заниматься делом. Изабель Гастор умерла от болезни в 1939 году. Зато месье Бертран установил адрес Андре. Он живет в доме казарменного типа, который принадлежит Российскому общевоинскому союзу. Пьер знает адрес, езжайте туда и попробуйте познакомиться с Андре. Уверен, поймете друг друга быстро. Месье Бертран всю работу по сути сделал за вас.
– Когда ехать?
– Прямо сейчас и поезжайте. По вечерам ваши соотечественники любят скучиваться и посвящать свободное время пустой болтовне. Наверное и наш Андре с ними.
По дороге Кондратьев замучил намеками на близость Иволгина с мадам Морель. Иван Алексеевич сперва делал вид, что не понимает, потом отнекивался, а потом перешел в наступление:
– Ничего ты, месье Димон, не понимаешь в женщинах. В сегодняшнем разговоре она четыре раза упоминала твое имя. Интерес у нее явно не праздный. Конечно она тебя старше, но не настолько, чтобы отвергнуть ее любовь.
– Думаешь у меня есть шанс? – ситуация сразу развернулась на сто восемьдесят градусов.
– Думаю есть.
Кондратьев замолчал и ушел в свои мысли. Во дворе дома не увидели ни одного человека. Пьер поведал, что жители обычно собираются на общественной кухне, единственной на каждом этаже, просторной, но на двадцать комнат.
Появление двух прилично одетых мужчин остановило людские голоса. Сколько человек вытаращилось на непрошенных гостей, сказать было невозможно.
– Мы ищем Андрея Каравайщикова, так звал его батюшка, а во Франции он стал называться Андре Шьянсе. Скажите, в какой комнате он проживает?
– Вы кто ему будете? – тщедушный дедок задал вопрос и зашелся кашлем.
– Мы друзья его отца. Исполняем последнюю волю, покойный просил навестить сына и кое-что ему передать.
– Ежели деньги, то оставляйте, передадим, – прогнусавила толстенная баба, на лице которой отразилась не только бурная жизнь, но и все диагнозы срамных болезней.
– Нет, не деньги, – Иволгин говорил очень медленно. Хотел рассмотреть толпу и выбрать себе собеседника для конфиденциального разговора.
Еще поговорив с полчаса, поупражнявшись в словословиях, Иволгин оставил Кондратьева для дальнейшей беседы, а сам подошел к женщине годов тридцати и пригласил ее в коридор.
– Вас как величать? – начал Иволгин.
– Настя, – прозвучал ответ.
– Замужем?
– За кого тут идти? Вы же сами видели. Убирать дерьмо мне и в больнице надоело.
– Я дам вам денег, если вы честно скажите, в какой комнате живет Андрей и главное, как его найти?
– А сколько дадите?
Иволгин достал рейхсмарки, взял одну банкноту и передал в руки Насти.
– Это много, я столько о нем не знаю, – застеснялась женщина.
– Говорите.
– Он живет в комнате, которая предпоследняя по правой стороне. Только его уже давно никто не видел. Работает на электростанции. Не знаю, чем занимается, но всегда чистый и опрятный. Свободно говорит по-французски и еще умеет составлять жалобы. Все жильцы к нему обращаются. К нему часто обращаются не только с нашего этажа, но и со всего дома.
– А у него есть девушка?
– Наверное имеется. Но сюда он ее ни разу не приводил. А исчез Андрей перед тем, как приехали гестаповцы, учинили обыск в его комнате, допросили всех жильцов и грозили страшной расправой. Он исчез и с тех пор не появляется.
Иволгин прибавил к банкноте для Насти еще одну и спросил про участие Андрея в Сопротивлении.
– Не знаю. Гестаповец приводил француза месье Бертран.
– Конечно, я все понимаю, служебное рвение, желание самому получить результат, но зачем засылать целую бригаду гестаповцев, чтобы перепугать всех и вернуться ни с чем? Они же весь дом перевернули. А мы тут изобретаем какие-то встречи, комбинации, морочим людям головы. А за нас месье Бертран уже все сделал, – Иволгин докладывал Хартманну, добавляя в свое повествование определенные нецензурные вкрапления.
– Я этого не знал. Этот дурак видимо не хотел, чтобы мы приезжали; может решил нас унизить перед рейхсминистром.
Утром собрались в кабинете Хартманн, Иволгин и Кондратьев. Штурмбанфюрер предупредил, что Бертран не придет.
– Он вообще не скоро увидит Францию, – злость переполняла Хартманан, – идиот со служебным рвением.
Прошло какое-то время, видимо немцу нужно было успокоиться, и он объявил:
– Завтра мы уезжаем в Берлин. Ваша задача на сегодня – съездить в Фоли Бержер и провести встречу с Живиловым. Сделайте все возможное и получите от него сведения про золотую карету скифов. И никаких ресторанов, хватит тратить впустую казенные деньги, – Хартманн ударил кулаком по столу, встал и ушел.
– Слышь, Димон, себя не уважать, беседовать с Живиловым во дворе ресторана.
– Спросим у Пьера, может найдет дешевую кофейню.
Семен Живилов снова договорился с напарником. Он был уверен, что очередная встреча состоится в ресторане, где сможет попить и поесть. Заведение, куда они вошли, вызвало у Живилова легкий ступор. Но когда он увидел во внутреннем кармане тренча Иволгина горлышко от бутылки Смирновской, настроение улучшилось. Конечно, легкая и сладкая закуска плохо сочетается с водкой, но это когда есть выбор и хорошее сплошь и рядом. Но жизнь приучила его радоваться малому. Вопрос про золотую карету скифов вызвал у капитана гомерический смех.
– Точно, была там карета, там еще много чего было. Но карета… ха-ха…ха-ха… Та золотая карета в длину половина аршина, в высоту еще меньше.
– То есть в длину 35–40 сантиметров, а в высоту 25–30? – уточнил Иволгин.
– Так точно, господин штабс-капитан.
– Ты можешь ее нарисовать?
– Легко.
